Виктор ЕРЁМИН (г. Москва) МЕШОК КАРТОШКИ

Ну и подставил меня этот Юрий! А я-то хорош, как простак повёлся на его уговоры. Поедем, мол, в деревню, в Вязьму, что под Смоленском, на твоей машине. Бабке с дедом поможем картошку выкопать, они одни живут. Себе привезём, в лес по грибы сходим, на сеновале поспим! Красота! Там и банька, и самогонка, и погодка сентябрьская благоволит.

Соблазнительно, конечно. Что мне молодому холостому в выходные дома сидеть? И я согласился.

Юрке лет тридцать. Долговязый худющий чуть шепелявый с плоским носатым лицом, он устроился к нам в отдел водителем месяца за три до этого. Успели мы с ним поколесить в командировках и в Минск, и в Ярославль. Парень показался мне надёжным и компанейским. Ладно, поехали в Вязьму!

— Только я со своей женщиной поеду, — сказал Юрий.

— Дело твоё, я тогда тоже с женщиной.

Тут же позвонил Нине — разбитной с хорошей фигуркой шатенке в разводе. Та с восторгом заявила: «Обожаю деревню, и погода классная! Наконец-то любовью займёмся по-человечески. Едем!»

В пятницу после работы загрузились в мою машину и рванули в Смоленск. Юра представил свою попутчицу. Марина. Не высокая, не юная, не красавица. Голос прокуренный. Главное, язык подвешен. Самое оно для сборной компании. Двигались сначала по новой, затем по старой смоленской дороге, далее через Вязьму. Болтали о том о сём, ближе к вечеру выехали на лесной ухабистый просёлок.

Прибыли на место. Небольшое сельцо, контора, магазин, клуб — всё как полагается. Свернули на улочку, где дома бестолково лепились в один порядок между лесом и прудом, и даже в пруду торчали деревья. Остановились возле большого рубленого дома с высокой крышей, палисадником, с раскидистым, прямо-таки есенинским клёном у крыльца. Юрка вышел из машины и гостеприимно распахнул калитку:

— Проходите! Деда зовут Михаил, бабку — Анюта. Вы заходите, я сейчас…

Мы с Ниной поднялись на крыльцо, толкнули дверцу. Пахнуло знакомым деревенским духом соломы и сырых досок. В сенях на скамеечке сидела старушка. Удивлённо поднялась нам навстречу:

— А вы к кому?

— Здравствуйте! Меня зовут Виктор, это Нина. Приехали к вам картошку помочь выкопать. И Юре вашему в Москву отвезти.

— Так ведь картошку мы уже вырыли, нам её и самим мало.

Бабка попятилась в избу, через плечо крикнула в дом:

— Отец! Отец! Юрка приехал, из Москвы какого-то мужика с бабой притащил!

Я оглянулся, чтобы найти взглядом Юрку или хотя бы Марину, но они куда-то запропастились. Вот попал!

— Да что ты, мать, — вышел навстречу невысокий дед и сощурился миролюбиво, — люди из Москвы в гости к нам. Это вот — начальник Юркин. Проходите, садитесь чай пить!

— Минуточку! — я выскочил из дома. Возле машины Юра и Маринка выгружали вещи. От обоих уже — когда только успели? — ощутимо попахивало спиртным. Я схватил Юрку за рукав:

— А ты кем старикам приходишься? Зятем? Племянником? Кем?

— Никем. Я с Маринкой живу.

— Юрка, мля, так это не твой дом, не твои родители?

— Ну и чо?

— Да как же тебе не стыдно? Зачем же я приехал?

— А чо такого?

— Тьфу, баран! Да с какими глазами я буду к чужим людям за стол садиться?

— Ты же хотел в деревню, воздухом подышать и в лес сходить? Вот тебе деревня, вот тебе лес! Пошли, Марин.

Ситуация глупейшая, но делать нечего, иду в дом.

— Виктор! По баночке за знакомство! — дед Михаил выставил на стол бутылки и старинные гранёные стопки, которые окрестил баночками.

