Варвара ИСЛАВСКАЯ (г. Москва) НЕНАВИСТЬ

В маленькой часовне блаженной Ксении перед началом вечерней службы тревожно звонил благовест. Приводимые в движение невидимым звонарем язычки колоколов издавали слабые звуки, которые разливались хрустальным перезвоном по вечернему небу. Дин, дон, дин, дон... Слабо-слабо, тихо-тихо... Вдруг раздался сильный удар большого колокола, который, потревожив пространство, уступил место слабому перезвону его младших братьев. Стало хрустально и прозрачно, как в старой сказке. Казалось, что все это будет продолжаться вечно, но мощная кода сводного оркестра колоколов внезапно положила конец этой идиллии.

Кэй стояла у открытого окна своей комнаты и, слушая этот перезвон, размышляла о том, во что она до сих пор отказывалась верить.

Это случилось совсем недавно в Тревизо, где она отдыхала на море со своим очередным бойфрендом. Все было прекрасно: синее море, яркое солнце, розовые рассветы, тонущие в пенистых волнах малиновые закаты. Но однажды все закончилось. Возвратившись утром после купания, Кэй вдруг почувствовала легкое головокружение. «Наверное, перегрелась на солнце», — подумала она и потеряла сознание. Очнулась она в больнице, и по прозрачным намекам сестер милосердия поняла, что с ней случилось нечто ужасное. Так оно и было. Она пережила клиническую смерть, и ее еле спасли. Но это были еще цветочки. Через несколько дней врач, веселый итальянец с седой бородкой, не скрывая правды сообщил ей, что у нее запущенная форма аневризмы, и жить ей осталось от силы несколько месяцев.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила Кэй.

— К сожалению, нет. Все слишком запущено. Болезнь ваша появилась давно, но протекала бессимптомно, поэтому вы и не обращались к врачу. Но теперь процесс уже стал необратим, и остановить его невозможно. Так что вам следует смириться и принять свою судьбу.

Принять судьбу? Нет! Смерть уродлива, страшна и часто внезапна, и нет ни одного человека на свете, который бы серьезно ждал ее, ибо подсознательно верит, что найдется какая-то неведомая сила и подарит ему бессмертие: физическое, духовное, абстрактное, какое угодно, лишь бы в нем присутствовала жизнь.

И никогда не отличавшаяся оптимизмом, Кэй вдруг взяла и отвергла приговор эскулапов. Она не пала духом и оставалась абсолютно спокойной, ибо была уверена, что с ней не может случиться ничего дурного, и она просто не может не быть на этой земле. Как это? Жила-жила и вдруг тебя нет? Да и чувствовала она себя хорошо... Днем, а вот ночью...

Черт возьми! Ей хотелось проклясть это время, когда на нее словно тьма наплывало подсознание со своей жуткой правдой. Ей казалось, что в ее голове поселилась какая-то смуглая леди, которая вместо того, чтобы петь ей сонеты, окуривала ее опиумом и растлевала сознание, посылая кошмарные сновидения, в которых в жутких образах буйствовала неизбежность. «Смотри, смотри, смотри правде в глаза!» — безжалостно говорила эта ведьма. После такой ночной прочистки Кэй вставала совершенно опустошенной, надломленной, однако брала себя в руки, приводила в порядок мысли и после опять продолжала жить, отказываясь верить в страшный приговор. Утро ее проходило грустно, день почти радостно, а ночью она опять попадала в цепкие руки коварной леди, и все опять начиналось сначала: голоса, стоны, хохот, тьма, жуткий исход...

Кэй боролась как только могла, но в один прекрасный день мужество оставило ее, и она поверила в неизбежность своей судьбы. Да, она погибает, погибает на глазах, во цвете лет, и ничто уже не может изменить этой грустной концовки. Смуглая растлительница победила.

И тогда страх сковал храбрую Кэй, но она, вместо того чтобы найти в себе силы и подавить это разрушительное чувство, предалась рефлексии и начала размышлять о своей уже прошедшей жизнью и над людьми, которые повлияли на ее мрачный исход. Она думала, думала, думала и додумалась до того, что в ее раненом сердце вдруг поселилась ненависть, чувство ужасное и вместе с тем сладостное. Оно до такой степени начало разрушать Кэй, что она даже стала ненавидеть собственную мать, которая так рано покинула ее. Что же говорить обо всех остальных? Кэй не раз пыталась сдержать свои яростные порывы, взывала к чувству разума, твердя себе, что все это бессмысленно, ибо скоро наступит конец, но все усилия были напрасны. Ненависть питала ее помутившийся разум, наполняя смыслом последние дни жизни. С ней она просыпалась утром, с ней проживала день, с ней отправлялась спать, и в конечном итоге с ней решила умереть, напоследок расправившись с тем, кого она любила больше всего на свете, то есть со своей первой любовью. Ей казалось, что именно так она ощутит прощальный экстаз уходящей в небытие жизни.

