Алексей АРХИПОВ (г. Екатеринбург)

МАЛЕНЬКИЕ СКАЗОЧНЫЕ ИСТОРИИ

Старая кредитная история

Встал Ерошка поутру в декабрьской кромешной темноте, засветил лучину. На полатях сразу же зашевелились мальцы (их у него семеро по лавкам) и тотчас начали приставать с неудобными вопросами:

— Тять, а тять, мамка нам сегодня даст чего-нибудь поесть?

На печи в темноте заворочалась старуха, глотая беззубым ртом воздух: тоже, поди, об этом же спросить хочет…

— Поскреби, Федора, по сусекам, — вздохнул Ерошка, обращаясь к растрёпанной спросонья жене и почесал затылок. — Может, ещё чего-нибудь наскребёшь.

— Да вчерась всё соскребла даже со стенок в ларе. Нет боле ничего, — зло ответила та. — У самой уже два дня маковой росинки во рту не бывало.

Задумался Ерошка. До весны далеко, а запас провианта дома закончился, да и денег нет, купить не на что. Горько вздохнул ещё раз и решился: делать нечего, кроме как идти к процентщику Савве, в долг брать.

Надел он драный зипун, нахлобучил рваную шапку-ушанку, прохрипел: «Ждите, чего-нибудь раздобуду!» и шагнул, согнувшись в три погибели, в низкие двери.

В сенцах мороз хватанул, щипнул во все открытые от зипуна и шапки места, а их с учётом дыр было больше, чем закрытых, взбодрил старое натруженное тело и в голову «стукнуло»: «А ведь не даст просто так Савва денег взаймы. Залог потребует».

Остановился Ерошка, опаленный стужей, очень глубоко задумался — до самого спинного мозга. Чугунок взять в залог? В чём тогда еду готовить? Ухват прихватить? Ценности в нём нет никакой, не признает его Савва залогом. Ещё раз вздохнул пуще прежнего Ерошка и взял топор. Нужная в хозяйстве вещь, но как-нибудь перебьёмся!

Шёл, всю дорогу отбивался от мороза, пролазившего во все дыры. Пар от него валил, как от дырявого самовара.

Процентщик Савва жил на другом конце деревни в добротном рубленом доме.

— Здорово, Савва! — войдя во двор, приветствовал Ерошка хозяина, вышедшего ему навстречу.

— Завсегда добрым людям рады! — отвечал Савва, расплываясь в улыбке, и поправил накинутую на плечи бобровую шубу. — С чем пожаловал, добрый человек?

— Хочу вот у тебя рубль занять.

— И то дело. Хорошим людям как не помочь?! Людям всегда помогать надо — зачтётся божьей милостью и на этом, и на том свете. Что, совсем туго стало жить?

— Нужда такая, Савва, что хоть ложись да помирай! Одно только ты — спасение. Одолжи рубль до лета. Урожай новый будет — сполна отдам. Дашь рубль-то?

— Да как не дать. Дать-то дам. Но рискованное это дело. Надо тебе что-то в залог оставить, а то ведь и обмануть можешь ненароком.

— Вот топор. Пойдёт?

— А почему нет? Без топора в хозяйстве, как без рук. Хочешь не хочешь, а за ним придёшь. Ценная вещь.

Савва взял топор, отнёс его в кладовую, сходил домой и вынес один рубль.

— На вот. Летом два отдашь.

«Два?!» — вздрогнул Ерошка, открыл уж было рот возразить, но понял, что торговаться бесполезно, а семью, как бы там ни было, кормить надо. Не умирать же с голоду? Начни возражать — он и три запросит. Махнул рукой молча, нахмурился и забрал рубль. Сгорбился ещё больше и пошёл вон со двора.

— Эй! — крикнул ему вдогонку процентщик Савва. — А ведь трудно тебе будет сразу два-то рубля отдать летом.

— Трудно, — мрачно подтвердил Ерошка, оборачиваясь. И тут вдруг промелькнула в голове неожиданная радость: процентщик скосить хочет долг! Так хорошо стало на душе, как в детстве, когда матушка ласково погладит по макушке. В душе потеплело.

— Так ты отдавай в рассрочку: один сейчас, а второй летом, — заботливо предложил Савва.