Изба просторная, но и народу в ней много. На деревенском столе уже дымится картошка, а к ней колбасная нарезка, тут же курочка из печи, всё под зелёным лучком. Садимся ужинать. Бабка Анюта хлопочет у печки, дед Михаил потчует и разливает. Галина, старшая его дочь — высокая женщина со строгим лицом — когда-то была красавицей, теперь потускнела, смотрит на нас с Ниной настороженно. Рядом её муж, Александр. Их сына-подростка сейчас нет, убежал в клуб. Валентин, дедов сын — мужчина средних лет с бегающими глазами и с хитринкой. Марина, дочь, уже изрядно набралась и болтает без умолку. Есть ещё младший сын Геннадий, но, я понял, его по пьяному делу за приличный стол уже не пускают.

А где же Юрка? Того развезло от выпивки, он залез на печь и храпит. Хорош гусь! Убить мало. Лучший способ отделаться от проблем: напиться. Спрашиваю бабу Анюту:

— А где нам разместиться? Где мы спать будем?

— Так ведь у нас негде! Гости приехали, все кровати заняты! Завтра именины внука.

— Юрка обещал сеновал.

— Да какой сеновал в сентябре месяце? Замёрзнете там.

Оп-па! Нина, слушай, поехали отсюда? Но Нинке уже шлея попала под хвост, она обожает ставить меня в дурацкое положение:

— В ночь никуда не поеду! Мне здесь нравится. И я уже спать хочу.

Это да, Нина — жаворонок. Она уже клюёт носом и клонит голову на моё плечо. Да и я принял «баночку», за руль нельзя.

— Так куда же нас? Может другой дом есть? Вот сын у вас отдельно живёт…

Помогла Марина:

— Никаких домов не надо! Вон на диване пусть ложатся! А я к подруге пойду.

На том и порешили. Я устроил Нину на диване, она тут же как кошка свернулась в клубочек и засопела. Я вернулся за стол к мужикам.

— Виктор, по баночке! Уважь компанию.

— А как у вас насчёт грибов? Можно набрать?

— Чего доброго, а это можно. Только болота у нас вокруг, сами не ходите. Утопните. Сколько случаев было!

Я с ненавистью посмотрел на печку, где храпел Юрка и мысленно пожелал ему самых тяжких ночных кошмаров.

— Дед Михаил, я смотрю, ружьё на стене висит. Ты охотник?

— Я и рыбак, и охотник. За столько лет всех инспекторов в округе знаю, и они меня знают. Вот в августе какие-то из города приехали на пруд с электроудочкой. Так я им кричу: «Бросьте!», а они не слушают. Снял тогда ружьё со стены, прямо с крыльца жахнул по воде пару раз. Сразу уехали. И аккумулятор бросили. По баночке, Виктор?

Хряпнув ещё, дед Михаил разоткровенничался:

— Всё у меня хорошо, Виктор, всё есть. Со старшими детьми у меня порядок. И Галина, и Валентин — все в люди вышли, все работают. Валентин у меня по коммерческой части, на железной дороге работает. На паровозе, етить-колотить, ездит! Вот так-то! Уже и внуки подросли. Руслану, что от Галины, завтра шестнадцать лет. Орёл парень! Только вот… ну, да сам увидишь. Завтра все приедут. Праздновать будем. Меньшая моя, Маринка, всё никак не обустроится. От мужа ушла, детей нет. Теперь с этим вот Юркой сошлась, в Москву уехала. Живут не расписаны. А младший, Генка, пьёт. Мы ему и домик купили, и на работу устроили — нет, всё без толку. А у вас как там на работе? Сам-то москвич?

— Да, родился и вырос в Москве. Работаем с Юрием на автокомбинате. Ситуация в транспорте сложная, но пока держимся. А вы, дедушка, всегда здесь жили?

— Да, коренного смоленского роду.

— И в войну здесь?

