Анна СВЕТЛОВА (г. Луганск, Украина/ЛНР) КРЫЛЬЯ

Моему солнечному зайчику, с любовью…

Мысли беспорядочно теснятся в голове. Почему он не звонит? Может, проблемы на работе? Но уже десять вечера! Давно пора быть дома.

Очередной звонок его другу. Долгие гудки — и раздражённый голос на том конце:

— Да не волнуйся ты так! Может в пробке застрял или ещё что! Скоро будет. Прости, малой никак не заснет…

Неловкая пауза.

— Да, конечно, спокойной ночи, — она сбрасывает вызов и подходит к окну.

Какой стылый апрель... Ленится солнце. Оставляет осколки зимы в лужах. Бавится с ними весь день, любуется своим отражением, выкладывает из ледяной мозаики ажурные узоры — и, зевая, падает за горизонт. А ночью они разрастаются, эти слуги Снежной Королевы, множатся, сковывают землю. И начинай поутру всё сначала.

Стёкла запотели. Ну почему его до сих пор нет? Раньше такого не случалось. Он всегда предупреждал, если задерживался. Но в последнее время что-то произошло. Она чувствовала это нутром. Неужели другая? Нет-нет, не может быть! Она не вынесет предательства, не переживёт! В нём смысл её жизни, да что там: сама жизнь…

— Мам, — Оля настойчиво теребит штанину, озорные пружинки волос на затылке колышутся в такт. — Ну, ма-а-м!

— Что тебе? — бросает она через плечо.

— Скажи, а почему люди не летают?

— То есть…

— Ну, почему не летают как птицы?

— Не знаю, боятся, наверное.

— Чего?

—Упасть. Давай спать уже! — она машинально наклоняется собрать разбросанные игрушки. — Поздно!

— А я вот не боюсь!

— Ну, раз ты такая смелая, то и укладывать я тебя больше не буду. Справишься сама.

— Ну, мам!

— Я что сказала! Быстро в кровать!

Дочь нехотя плетётся в спальню.

— Расскажешь сказку? — спрашивает с надеждой у порога и просительно, как бездомная собачонка, смотрит в глаза.

— Дай мне отдохнуть в конце концов! Замучила уже. Спать! И свет погаси!

Оля послушно растворяется в проёме двери, долго возится в постели, рассказывает что-то себе, поёт-баюкает. Тушит лампу.

А она всё думает о нем. «Абонент находится вне зоны действия сети…» Телефон выключил? Села батарейка? Или всё-таки дело в другой?

Ночь бесцеремонно пробирается в комнату. Устраивается поудобнее, будто пришла насовсем. Раскуривает сонную трубку. «Положись на меня, забудь обо всем…» И хочется окунуться с головой в темноту, растворить в ней свою тревогу. Час ночи, два, три — сил ждать больше нет. Она, подтянув к груди колени, ежится на подоконнике, прижимается лбом к холодному стеклу и закрывает глаза.

* * *

— Мам! — Оля бежит через площадку. Июньский ветер, играясь, путает её золотистые локоны с лучами солнца. И кажется, что на её голове не волосы вовсе, а стайка перепуганных солнечных зайчиков. — Смотри! Смотри, какая птичка!

Она неохотно запрокидывает голову:

— Где?

— Да вон же! Вон!

Из облака, растопырив крылья, выныривает речная чайка.

— Ага, — она опускает веки, от яркого света расходятся перед глазами тёмные круги.

— Вот бы и мне такие крылья! — дочь восторженно раскидывает руки, кружит по площадке, нелепо подпрыгивая. — Мам! А у меня могут вырасти крылья?

Но её мысли уже далеко. Он все-таки ушел к другой. Без объяснений, оправданий… Просто однажды забрал свои вещи. Отсутствие его зубной щётки как пощёчина по утрам. Теперь она часто запирается в ванной и ревет, пока глаза не превращаются в щелки. Ничтожество. Уродина. Дура. Вообразила, что можешь быть счастлива? И поделом!

Оля напрыгивает сзади, обвивает руками шею.

— Мам! Скажи. У меня могут вырасти крылья?

— Нет! — она резко скидывает её руки, отмахивается, как от назойливой мошки.

— Почему? — нижняя губа дочери дрожит, правая бровь изгибается трагически. Совсем как у отца.

— Сначала научись вести себя по-человечески! Скачешь, как дикая! Мне перед людьми стыдно!

Оля вытирает мокрый нос тыльной стороной ладони. Затем ладонь — подолом сарафана.