«А и то верно! — подумал Ерошка. — Хоть и паразит этот процентщик, а умный всё-таки, мерзавец. Толково иной раз подсказывает!»

Отдал Ерошка ему рубль и заторопился домой. А то уж мороз прямо-таки покусывает. И только во дворе собственного дома, когда отряхивал от снега пимы, закралось в него сомнение.

«Как же так, — подумал он, пошарив по карманам. — Денег домой не принёс, их как не было, так и нет. Топор был, и его не стало. Да ещё и рубль остался должен... Вот дела! Не липнут деньги к мозолистым рукам!»

Разница взглядов

Бабушка Даша, насадив на самый кончик носа большие очки, вязала внуку носочки, сидя в кресле в гостиной. Она то морщилась, отдаляя спицы на расстояние вытянутых рук, пытаясь разглядеть стежки, то обеспокоено посматривала на внука, первоклассника Ванюшу, который тут же в комнате не знал куда выплеснуть бьющую ключом энергию.

— Не балуй, — наконец не вытерпела она, когда Ванюша схватил кошку за хвост. — Будешь безобразничать, отец с матерью придут, устроят тебе головомойку. Садись лучше за уроки.

— Не люблю я уроки учить! — искренне ответил мальчик и пошевелил правой рукой торчащие в разные стороны волосы на голове. — Скучно!

— Всё-то тебе скучно, — вздохнула бабушка Даша. — А как же ты хочешь жизнь прожить?

— Весело! — откровенно ответил Ванюша.

Он замер на мгновение, подтянул тоненькими ручонками штаны и в задумчивости спросил:

— Бабушка, а тебе не скучно вязать?

— Скучно, внучек, ох как скучно!

— А зачем ты вяжешь?

— Ну как же… чтобы тебе тепло было. В жизни, Ванюша, приходится делать много скучных дел.

— А я, когда вырасту, скучных дел делать не буду! — твердо заявил внук.

— И что же ты будешь делать?

— Я буду жить отдельно от родителей, целый день гулять во дворе, а ночью играть на компьютере. А скучные занятия — умываться по утрам, чистить зубы, заправлять постель, убирать в квартире, ходить в школу, спать по ночам — я делать не буду. Зачем делать то, что скучно?! Жить надо весело!

— Я погляжу, ты и так весело живёшь.

— А когда вырасту, заживу еще веселей!

— Ох, — вздохнула бабушка Даша и подумала: «Наверное нам, старикам, оттого и живется грустно и скучно, что приходится столько лет умываться по утрам, чистить зубы, заправлять постель, вязать носки, готовить обед, мыть посуду, убирать в доме. Поэтому и теплеет на душе, когда смотришь на внуков как на свою несбывшуюся мечту. Они абсолютно уверены, что счастье обязательно ждет их в будущем, надо лишь перестать чистить зубы и ходить в школу. И тогда будешь всю жизнь парить в небе, ничего не делая, и восторженно смотреть на мир, спускаясь лишь в места полные наслаждений».

Бабушка Даша отложила вязание на журнальный столик и, еще раз вздохнув, насильно усадила внука учить уроки.

— Давай-ка, трудись, пока не вырос, — приговаривала она. — Вот когда вырастешь, тогда и будешь жить в свое удовольствие.

Она, так и не повзрослевшая до тех лет, когда живут в свое удовольствие, верила, что безмятежной жизни, как и загробной, не бывает, а счастливый Ванюша об этом еще не догадывался. Оказывается, надо до последнего дыхания верить в то, что неосуществимо, и будешь счастлив. Между безмятежным и обязательным проходит граница детства и зрелости. Мы переступаем её, когда слово «хочу» заменяется словом «надо».

Сказка про людоедов

Взлетела Баба-Яга на новейшей метле последнего поколения и обрадовалась. Включишь форсаж — такая неимоверная скорость, что глазом не успеешь моргнуть, словечко зловредное выкрикнуть, как уже на другом конце Земли.

Раньше когда-то, лет двести назад, летала она на ветряной тяге, потом к метле приделали пропеллер, а вот вчера сгоняла она в сервис и поставили ей реактивный двигатель. Вот это да! Дух захватывает!