— И в войну. Я ребёнком был, когда у нас в деревне стоял Красной Армии штаб. А тем летом немцы наступали, наши попали в окружение. И я видел, как солдаты вырыли большую яму, и в неё бросали ящики, сейфы, мешки. Мне бы уже тогда смекнуть: войска будут прорываться из окружения и ничего с собой не забирают. Всё здесь, всё закопано. Солдаты ушли в леса, а после и немец к нам пришёл.

— А где ж эта яма, дедушка?

— А бог её знает. Деревня сгорела. Яма здесь где-то…

Я встал из-за стола и вышел из дома. Совсем стемнело. На улице потянуло осенним холодком, прелой листвой, озёрной свежестью. Деревенька мигала окошками, отражались в пруду огни. Дальше — тёмная стена леса. Здесь случилась одна из трагедий смоленского сражения. А дед — последний тому свидетель. Поразительная история.

Однако пора укладываться. Нинка во сне раскинулась и заняла почти весь узкий диван. Кое-как примостился к ней «валетом».

В шесть утра субботы жаворонок Нина уже умывается. За окном белеет непроглядный туман, по дороге гонят скотину на выпас. Коровы мычат, невидимые в белой вате. Щёлкает кнутом пастух, надрываются голосистые петухи — идиллическое сельское утро. Спать бы ещё и спать, да дедов старый диван мне все рёбра намял. Пришлось подниматься. Я вышел на крылечко. Где тут у них туалет? А-а, ладно, мы в сельской местности! Да и туман кругом. Я сунул ноги в калоши на ступеньках и по росистой траве побрёл в смородиновые кусты. Минуты не прошло, как услышал бабкин голос с крыльца:

— Кто же это мои калоши надел? И ведь только на ход себе поставила, вернулась — нет их! Кому понадобились?

— Это я, бабушка, — кричу ей из тумана, — сейчас верну.

— А зачем ты в цветы залез? Многолетники я там посеяла, а ты топчешь. Ну, ну куда идёшь, чеснок мой толчёшь? И туда не ходи, там клубника молодая.

Тьфу, пропасть, что ж ты, бабка, сеешь квадратно-гнездовым? Не могу же я себе ноги вывернуть. Кое-как допрыгал до крыльца, спросил:

— А куда вы, бабушка, шли?

— За водой. Воды в доме нету.

— Так давайте вёдра, я мигом принесу.

Схватил у бабки Анюты вёдра и помчался за водой. У калитки столкнулся с молодым парнем в штормовке со спиннингом и рыбацким садком. А из садка — мать честная!— с десяток щучьих хвостов.

— Доброе утро, — говорю, — какая красота! С уловом!! Откуда столько добычи?

— Н-н-а… н-н-а... на пруд с-схо-одил с утра, — парень смущается, но польщён похвалой незнакомого человека, да и тянет поговорить. — А в-в-вы из М-м-москвы?

— Да, вчера приехали в гости. Ты, наверное, Руслан? Галинин сын? Интересно, где же ты тут забрасывал, деревья же в пруду?

— А я сп... сп… с-с-п-п-п...

— Спиннингом на блесну? — попробовал я помочь.

— Не-а. С п-п-плотины, там м-м-мостинка.

— Понятно. Ну беги, Руслан, обрадуй всех. Какой ты молодец!

Я набрал в колодце воды, принёс, встретил у калитки деда Михаила. Поздоровались. Дед светился от гордости:

— Видал щук-то? О-о! Руслан у меня красавец! В техникуме учится. Рукастый малый. Иномарку с отцом из Литвы пригнали, сами всю перебрали-перетряхнули. Далеко пойдёт!

В доме уже все поднялись, рано, по-деревенски. Галина хлопочет за столом, обращается к Нине:

— Ты не хочешь мне помочь?

— Да, конечно, — Нина вздыхает и берётся за ножи.

Готовятся именины Руслана. Шестнадцать лет. Мы попали незваными на праздник. Совершенно посторонние люди и без подарка. Убить Юрку мало! Хорошо, Нина согласилась помочь на кухне. Шепчу ей на ушко:

— Нина, может уедем?

— А кто мне обещал деревенский воздух? И любовь? Зачем же я сюда тащилась?