И она решила отыскать того, кто когда-то похитил у нее первое счастье, совершить над ним самосуд, а потом прихватить с собой в вечность, чтобы было не скучно одной там, откуда нет возврата.

Их роман случился давно — лет пятнадцать тому назад, и первую любовь ее звали Вацлав. Внешне он был строен, красив и напоминал рослого здорового скандинава, а вот внутренне оказался холоден и даже жесток, и ничья печаль не могла растопить его замороженное сердце. Иногда Кэй казалось, что внутри у него сидит холодная лягушка, которая вот-вот выпрыгнет и заквакает, роняя водянистую слюну. К тому же, Вацлав был скуп до ужаса, и во время их знакомства не подарил Кэй ни единого подарка. Но как всякая влюбленная девушка, она не обращала внимания на эти мелочи и надеялась на лучшее. Но мужчиной он был замечательным. Во время их близости Кэй ощущала себя летящей в безумной карете, которая, ведомая тройкой коней при свете танцующей луны, несла ее ввысь к звездам. И это его достоинство перечеркивало все остальные недостатки, включая жуткое тщеславие.

О, это была целая песня! Будучи по образованию художником, он искренне верил, что станет чуть ли не вторым Рафаэлем и напишет какую-то «красную мадонну». Но это было даже не наивно, это было смешно. Даже далекая от искусств Кэй понимала, какую недостижимую цель он ставил перед собой, и как переоценивал свои довольно средние способности. Наслушавшись его высокопарной болтовни и насмотревшись эскизов его мадонн, Кэй поняла, что этому велеречивому скандинаву не суждено быть даже плакатистом, ибо он был неспособен передать живость человеческого лица. Фигуры, которые писал Вацлав, были технически совершенны, но плоски и безжизненны, как на цветных витражах в старых костелах. В них не хватало движения и тревожности, которые так отличали кисть Рафаэля. Однажды, когда Вацлав, заболтавшись, с ехидной ухмылкой дал понять Кэй, что она ничего не смыслит в живописи, мятежная натура Кэй взяла верх, и она выпалила:

— Тебе никогда не стать Рафаэлем!

— Почему это? — озадачился Вацлав.

— Потому что мир красных мадонн, который послал к нам этого твоего Рафаэля, лично для тебя закрыт.

— С чего ты взяла? — зевнул Вацлав, явно не принимая серьезно ее слов.

— В мадоннах, которых ты изображаешь, нет этой захватывающей тревожности, которая так отличает руку твоего любимого Рафаэля. Они не волнуют, не заставляют задуматься, они словно немые и глухие, в них нет жизни. Для тебя кисть — это всего лишь средство прославиться и все! Брось писать и больше не помышляй о своих красных мадоннах! Их мир для тебя закрыт, понимаешь, закрыт, и никто тебе его не откроет! Никогда!

— Тварь!!! Безмозглая тварь! — заорал Вацлав и выгнал Кэй.

После этой уродливой разборки они больше не виделись. Он не искал с ней встреч, а она как тургеневская девушка пребывала в гордом молчании, считая, что он как мужчина должен прийти первым и попросить прощения. Но он так и не пришел. Через несколько месяцев Кэй узнала, что он женился на дочке какого-то туза и на его деньги открыл строительную фирму, которая занимается реставрацией старых зданий.

Вот так глупо закончился их роман, как собственно почти все подобные, основанные лишь на взаимном влечении, отношения.

С тех пор минуло целых пятнадцать лет, в течение которых Кэй жила, работала, веселилась, как перчатки меняла бойфрендов, однако о Вацлаве вспоминала всегда, но в мыслях ее не было никакой ненависти, они были овеяны лишь легкой грустью. Но сейчас... Сейчас в преддверии фатального конца все переместилось и встало с ног на голову. Потревоженный страшным известием разум Кэй работал с удвоенной силой, и то, что раньше казалось ей несущественным, теперь наполнялось противоположным смыслом, и она поняла, что просто не сможет спокойно уйти, если не отомстит Вацлаву. Только так она сможет убить ненависть и послать ко всем чертям эту ночную леди, которая истерзала ее своей правдой!

Все, решение принято! Пора идти в бой!