— Значит, если я буду хорошо себя вести, вырастут?

Она пренебрежительно отстраняется.

— Вот как будешь — так и поговорим.

* * *

Осень льет на город тонны воды. Потемневшие листья, словно растерянные солнцем пайетки, киснут в лужах. Небо лежит на земле. Чтобы увидеть день, нужно сперва разорвать пелену руками. Она стоит у окна, прислонив лоб к стеклу. Невыносимая тоска. Нестерпимая боль.

Вчера она встретила его с той, другой. Красивая, ухоженная, дерзкая, она порхнула мимо, захлестнув её ароматом дорогого парфюма. Он ждал в машине, возле модного бутика. Выскочил навстречу, смял в объятиях, распахнул дверь. Машина, равнодушно урча, приняла в салон новую хозяйку и вальяжно покатилась в ночь. А дождь лил и лил. А она всё стояла и смотрела. Так, будто то уносилась прочь её жизнь, а у неё не было сил ни догнать, ни остановить.

— Мам, а почему у тебя нет крыльев? Ты что, плохо себя ведёшь?

Оля уже разложила по местам игрушки и теперь придирчиво рассматривает результат своей работы. Заметив недочет, ныряет под кровать и через секунду выуживает оттуда старого кашлатого зайца.

— Что? — она недовольно хмурит брови и оборачивается.

— Ну, ты говорила, если я буду хорошо себя вести — то у меня вырастут крылья. Помнишь? Но у тебя же крыльев нет. Значит, ты плохо себя ведёшь?

— Просто мне эти крылья даром не нужны!

— Как? Неужели ты не хочешь летать?

— Единственное, что я хочу — это не слышать твоих дурацких вопросов!

Она влетает в ванную и с грохотом захлопывает дверь. Испуганный резким движением воздуха, охает в вазе букет кленовых листьев. Самые отважные выбиваются из толпы и, улучив момент, пытаются бежать. Оля ловит их на лету и тщательно запихивает обратно. Строго обводит взглядом комнату. Чисто. Можно идти спать.

* * *

Сегодня она набралась смелости и сделала попытку вернуть его домой. Через общих знакомых узнала, где обитают влюблённые. Дождалась, пока он уехал. Пошла к сопернице. Упала перед ней на колени. Целовала ступни. Умоляла отпустить мужа назад. Взывала к совести. Упрекала слезами дочери. Та отстранялась, молча, брезгливо. Затем набрала его номер, сказала что-то с придыханием. Он примчался через пятнадцать минут и бесцеремонно выставил «бывшую» вон. Его голос, медно-холодный звон набата, гудел в голове: «Я женился на тебе по залёту, из жалости. Я никогда тебя не любил». «Бом, бом», — безучастно раскачивается тяжёлый язык колокола. Туда: «Из жалости». Обратно: «Не любил». «Из жалости — не любил».

Она подходит к окну. Пережитое унижение съедает изнутри. Быстрее бы ночь! Спрятаться от этого позора, забыться, убежать… И ночь тотчас спешит на зов, неводом затягивая солнце за горизонт. Светило трепыхается в сетях, отчаянно пытаясь высвободиться. Выбрасывает в небо красные сигнальные ракеты, цепляется за крыши домов, бьется конвульсивно в запотевших окнах. И… сдается.

— Мам, мамочка, — Оля подкрадывается на цыпочках, осторожно касается плеча, будто боясь разбить. Она устало поворачивает голову. Его глаза, его губы, его капризный вихор на макушке… Дочь родилась, чтобы стать наказанием за пустые надежды. Как жестокая плата за любовь. Точнее, за иллюзию любви.

— А я написала письмо Деду Морозу!

Её оглушительный шёпот высверливает мозг от виска к виску.

— Я ведь с самого лета веду себя хорошо. Слушаю тебя. Убираю игрушки. Посуду мою. Чищу зубы два раза в день. Хотя я ужасно не люблю чистить зубы! А на прошлой неделе я нашла хозяина бездомному котёнку. А ещё помогла соседке, тёте Тане, полить клумбу у подъезда… И с Тёмой больше не дерусь… Может, за всё это Дед Мороз подарит мне крылья? Как ты думаешь, мам? Подарит, а?

Она молча стряхивает с себя её руки:

— Как же я устала от этого. Не могу больше, не могу, — с нажимом произносит она каждое слово, будто высекает стеклорезом.

— Но я так хочу летать! — у дочери снова трагически изгибается бровь. По щекам наперегонки бегут слезинки.