Взвизгнула Баба-Яга от восторга и нажала на гашетку до отказа. Так понесло, что не только уши заложило…

С испуга выпустила согбенная из рук метлу и плюхнулась где-то на другом краю света. Огляделась. Скалы кругом, кипарисы, лианы, шум прибрежных волн… Похоже на необитаемый остров.

Ощупала себя: ноги целы, руки целы. Не успела обрадоваться, слышит воинственный вопль. Глядит: бегут к ней со всех сторон дикари в набедренных повязках с деревянными копьями. Так размалёваны, что не будь она Бабой-Ягой, умерла бы со страха.

Подбежали — тычат в неё копьями. Один говорит (она по губам любую речь читала):

— Здесь её и съедим!

А другой, видимо, старший, раскрашенный страшнее всех, возразил:

— Здесь не получится. Ты посмотри на неё. Сухая, аж зубы сводит. Такую без соли не съешь! Придётся на стан тащить.

Испугалась Баба-Яга не на шутку. Свистнула что есть мочи, метлу призывая к себе, да не успела вскочить на неё — отобрали.

— На ней, — закричали, — и поджарим!

Схватили пленённую за уцелевшие ноги и руки и потащили вглубь острова. Стонет она и думает: «Вот что значит не верить ни в бога, ни в чёрта! Эти недоумки-дикари и не охнут, съедят без хлеба и в зубах не поковыряют!» и между грустными мыслями подрыгивает то рукой, то ногой, проверяет, крепко ли держат, да, полузакрыв глаза, теряется в догадках: долго ли мучить будут и куда тащат?

Оказалось, к вождю.

Здоровенный дикарь сидит на каменном троне, упитанный и высокомерный, нагло на всех смотрит. В одной руке — копье резьбой украшенное, второй рукой в носу пальцем ковыряет для авторитета. Разрисован страшнее всех, живого места на теле нет, на шее ожерелье из костей, а на голове перья невообразимой красоты. Молчит, губы толстые выпятил.

— Что с ней делать? — спрашивает народ, обступив трон. — Жарить будем на углях или сырую съедим?

— Зачем же меня есть? Я мирная бабушка, — пропищала Баба-Яга и почесала пятку, куда ушла её душа. — Я вам не враг!

— Ничего ты не понимаешь, глупая старуха. Мы — воины, а кто с нами воюет и спорит — наши враги! Когда наступает период войн, посланный великим повелителем Ракной, мы воюем. Одни, чтобы умереть, другие, чтобы насытиться. Нет ничего вкуснее поверженного противника. На войне наши духи дают нам силы победить самое главное лишение в жизни — голод.

Баба-Яга поняла, что если её съедят, никакая живая вода не поможет. То, что от неё останется, не оживить. Они убивают и едят себе подобных! Дикость какая!

— Какой ужас! — закричала она. — Ох, и глупые вы люди! Вы не знаете, что жизнь на земле сейчас другая пошла. В наши дни повсюду прогресс: даже метлы стали сверхзвуковые. На земле столько еды, что даже чертям хватает. Зачем же воевать?! Зачем же есть друг друга?! Неужели нельзя поле распахать, посадить зерна? Развести овец?.. А убивать и съедать себе подобных… Какой ужас!

— Очень глупая баба, — сказал вожак широким мясистым ртом. — И откуда такие берутся?!

— Оттуда! — выдохнули дикари и все как один посмотрели на небо.

— С Большой земли? А там разве не воюют?

— Воюют… — честно ответила Баба-Яга со вздохом. — Так воюют, что и сам дьявол им не указ.

— А зачем?

— Не знаю, — растерялась пленница. — Никто не знает. Не Бог, не сатана… И еда вроде бы есть, и земли всем хватает… Но людей не едят.

— Побеждённых — выбрасывают?! — вождь подскочил от удивления на троне, выкатил глаза и извиняющимся взглядом посмотрел на вырубленного из дерева идола Ракну, стоящего неподалеку от трона.

Бабе-Яге показалось, что божок даже хлопнул растерянно ресницами ему в ответ.

— В землю хоронят.

— Врёшь! — не поверил вождь. — Врёшь, старая ведьма!