При помощи интернета Кэй навела кое-какие справки и выяснила, что Вацлав никуда не уезжал и продолжал жить в их городе. Более того, он весьма преуспел в жизни и, как говорится, был состоявшимся и состоятельным. Вторым Рафаэлем он, конечно же, не стал, и живопись забросил окончательно, а вот возглавляемая им реставрационная компания была одной из самых преуспевающих в городе и успешно занималась обновлением старинных зданий. И еще Кэй выяснила, что он до сих пор проживал на той же улице, в том же доме и в той же квартире. Это казалось весьма странным, ибо такой крутой зодчий должен был как минимум отгрохать себе дворец или на худой конец виллу. Но личное благополучие Вацлава мало беспокоило Кэй, ибо ей надо было убить его. Просто взять и убить! А потом уйти вслед за ним. Точка.

И Кэй начала готовиться к своей вендетте, которая, в общем-то, сводилась лишь к трем действиям: достать пистолет с одним патроном, выследить Вацлава и выстрелить ему в сердце. Второй и третий пункты не представляли собой никакой сложности: шальная Кэй с детства увлекалась стрельбой и попадала в любую цель без промаха, с местожительством Вацлава тоже было все ясно, а вот с первым пунктом... Даже самый маленький и безобидный пистолет нельзя было купить просто так. Для этого требовалась куча бумаг и специальное разрешение. Но приобретшая звериные повадки предсмертная ненависть Кэй нашла выход и из этой, казалось бы, безвыходной ситуации.

Как-то поздно вечером она дружески завалилась к одному своему давнему знакомому, синеглазому Петьке, который был известен как собиратель и знаток оружия и по совместительству как жуткий прохвост и горький пьяница. Испив принесенную Кэй бутылку виски, Петька захмелел и, посверкивая правым глазом (левый у него закрылся), начал уже в сотый раз нудно рассказывать про старинный дуэльный пистолет, который уже лет десять сиротливо висел у него над тахтой. Чтобы он наконец заткнулся, Кэй вытащила из сумки еще один пузырь, буквально вложила его в цепкие Петькины пальцы и, сказав «пей», начала ждать. Петька послушно выпил половину бутылки и, сверкнув правым глазом, вырубился.

— Наконец-то угомонился, — сказала Кэй и стащила со стены бесценный раритет.

Дома она со знанием дела проверила украшенную цветными камушками игрушку и, убедившись, что пистолет заряжен, решила на следующий день приступить к задуманной ею карательной операции.

Вот как это было.

Синий вечер, ущербная луна, яркие звезды. Кэй сидит в кустах сирени перед подъездом, где живет Вацлав и вся дрожит то ли от страха, то ли от предвкушения долгожданной встречи. Но он все не идет и не идет... Но она все равно дождется и сотворит задуманную вендетту, ибо только так она сможет убить ненависть и уйти в мир иной. К подъезду подкатывает вишневый Мерседес, распахиваются дверцы, и оттуда выходит ОН! Боже мой, он совсем не изменился! Такой же статный, красивый, самоуверенный, только вот густая шевелюра его слегка поредела, да и в глазах появилась какая-то грусть. Все, надо торопиться, не то он исчезнет за дверью. Кэй взводит курок пистолета, прицеливается и... И тут она вдруг снова как тогда, но уже с новой, удвоенной, утроенной силой начинает ощущать себя летящей в той самой карете, которая несет ее ввысь к звездам... И потревоженный разум ее вдруг успокаивается, она опускает дуло пистолета и горько плачет.

Дома совершенно обессиленная Кэй бухнулась на диван и уснула мертвецки...

А утром... утром ей позвонил приговоривший ее доктор и, извинившись, весело сообщил, что он ошибся, и никакой аневризмы у Кэй нет и в помине, и жить она будет еще сто лет.

А в обед пришел посыльный и принес какое-то странное письмо в роскошном конверте из шелковистой бумаги. Она открыла его и прочла следующее:

«Ты чего делала в кустах у моего дома? Совсем спятила? Срочно позвони мне. Твой Вацлав». Далее был указан номер телефона жертвы несостоявшейся кровавой вендетты.

Кэй встала, подошла к окну, посмотрела через прозрачное стекло и не узнала своего города. Воздух был напоен запахами яблонь и вишен, нежно благоухала сирень, малиновым цветом вспыхивали венчики фуксии. Легкий ветерок словно беспризорник гулял по серой мостовой, щекотал стены домов, украдкой заглядывая в окна. Сладко было и сказочно. И среди всего этого благолепия в часовне блаженной Ксении едва слышно звучали колокола, но это был легкий звон, хрустальный звон, счастливый звон...