— Воздух был.

— Ещё рано уезжать. Погуляем в лесу, посмотрим, что дальше будет.

Ранним утром спорить с женщиной не резон. Беру одеяло, иду разыскивать сеновал. Он стоит за садом — высокий, капитальный, полный душистого сена. Прикрыл за собой дверь, взобрался по лестнице и завернулся на сене в одеяло. Хорошо! Даже не обратил внимание сквозь сон, как ворчливая бабка Анюта прошла где-то внизу.

Проспал часов до десяти, замёрз, заскучал и решил спуститься вниз. Но не тут-то было! Кто-то меня запер снаружи. Видимо, бабка заметила открытую дверь и накинула крючок. И как же я теперь? Надо думать, надо выбираться. Нашёл засохший стебель, просунул в дверную щель и кое-как приподнял упрямый запор. Свобода!

В хорошем настроении шагал я через сад к дому. С деревьев листва облетела, но на кривой сливе каким-то чудом оставались две запоздавшие переспелые сливы. Я не удержался, воровато оглянулся и съел. Сунулся было в дом, но там меня к трудам припахала Нина:

— На, ведро вынеси!

— Чем занята?

— Котлеты из щуки жарю.

— Дай кусочек!

— Мне некогда.

Вот так: подруга называется! Пойду на улицу. На дровах в саду курили мужики в ожидании приглашения. Я поздоровался, подсел на пенёк в сторонке. Разговор крутился вокруг металлоискателей, находок и потаённых лесных дорог. Не иначе дедову яму навострились искать, колхознички!

— И что же вы собираетесь найти в болотах? — съехидничал я. — Всё сгнило давно!

Валентин насупился, ни слова не говоря встал, сунул руку под доски крыши, достал белый хлопчатый мешочек, протянул мне: «Читай!» Я взял его в руки, прочитал на ткани синий армейский штамп: «Порох артиллерийский. 1940 год». Вот это да!

Довольный произведённым эффектом, Валентин с ухмылкой добавил: «А свиней мы до недавнего времени не резали. Хлопотно. Мы их из нагана стреляли! Пока патроны не кончились».

Что тут скажешь? Смоленск, город всех войн.

К нашей компании подшаркала с палочкой баба Анюта. Посмотрела на меня:

— А кто же это сливы в саду поел?

— Я, бабушка! — признался откровенно.

— Да на кой же ты их съел? Это я Русланчику, внучку, на день рождения оставила специально, а ты съел!

— Извините! — я покраснел и съёжился.

Хорошо, что нас позвали к столу. Женщины расстарались, широкая изба деда Михаила вместила сдвинутые столы под белой скатертью: дымилось жареное, затейливо возлежало нарезанное, красовались восхитительные салаты в тазиках. Охлаждённые бутылки группками, рюмки вместо стопок. Натюрморт на уровне!

Притихшие гости чинно рассаживались семьями. В центре стола Руслан — дедов старший внук — в новой рубашке, с румянцем смущения на красивом, благородно чуть вытянутом скуластом лице.

Бахнуло шампанское, под пенные струи подставились бокалы. Пили за здоровье, желали счастья, доброго пути в жизни, передавали по рукам подарки смущённому парню. Встал Руслан с бокалом — сказать слова благодарности. Он улыбнулся, вздохнул и попытался произнести:

— Д-д-дорогие м-м-м-мои, я о-о-очень в-ва-вам… — улыбка на его лице стала гримасой. Ничего не получалось, слова не шли.

Он попробовал снова:

— С-с-спа, с-с-па, с-с-п-п-па, — он силился протолкнуть слова сквозь горло. Грудь ходила ходуном, губы синели и кривились, но кроме мычания ничего не выходило. На глазах у парня выступили слёзы, он обречённо махнул рукой и сел, потупясь.

Возникла неловкая пауза. На Галину невозможно было смотреть. Будто не сына, а её душили спазмы в горле. Она прижала руки к сердцу, на лицо легли чёрные тени.