Он замахнулся на неё копьём, но прыгающий рядом коротконогий дикарь с обезображенной физиономией, советник и шут в одном ужасном лице, обратился к нему:

— Почему ты не веришь этой старухе, о, мудрейший?! Ты посмотри на неё. Если там, — он поднял палец кверху, показывая туда, откуда она прилетела, — все такие, сам Ракна повелел бы их закапывать, а не съедать!

— Какой ужас! — схватился за голову вождь, роняя копьё. — Какой ужас! Мы даже добытых на охоте зверей в землю не зарываем!

— Да они хуже зверей! — зароптала толпа.

— Зажрались!

— Звери-то добычу, как и мы, съедают…

— Закопать её!

Тут шагнул вперёд старший воин и произнёс речь:

— О, великий вождь! Это гнилое существо с Большой земли мы есть отказываемся. Противно. А значит убивать ее — руки марать — смысла нет. Закапывать — Землю осквернять — гадко. Пусть летит туда, где эти ненормальные живут. Если такая зараза и до нас дойдет, несладко всем придется — перебьем друг друга и в землю закопаем! А зачем землю поганить? Опоганенная земля нам этого не простит.

Вождь посмотрел на идола Ракну и, как будто прочитав в его глазах согласие, одной рукой закрыл лицо ладошкой, а второй подал знак.

Бабе-Яге отдали метлу и брезгливо отправили восвояси, что в здешних краях считается великим позором для тех, кого не съедают.

Сон холостяка

Стоит он на старте. Начинается эстафета. Сзади мама и папа. А вокруг толпа радостных лиц. И чего они ликуют? Чего им от него надо?

Они что-то кричат, машут руками, им весело от того, что он будет бежать из последних сил, чтобы передать палочку-эстафету человеку, который продолжит его путь. Он впереди. Он ждёт. Они вместе должны победить.

Бежать далеко. Он не думает: хватит ли сил? Когда ты молод, кажется сил хватит на всё, уверенность в своих силах настолько безгранична, что ты не пугаешься конца пути. Или значение конца настолько велико, что ты готов на любые лишения. Ты еще не понимаешь, что бежать — истязающий душу и плоть труд. Ты не понимаешь, что сейчас, на старте всегда легче, чем потом, на финише. И на всём протяжении пути будет легче, чем потом, когда ты отдашь последние силы. Всю энергию души и тела. И с каждым километром всё больше и больше будешь забывать о любви к жизни. Когда ты бежишь, некогда думать обо всём.

Вот дают старт и ты побежал. Поначалу тебе хватает времени и сил оглядываться по сторонам. Ты видишь безоблачное небо над головой, приветливые лица, радостно глазеющие на тебя. Ты бежишь, и силы переполняют тело, мысли — голову. Мышцы легко работают, возбуждая тебя, и волны приятных эмоций охватывают одна за другой. Толпа людей справа и слева искренне радуется, разделяя с тобой пьянящее чувство победы. Она переживает и любит тебя. Болельщикам особенно приятно ощущать бег глядя на тебя, воображая себя бегущими.

Наконец папа и мама скрываются из виду, ряды болельщиков редеют и уже не так громко слышатся крики:

— Давай! Вперед!

Тупое онемение начинает сжимать икры ног. Всё меньше и тяжелее захватываешь ты грудью воздух. Сжатые в кулаки руки превращаются в свинцовые, и ты с трудом держишь их у груди. Небо начинает сереть, а на беговой дорожке появляются неровности, которых с каждым шагом всё больше и больше. Порой земля качается и уходит из-под твоих ног. Но еще немного, и ты передашь палочку человеку, который продолжит путь. Еще чуть-чуть. Надо потерпеть. Надо преодолеть себя. Надо осилить. Надо переступить через желание покоя и дойти до конца дистанции. А нужно ли?.. Об этом многие думают, но никто не находит вразумительного ответа. Нет времени основательно задуматься: жить или не жить? Жизнь — мгновение. И никто за короткое время не успевает ответить.

Бежишь… Мы все куда-то бежим. Даже те, которые стоят на месте. Ощущение скорости света преследует нас всю жизнь. В этом мире движется всё, что видим мы и ощущаем. Люди, горы, вселенная… Движутся даже те, распятые и прикованные к постелям, нарисованные на портретах и изваянные в скульптуры. Движутся живые и мертвые. И даже когда мы стоим на месте или умираем, наши чувства, мысли, желания живут в постоянном движении. Мы просто перестаём ими управлять.

