Владимир ВОЛКОВИЧ (г. Нетанья, Израиль) ЛИК

Куда мы уходим?

В какие такие края?

Когда отцветут все букеты мелодий,

когда навсегда отшумят тополя,

куда мы уходим?

Когда мы исчезнем,

в какой превратимся поток?

В какое созвездие, облако, песню?

Когда мы уходим в назначенный срок,

Когда мы исчезнем…

Куда мы уходим?

В мир света, покоя, добра?

Где новая флейта играет о старом походе,

где так же скрипит обречённость пера…

Куда мы уходим?

Инна Костяковская

Профессор обхватил голову руками, упёр локти в стол и глубоко задумался. Столько лет он ищет следы этого древнего племени, но пока ничего не находит. Ну не могли они исчезнуть, не оставив после себя свидетельств того, что жили когда-то на Земле. Он уже стар, и не в силах бродить по тайге, но молодые продолжат его дело. Им передал он свои знания, опыт, веру. Пусть по крупицам, но они смогут найти то, что пощадило беспощадное время. А вот у профессора этого времени совсем не осталось.

Своих студентов он знал хорошо, не зря они четыре года слушали его лекции с замиранием сердца. Старшим, конечно, будет Лёша, он уже не раз участвовал в экспедициях, точен и дисциплинирован. Николай и Саша — опора руководителю. А вот легкомысленная парочка, Веня и Лена, вызывает сомнения. Нет, Веня не легкомысленный и очень, очень способный, но непредсказуем. И неизвестно, кого он любит больше, Ленку или этнографию.

«Ну что ж, — профессор рубанул ладонью воздух, как делал всегда, принимая решение, — представим готовый состав на Совет, пусть утверждают».

Маленький таёжный посёлок приютил молодых людей, составивших экспедицию в этот дальний край.

Большой бревенчатый свежесрубленный дом источал живицу, и фитонцидный запах витал по просторным комнатам. Хозяйский сын Петька, худой веснушчатый пацан лет тринадцати, вертелся вокруг ребят, слушая их разговоры, и вдруг выдал, что на склоне Чёртовой горы есть пещера, где на стенах что-то нарисовано. Ребята обступили его и устроили допрос с пристрастием.

Петька сначала выкобенивался, а потом признался, что слышал этот рассказ от деда Егора.

Дед Егор проживал на той же единственной улице посёлка. Когда ребята пришли к нему, он болел и лежал на широком топчане, а поверх одеяла — окладистая седая борода.

— Давно это было, — начал дед, — лет с полсотни назад. Охотился я в стороне от наших протоптанных троп, дичи там много, а место худое, ещё мальцом от своих стариков слышал. По склону шёл и провалился в какую-то пещеру. Пещера велика, и до отверстия, в которое провалился, не достать. Хорошо, что спички не отсырели, да куча камней в углу темнела. Стал я их таскать, строить подножие, чтобы, значит, до отверстия дотянуться. Ну, и увидал мельком на стенах рисунки, не рассмотрел что там нарисовано, не до того мне было, еле выбрался. А место это охотники стороной обходят, не думаю, что кто-то и побывал там после меня.

Ребята долго сидели, молча обдумывая услышанное.

— А далеко ли до того места? — спросил Лёша.

— Да вёрст двадцать, пожалуй.

«Конечно, необходимо посетить пещеру, хотя это и отклонение от маршрута, за которое может последовать наказание, — соображал Лёша. — Ну, а если рисунки окажутся как раз теми самыми следами, которые искал много лет профессор?»

Наконец, Веня нарушил молчание:

— Я пойду туда.

— Одному нельзя, — откликнулся Лёша, — да и наказать могут.

— Победителей не судят, — уже решительно отрубил Веня.

— Я пойду с ним, — Ленка вдруг выскочила вперёд и встала перед Лёшей.

Тот немного подумал и, решив, что девчонку всё равно не удержишь, сказал:

— Иди, — и добавил, — в случае чего ты несёшь ответственность, — последнее уже к Вене относилось, — учти это. Да верёвку не забудьте.

— Ладно, ладно, учтём, — весело промурлыкал Веня, вскидывая на плечо тощий рюкзак.

Около трёх часов ползали по склону, тщательно осматривая окрестные кручи. Здесь действительно трудно было обойтись без верёвки, очень уж круто спускался к реке каменистый обрыв. Наконец, притомившись, уселись на кучу камней и, достав из рюкзака нехитрую снедь, принялись за еду.

— Змея, змея! — вдруг вскочила Ленка и, потеряв равновесие, неминуемо рухнула бы вниз, не подхвати её вовремя крепкая рука парня.

— Где, что ты паникуешь?

— Вот, вот она!