Гости молчали. Отец тихонько говорил Руслану что-то ободряющее, положив руку ему на плечо. Дед Михаил встал с рюмкой в руке и скомандовал:

— А ну, гости дорогие, по баночке за моего внука, за его шестнадцать лет!!

— За тебя, Русланчик! — дружно всколыхнулись гости. Здесь все любили этого скромнейшего парня. — Брось, не смущайся! Мы поняли тебя! За твоё счастье!

За Руслана от души выпил рюмку и я. Спросил потихонечку у родственников:

— А что врачи-то говорят?

— В Смоленске Руслана лечили. Зимой с матерью поедут в Москву, в клинику ложиться. Обещали помочь.

Муж Галины Александр предложил гостям перекур. Народ оживлённо потянулся на воздух. Нам с Ниной снова не в тему — мы некурящие и малопьющие. Нам и долгие застолья в тягость: наедаемся быстро, а напиваться радости нет.

— Вить, я уже объелась. Пойдём за грибами? — предложила Нинка.

— У меня обувь не подходящая.

— Я сейчас организую. Баба Анюта, а можно нам сапоги? Мы в лес идём. Где тут у вас грибные места?

— Ну, Нинка...

И пошли мы с лукошком к ближайшему лесу. Собирать грибы в незнакомом месте всегда не с руки, да и напугали нас дедовы рассказы. Болото разлеглось перед нами широко и сразу. Кочкастое, заросшее камышом, с окошками зелёной трясины. И ни дорожек, ни тропок — топь. Как же тут в войну солдаты отступали? Немыслимо. Нам остался для прогулки небольшой ельник и берёзовая роща вдоль дороги. Только вошли в лес, выглянуло солнышко, вспыхнули золотом берёзы, зардели клёны. Даже еловые дебри по-над болотом перестали быть мрачными, застучали дятлы, засеребрилась влажная паутина. Бабье лето! Мы с Ниной смеялись, фотографировались, срывали в ёлках среди мха последнюю кислицу. Грибов так и не нашли.

Внезапно Нина повернулась ко мне:

— Давай займёмся любовью! Я хочу здесь, в этих берёзках!

— Сумасшедшая!

— Я знаю!

После мы лежали на ворохе осенних листьев и смотрели в облака. Нина философски заявила:

— Ну вот, уже не зря съездили.

Застрекотала поблизости сорока. Налетел ветер, верхушки елей над нами заколыхались. Где-то хрустнули ветки. Затянуло тучами небо, и такой яркий лес вмиг стал неуютным. На лесную дорогу выехал трактор, мы с Ниной торопливо и смущённо поднялись.

— Пойдём, дела все переделаны.

— А грибы? — спросила Нина. — Хоть один?

— Да вот же он! — прямо у дорожки задорно заломил шляпку грибок. Я такого и не видывал: оранжевый верх, зелёный губчатый низ, ножка как у подберёзовика. Взяли с собой, уж очень красивый.

Вернулись вовремя: на улице внезапно заморосил дождик. В доме переносили столы, готовили место для танцев.

— А где же грибы? — весело спросили гости.

— Вот они! — Нина победно показала наш гриб. — Как это называется?

— Козёл! Всегда здесь такие росли.

— Виктор! По баночке! — дед Михаил продолжал застолье. Да и то дело: погода испортилась, а аппетит после нашего похода в лес разыгрался. Сели за столик у печи.

Гостей за время нашего отсутствия заметно прибавилось. Чьи-то дети с визгами бегали по дому. Прибыли сватья, кумовья и еще какие-то дальние родственники. Они ревниво поглядывали на нас с Ниной, мол, кто такие? Бабка Анюта начинала долго объяснять, пока всех не знакомил залихватский клич деда Михаила: «По баночке!» Дальше общение шло по-свойски.

Праздник был в самом разгаре, но уже в отсутствие виновника торжества: молодёжь гурьбой свинтила в клуб. Здравицы и тосты не утихали. Юрка говорил, что бабка с дедом проживают одни, и помочь некому. А тут целая армия бойцов, которые, впрочем, завтра все будут в пополаме.