Но вот та граница, где ты должен передать эстафету. Но никого нет. Куда-то подевались даже приободряющие тебя люди. Кому же отдать эстафету? Некому. Это предательство. Ты в растерянности замедляешь бег. Ноги заплетаются. Неужели тебя обманули? Становится страшно и одиноко. Сил уже нет, и нет того, кто должен продолжить гонку. К воющему внутри одиночеству прибавляется чувство растерянности, страха и гибели.

Но что же делать? По инерции ты бежишь дальше. Ты уже закаленный атлет, у тебя есть еще силы бежать, но гложет беспокойная мысль: а если следующего не будет на месте? Спросить бы кого, развеять сомнения. Но папа и мама остались далеко позади, и подбодрить тебя в этой жизни больше некому. Ты сам должен найти силы добежать до рубежа. Иначе останешься лежать здесь, на полпути, забытый и ненужный никому.

Гложет отчаянье, и нет людской поддержки. Тебе нарекли путь, где нет никого, кто поможет тебе, кто сменит тебя в изнуряющей гонке. И есть ли вообще конец этому пути? Скорей бы уж…

Силы на исходе. Не хватает воздуха, и ноги стали деревянными. Колени не гнутся, руки плетьми свисают вниз. Но ты продолжаешь бежать вперед, потому что появилась бессознательная привычка бежать, пока не прогремит:

— Стоп! Финиш!

Ты уже не видишь ясного неба над головой. Оно стало темным, низким и опускается на твои плечи, сковывая тело и душу. Но ты упорный человек, ты двигаешься наперекор всему и всем. Ты даже сам не понимаешь, зачем тебе нужен финиш. Программа, заложенная в тебе, выше всяких понятий. Ты не понимаешь, что эстафету устроила тебе жизнь. Ты просто бежишь, пока хватает сил. И это называется привычкой.

Ты подбегаешь к следующему рубежу и — о, ужас! — и здесь нет никого, кто может перехватить эстафету. Ты не знаешь, за что порой нас наказывает судьба! Ты ведь честно бежишь, ты честно работаешь руками и ногами, отдаешь все силы этому пути и ждёшь за это признание и аплодисменты. Ты мужественно преодолеваешь неровности дороги, на ходу даже пытаясь их заровнять. Ты стараешься понравиться болельщикам. Хотя разумно ли нравиться тем, кто жаждет твоего изнеможения? Ты вдруг ясно видишь: окружающие становятся сильней, когда ты слабеешь. Они становятся уверенней от того, что ты заблудился на этом пути. Они становятся счастливее, взбудоражив себя ликующими возгласами, когда тебе горько. Чем труднее тебе, тем кажется радостнее толпа.

Остановиться, плюнуть на эту эстафету. Успокоиться, отдохнуть. Оглядеться, подумать. Почему никто никогда так не поступает? Если бы мы умели думать сначала, а не после, жили бы все сейчас в раю…

Когда ты двигаешься, думать нет времени. Ты честно бежишь, ты отдаешь всю энергию души и тела, ты бежишь, бежишь, бежишь… И все довольны и радостны.

Голубеет небо, светит солнце, дует освежающий ветерок… Ты бежишь… А зачем? Трудно бежать, но остановиться почему-то еще труднее.

Ноги привычно крутят земной шар. Ты спешишь, не задумываясь. А зачем? Просто кто-то когда-то отправил тебя в этот мир, скомандовав:

— Старт!

И остановку запрограммировал на слове «финиш». Там, где кончаются силы, где меркнет свет и начинается тьма.

Ты вдруг понимаешь, что предал самого себя. Ты бежал зря. И эти усилия — тоже зря. Эстафета имеет смысл, когда находятся те, кто её продолжит. А иначе нет смысла бежать. Нет смысла спешить. Нет смысла жить…

Смешно жить с единственной целью: упорно бежать ради того, чтобы видеть радостные улыбки на лицах и бесстрастные души вокруг, лицемерно призывающие:

— Вперед!

Когда ликуют все, кроме тебя, твоя жизнь теряет всякий смысл.