Веня оглянулся и увидел длинное пятнистое тело, скользнувшее в чёрную дыру меж камнями.

— А ну-ка, где ты, сейчас я тебя достану.

Веня откинул камень, потом ещё один и ещё. Под камнями оказалась пустота. Тогда он яростно начал разбрасывать камни, забыв и о змее, и о Ленке.

— Лаз!

Вскоре открылся довольно широкий вход то ли в пещеру, то ли в грот, откуда тянуло застарелой сыростью и прелью.

— Чёрт побери, ни фонаря, ни факела.

Веня закрутился по склону, отыскивая среди камней сухие ветки, занесённые сюда дождливыми потоками. Потом извлёк из рюкзака несколько листов бересты, которые постоянно носил с собой, прикрутил к концам найденных веток. Ловко зажал их под мышкой, обернулся к Ленке, напряжённо смотревшей на него и бросив:

— Я сейчас, — осторожно придвинулся к входу, чиркнул спичкой, зажёг бересту и исчез в тёмном проёме.

Солнце стояло уже высоко. Камни раскалились, нестерпимо сверкала бегущая внизу вода. Как-то не верилось, что совсем рядом находится место, где царствует тьма и сырость. Ленка взглянула в гипнотизирующую её тёмную дыру и зябко передёрнула плечами. Пора бы ему уже и появиться, что он там копается, наверняка ведь ничего нет. Она встала, подошла к входу и крикнула в темноту:

— Веня, пора выходить! Выходи, Веня.

Но лишь несколько минут спустя вздохнула с облегчением, увидев знакомую фигуру.

Однако, присмотревшись, опешила, настолько непривычно выглядел аккуратист Веня. Весь перемазанный сажей, грязные пятна на коленях и локтях, запотевшие очки. Веня зажмурился от яркого света, остановился на секунду, потом сделал несколько шагов и, не обращая никакого внимания на Ленку, опустился на камень. Зато она с тревогой отметила искажённое какой-то глухой болью лицо, отсутствующий взгляд за помутневшими стёклами очков.

— Веня, что с тобой, Веня, что ты там увидел?

Ленка тормошила его, дёргала за рукав, но он хмуро отмалчивался, сидя на камне и глядя куда-то сквозь неё. Ленка скривила губы и скорчила плаксивую гримасу.

— Чурбан бесчувственный.

— Там… там, — наконец выдавил из себя Веня, — там такое…

— Что такое там, что?

Ленка, не дождавшись ответа, решительно направилась к темнеющему входу.

— Я тоже хочу посмотреть.

Она переступила границу света и тьмы, и сейчас же прохладный застойный мрак обступил её.

* * *

Крючковатые тёмно-коричневые пальцы нащупали едва различимое в полумраке древко короткого копья и крепко обхватили его. Сидящий ткнул копьём в костёр, пошевелил тлеющие угли, и огонь, совсем было увядший, вспыхнул с новой силой. Он осветил ломаные линии прокопченных сводов, заваленный костями и хворостом пол и одинокую фигуру у костра.

Грязно-седые волосы длинными редкими прядями спадали на спину, перепутываясь там с посёкшимся мехом наброшенной на плечи оленьей шкуры. Человек с трудом оторвал взгляд от пламени и посмотрел поверх него в тёмную стену, словно пытаясь проникнуть внутрь её, за неё, в тот мир, который готовился навсегда оставить. Морщинистое, красноватое от огня лицо казалось спокойным, даже отрешённым. Лишь заглянув в глубоко запрятанные, раскосые глаза его можно было бы обнаружить там искры не угасшего ещё до конца огня уходящей жизни.

Много дней и ночей провёл он здесь в одиночестве. Приютившая старика пещера должна была стать и последним пристанищем на этом свете, так решили другие, так повелевал закон. Давно, много лун тому назад, когда старик был ещё молодым вождём и вёл своё племя на север, торопясь быстрее уйти от страшной болезни, отец его тоже остался один у костра и, как он сегодня, тоже, наверное, не осуждал ушедших.

Закон един. Закон велик. Нельзя нарушать закон. Так было всегда, так будет всегда, иначе прекратится и исчезнет на земле род человеческий.

Старик повёл глазами от одной стороны своего убежища до другой, будто пытался охватить, объять, окинуть взглядом все дороги, которыми ступал когда-то по земле, и удивился невозможности этого. Он нагнулся к костру, вытащил головню, медленно, опираясь на копьё, поднялся и пошаркал к заваленному камнями входу. Двадцать шагов, всего-то двадцать шагов, тень высокой костлявой фигуры металась по стенам. Двадцать шагов, и каждый болью отзывался в неподвижной спине.