Юрий, невзирая на гам, храпел на печке. Вот кому жизнь — малина!

Включили музыку, начались танцы. Полы дрожали от лихого перепляса, дед Михаил порывался пуститься вприсядку, а бабка Анюта шипела и ловила его за рубаху. Нина окунулась в свою стихию: музыка, танцы, мужчины! Короткая юбка, восхищённые взгляды. Нина, эта столичная штучка, мигом затмила всех провинциальных красавиц. Вскоре ко мне подошла Галина:

— Сегодня приехали родственники, мне некуда вас в доме положить. Ступайте к брату, там спокойно и переночуете. Возьмите одеяло тёплое, подушку, полотенце — там у него ничего нет.

В разговор встряла Марина, раскрасневшаяся и деловая:

— Позже пойдете! Не хочу, чтобы вся деревня видела, что у моего брата даже постели нет! Понимаете?

Что поделаешь? Понимаем. Подождём. Не будем по деревенскому этикету давать пищу сплетням. Я вышел во двор. Здесь, возле крылечка под клёном, курил Валентин. Помолчали. Валентин исподлобья посмотрел на меня и спросил:

— Слушай, Виктор! А эта Нина кто тебе?

— Просто знакомая.

— А можешь её позвать?

— Она сейчас на кухне занята.

Ого! У Нины появился поклонник. Хитрый, наглый, при деньгах. Опасный тип. Надо сменить тему.

— Геннадий не появлялся? Нам ночевать предложили в его доме.

— Нет. Бухает где-то с дружками.

— Я слышал, ты туристов возишь по железной дороге? Как это возможно?

— Ничего невозможного, — хмыкнул Валентин самодовольно, — заказывают спецвагон под старину, оплачивают маршрут и вперёд! Вот недавно по Золотому кольцу проехали.

— На паровозе?

— Нет, паровоз спереди для красоты. На тепловозе. Так что насчёт Нины? Позовёшь? Мы в клуб сходим.

— Нет, Валентин. Ты с другими сходи.

Я заторопился в дом, где выхватил Нину из танцующего круга:

— Что-то загостились мы, пора и честь знать. Скоро, дорогая принцесса, твой ночлег превратится в тыкву, а твои ухажёры — в зюзю!

Она кокетливо повела плечом:

— Да, пожалуй пора!

И мы отправились с узлами искать в сумерках шестое строение возле колодца справа по улице.

Когда-то добротный рубленый домик с затейливыми резными наличниками на окнах теперь рассыхался без хозяйской руки. Стоял дом по крышу в бурьяне, двери перекошены, вокруг растопырилась оградка из гнилого штакетника. Не заперто. Мы с Ниной весело ввалились с подушками и одеялами в чужой дом. Пока совсем не стемнело, я принёс из колодца вёдра с водой, а Нина застелила в избе старинную железную кровать с продавленной сеткой. Затем вскипятила воду в чайнике, нашла и тазик, и ковшик. Мы занимались любовью на безбожно скрипящей кровати. Хорошо было наконец-то остаться одним. Наслаждаться покоем. Вытянуться в полный рост под ватным одеялом, обняться и слушать уютные ночные шорохи старого дома.

Я проснулся от шума уже за полночь. Загремели ступеньки, бахнула о косяк дверь. Кто-то упал на крыльце. Я встал, стараясь не разбудить Нину, вышел в потёмки. На дощатом полу лежал мертвецки пьяный хозяин дома Геннадий. Я как смог притащил его в сени.

— Ты кто? — осоловело мычал он. — Да я тебя щас!

— Свои! — толку от объяснений с пьяным никакого. Взвалил тело на топчан в прихожей, подоткнул под мычащую голову какую-то телогрейку: «Спи!» Только прилёг, слышу — упал Генка с топчана. Я выходить не стал, но дверь в комнату на крючок закрыл. Дверь попалась крепкая, добротная. Геннадий спьяну долго дёргал за ручку, стучал, орал: «Открой, убью!» и затих часов около двух ночи.