— Ты не будешь летать никогда! Слышишь меня? Никогда! Ты такая же, как твой папочка! А такие — не летают!

Шатаясь, она выходит из гостиной. В спальне призывно светится окно. Только не включать свет. Только не видеть отражения своего убожества. Скорее туда, где ночь переливается бриллиантами окон. Туда, где месяц спускает на город шлейф сияющей мантии. Где хохочут умытые звёзды. Где висят, раскачиваясь на длинных лонжах, хрупкие снежинки. Вырваться из этой безысходности, пока не захлебнулась! Пуф. Кровать. Подоконник. Ночь распахивает ледяные объятия: «Доверься мне. У твоей любви будет красивый конец».

Она закрывает глаза. Делает последний вдох…

— Мамочка, возьми меня с собой!

Она вздрагивает, будто внезапно проснулась. В проёме двери полустёртая ластиком ночи светлая фигурка.

— Не улетай без меня, мамочка! — Оля в надежде протягивает руки. — Я поняла, я всё поняла и больше так не буду! Честно!

— Уйди! — ей кажется, что она кричит. Но рот только кривится в гримасе.

— Нет-нет! Я знаю! Я думала только о себе. Что получу крылья и улечу. А ты хотела, чтобы мы вместе. Правда?

Оля цепляется за подоконник, жаркими ладошками обхватывает ноги матери. Дерзкие снежинки соскальзывают с лонжей на её макушку, бисером рассыпаются среди золотистых локонов. Ночь фыркает сердито: отдавать свое она не намерена.

— Отпусти меня! Отпусти! — шепчет она дочери. А, может, ночи?

— Нет, мамочка, ну пожалуйста, возьми меня с собой! Я — не как папа! Я буду твоими крыльями!

Она делает широкий взмах. Цепляется руками за воздух. «Дзинь!» — рвутся лонжи. «Ах!» — оскорблённо говорят снежинки. Месяц гневно вырывает из-под ног шлейф своей мантии. Ночь вздыхает разочаровано и выпускает её из объятий.

… А потом они с дочерью долго, обнявшись, сидят на полу. Время, понимая, что нужно время, останавливает для них стрелки часов...

* * *

У липы такой дурманящий аромат. Он просачивается сквозь кожу, пьянит, усыпляет. Она сидит на скамейке и сквозь полуопущенные ресницы наблюдает за Олей. Качели то уносят её за облака, то стремительно опускают вниз. Дочь смеётся заразительно. В золотистых локонах кувыркаются солнечные зайчики.

Он появляется неожиданно. Сжимает в объятиях. Нежно целует губы. Его запах перемешивается с липовым и кружит голову.

— Ну, как тут мои любимые девчонки, не заскучали?

— Па-а-ап! Смотри, я лечу!

Сердце пропускает удар. Первый раз Оля назвала его «папой». Он счастливо улыбается в ответ. Машет рукой.

— Поосторожнее там, лётчица!

А сам присаживается рядом и кладёт жене на колени три билета.

— Греция. Летим завтра.

— Боже мой! Ты сошёл с ума!

— Я же обещал свадебное путешествие?

— А как же твоя работа?

— Я обо всём договорился.

Она смотрит на него зачаровано, не в силах подобрать слова.

— Что тут у вас? — Оля подбегает и разглядывает яркие глянцевые листочки.

— Оль, представляешь? Папа сделал нам сюрприз. Мы завтра вместе летим в Грецию!

— А это далеко? — Оля морщит нос, что-то прикидывает мысленно.

— Я думаю, тысячи три километров, — он взъерошивает ей волосы, встаёт и подхватывает на руки.

Она тоже поднимается, бережно придерживая округлившийся живот. Обнимает его с дочерью. В горле першит. Любовь захлёстывает с головой.

— Нет. Так далеко я не долечу. У меня же нет крыльев! — дочь с сомнением качает головой.

— Я буду твоими крыльями, — успокаивает она ласково.

— Мы будем… — вторит он ей в унисон. И, не сговариваясь, они одновременно целуют Олю в щёку. Переглядываются. И вдруг хохочут, звонко, задористо. В недоумении оборачиваются прохожие, осуждающе перешёптываются старушки на лавочках, застывают настороженно спешащие по делам кошки. Даже липовый аромат, словно отбитый воланчик, обиженно отлетает назад к веткам. Ну и пусть. Какое всё это имеет значение? Ведь они теперь могут летать…