Меж камней заваливших вход оставлены отверстия. В них видны яркие звёзды, из которых выложены такие знакомые с детства рисунки. Они совсем не изменились с той далёкой поры, когда маленький мальчик с удивлением и восторгом рассматривал их. А какими были раньше, когда его самого ещё не было, и деда его не было, а какими будут, когда старик навсегда уйдёт в свой далёкий путь. Кто зажигает эти маленькие светлячки на небе с наступлением ночи? Он так хотел узнать об этом и не успел.

Жизнь прошла слишком быстро.

Старик насторожился, слух ещё не изменил ему. Кто-то притаился по ту сторону входа и следит за ним.

Хо! Меня уже выслеживают как дичь, меня, старого охотника. Он крепче обхватил копьё и занял привычную стойку, ожидая нападения. Ни один мускул не дрогнул на лице. Только крылья большого носа раздувались слегка, улавливая запах дикого зверя.

Ему ли пугаться нападающего врага, ему ли привыкать к тому, чтобы выходить в одиночку против мощных лап и острых клыков. Сколько их уже прошло перед его глазами. Пусть сейчас он стар, но надёжная преграда из камней закрывает вход в пещеру. Любимый внук сделал всё, чтобы продлить дни деда. А он? Должен ли был поступить так же, когда оставлял своего отца глубокой холодной осенью? Много лун сменилось с той поры, много жизней завершилось на его руках, но неизбывная вина за то давнее решение не отпускала.

Он очень спешил тогда. Чёрная болезнь, неожиданно пришедшая с юга, пожирала людей, не помогали знахари и жертвоприношения богам. Да и сами знахари умирали в жестоких корчах, выдувая изо рта жёлтую пену. Молодые и сильные охотники лежали рядом с младенцами, сражённые одной хворью. Никого не щадила болезнь.

Могильная тишина повисла над стойбищем. Иногда только нарушалась она то ли криком, то ли стоном — последним отблеском жизни, да печальная предсмертная тень ещё живого мелькала вдруг между жилищами. И некому было похоронить умерших, и некому их оплакать, лишь шакалы да лисицы сбегались на пиршество.

Удачна в тот года была охота, непуганым зверем кишел отдалённый край, куда привели молодых опытные добытчики. Уже много мяса было навялено, уже окрепла рука и стал острым глаз у молодой поросли маленького народа. Но лишь когда жёлтые всплески застыли в зелёной листве, а птицы потянулись в полуденные страны, и солнце притушило жар своих лучей, отмеряя дню всё меньший срок, засобирались охотники. Весело перекликаясь, приматывали к жердям тяжёлую поклажу. Сытная зима ожидала племя.

Не близок был путь, но дым родных очагов торопил шаги. Рослый сильный охотник шёл впереди. Казалось, скорая радостная встреча с женой и детьми придаёт ему сил. Наконец показалось стойбище. Но лучше бы и не возвращаться сюда. Не бросились на шею стосковавшиеся женщины, не похлопали одобрительно по плечу важные старики, разглядывая богатую добычу, не крутились под ногами любопытные ребятишки.

Не дымили очаги, лишь запах тлена витал повсюду.

Сумрачными тенями бродили охотники по заросшим тропинкам, всё ожидая, всё надеясь услышать звук родного голоса. Но только лес шелестел отмирающими листьями, да вороны каркали на свежем погосте.

Под вечер, уставшие от тяжёлых дум, собрались охотники под большим деревом.

— Живым — жить, — сказал рослый охотник, — а мёртвые, они уже далеко, и нам не возвратить их. Уйдёмте же отсюда поскорее.

Согнувшись, низко опустив головы, уходили люди прочь от заклятого места, прибежища злого духа, похитившего их близких. Они уже втянулись в лес, когда неожиданно появившийся на опушке человек, окликнул их.

— Отец, — узнал его рослый охотник. Бросились друг к другу, обнялись крепко, как подобает мужчинам, постояли молча. И полилась безрадостная речь:

— Ушли мы в другое место, подальше от чёрной напасти, но и там достала она нас, — горько поджав губы, рассказывал отец, — всё так же умирают люди, и нет нигде спасения. Не ходите туда, заклинаю вас, не ходите туда, — он поднял сложенные вместе ладони и протянул их к охотникам, — я здесь, я шёл сюда, чтобы предупредить вас.

Никто не возразил ему, не нарушил звенящей тишины, повисшей над лесом после этих слов, будто боялся разрушить хрупкую лестницу спасения, наивно возведённую старым человеком.

— Не гони нас, отец, — вымолвил наконец едва разжимая губы рослый охотник. — Зачем хочешь ты разлучить нас со своим народом, чтобы мы скитались, подобно бродягам без роду и племени? Коли суждено умереть, умрём вместе, но сначала попробуем выжить. Веди нас.