Воскресное утро мы с Ниной проспали. В доме — никого. Пока умылись, пока прибежали в дедову избу на завтрак, гости уже давно ушли работать в огород, убирать картошку. Вот русский человек, ни в чём меры не знает: веселиться — так до упаду, работать — так от зари. Оставив Нину на хозяйстве с Галиной (Нина вызвалась наготовить блинчиков), я поспешил в огород. Утро было серым, но тёплым. Росистая тропинка вела через сад, пахло навозом и сырой землёй. Посреди огорода была вырыта огромная яма для хранения картошки. Здесь работали все зятья и кумовья, тут же и Юрий с опухшим лицом ковырял в земле лопатой. На меня старался не смотреть. Его Марина перебирала с бабой Анютой картошку на земле. Верховодил всеми Галинин муж Александр, дед Михаил стоял в сторонке.

— Доброе утро всем!

— О, Виктор! — отозвался дед Михаил. — По баночке, здоровье поправить?

— На работе не употребляю. Что куда таскать?

— Да вот, мешки из сарая в яму.

Ну, мешки на горбу — дело мне привычное. А ловить одобрительные взгляды мужиков — приятное. Вот и я пригодился семье деда Михаила. Уложили мешки в яму, укрыли пологом, стали засыпать землёй. Работали без перекуров, стойкий запах перегара не мешал. Чувствовалось, что всем хотелось побыстрее закончить ежегодную рутину. Мне такой способ хранения овощей был в диковинку, и я спросил у мужиков:

— И что, картошка до весны не замёрзнет?

— Нет. Только в половодье её надо вытащить.

— Так каждую осень закапываете? А погреб если вырыть?

— Погреба в деревне все по весне затапливает. Низина тут.

Работу закончили, собрали лопаты. После шумного обеда гости стали разъезжаться. Грузили мешки с деревенским урожаем, хлопали дверями авто. Маленькие дети висли на деде с бабкой, а та их крестила украдкой на добрую дорогу. Я тоже занялся машиной, стали с Ниной сумки укладывать. Вдруг мужчины поднесли ко мне мешки с картошкой.

— Эти — Маринины и Юрия. А этот — тебе.

— Да мне-то за что? Не надо! Я не возьму.

— Бери-бери! И слышать ничего не хотим! Ты же работал? Ты же копал? Вот тебе за труды!

Мне было жутко неудобно, но и отказать — значило обидеть хороших людей. На прощанье я долго и с благодарностью жал руку деду Михаилу, а потом от души чмокнул бабу Анну в щёку, да так, что она от удивления округлила глаза.

Ну, всем до свидания, приятно было познакомиться, в обратный путь! Замелькали указатели, посёлки, перекрёстки. Ветерок гоняет листву по шоссе. Светит солнышко на сереньком осеннем небе, вдоль дороги насупились смоленские леса. Сегодня в машине никто не шумит. Справа посапывает Нина под шум мотора, сзади пьяненькие Юрка с Маринкой то целуются, то тихо ругаются. Бубнит магнитола, никто её не слушает, а я всё думаю о прошедших трёх днях: «Съездили под Смоленск… В чужую семью, на чужой праздник. Но люди эти и не чужие вовсе стали. Искренние, открытые, добрые. Ещё и картошки мешок дали. Картошку Нине отдам. Не за секс, конечно. Она ведь сына одна растит и мать с отцом на пенсии….»

— Что ты там шепчешь сам с собой? Это у тебя разговор с умным человеком? — съязвила Нина сквозь сон.

— Я говорю, спасибо тебе, Нина, большое! Ты просто спасла выходной. Я бы без тебя не смог, сбежал бы сразу.

— Ну и напрасно! Простая радушная семья — и встретили, и приютили, и проводили. Всё душевно. А, кстати, ты всем очень понравился. Нас вместе пригласили приезжать ещё.

— Вместе? Может, нам пора быть вместе?

— Витюша, я такие вопросы на ходу не обсуждаю. Мне завтра на работу, я выспаться хочу.

— Ну, спи, спи, солнышко моё лесное! До Москвы ещё далеко.