Всю ночь и ещё день шли они и наконец пришли туда, где стояли наскоро сложенные шалаши, и печальные люди покорно ожидали страшного исхода.

Рослый охотник ушёл в лес и, оставшись один, возвысил молитвы богам. Он молился о спасении своего народа. Луна уступила место солнцу на небосводе и вновь вернулась. И следующую ночь прошагал меж деревьев тёмного леса, ожидая ответа. Но молчали боги. Лишь под утро свалился в желтеющую высокую траву, не в силах справиться с наплывающей дрёмой.

И приснился ему странный сон. Будто идёт он по лесу и выходит вдруг на небольшую поляну. Посреди той поляны стоит чудная хижина из брёвен. Осторожно подкрадывается к ней охотник и заглядывает в маленькое слюдяное окошко. Но ничего рассмотреть не может. Тогда обходит хижину, дёргает скрипучую дверь и осторожно переступает порог. За срубленным из широких плах столом сидит широкоплечий жёлтоволосый человек с окладистой бородой, совсем не похожий на людей его народа и режет диковинным блестящим ножом податливый камень. Взглянув на гостя, он приглашающим жестом показывает на круглое странное сиденье у стола. Тот садится, тревожно озираясь, но хозяин успокаивающе говорит ему на понятном языке:

— Не бойся, я не причиню тебе зла.

Охотник смотрит в прозрачную никогда не виданную им синь глаз и неожиданно для себя начинает рассказывать. Человек за столом внимательно слушает, поглаживая бороду и кивает понимающе. Глаза его то светлеют весенним небом, то туманятся болотистыми таёжными озёрцами. Наконец охотник закончил свой рассказ. Хозяин поднялся, расправив могучие плечи и чуть не достав головой до потолка хижины, не спеша прошёлся по ней. Потом заговорил нараспев густым тяжёлым басом:

— Велик мир, долго шёл я по нему, много стран и людей разных повидал. И болезнь эту тоже видел. Худая молва далеко её опережает. Опустошает она землю, редеют народы, и нет средства против неё, — жёлтоволосый задумчиво подпёр рукой подбородок и неподвижно уставился в слепое окошко, как будто рассматривая там пройденный им тяжёлый путь. Но вдруг встрепенулся. — Не отчаивайся, — повернулся он к охотнику, — на каждого из нас, на всех живущих и на всё, что есть на земле, точится где-то меч. Рано или поздно свершит он своё дело. И на эту напасть тоже меч сыщется. Боится она холода, придёт зима, а с нею и конец хвори придёт.

— Э-э, — горестно вздохнул охотник, — не торопится зима нынче, многим не дождаться первого снега.

— А вы и не ждите, ступайте ей навстречу, — подтолкнул жёлтоволосый, — чем быстрее пойдёте, тем вернее спасётесь.

— И то правда.

Охотник поднялся и двинулся к двери. Там обернулся, сложил руки на груди в знак признательности и вышел. Пройдя несколько шагов, вспомнил, что не спросил человека: кто он, откуда, как его имя. Обернулся, но хижины на поляне уже не увидел. Тогда он рванулся назад и начал кружить, крича и зовя, пока кто-то огромный и сильный не схватил его за руку и не затряс с такой силой, что потеряв равновесие, он рухнул на землю.

— Проснись сын, тебе плохо? — охотник открыл глаза и с недоумением смотрел на трясущего его за рукав встревоженного отца. — Ты так кричал, что я даже испугался, наверное, приснилось что-то нехорошее.

— Наоборот, — усмехнувшись, ответил охотник.

Через день выступили и двигались как только можно было быстро. Шли налегке, на оленях ехали дети и пожилые женщины, поклажи было немного. Особенно трудно приходилось старикам, на оленях не было для них места, да и число оленей сокращалось, надо было чем-то питаться.

Много дней и ночей пробивались через тайгу, короткие привалы чередовались с короткими ночёвками. Дожди сменились лёгким морозцем, прихватывающим по ночам воду в таёжных озерцах.

Однажды утром, собираясь в путь, заметил рослый охотник, что отец его полулежит у костра, как будто не собирается идти вместе со всеми.

— Ты что, отец? — спросил он, присев рядом.

— Пришла моя пора, сынок, — грустно ответил тот.

— Нет, нет, отец, ты пойдёшь с нами, я понесу тебя! — с горячностью воскликнул охотник.

— Ты понесёшь тех, кому продолжать род, таков закон. Всегда так было, и это справедливо, — отец замолчал ненадолго, обнял сына, отстранил от себя, чтобы взглянуть в глаза его, и сказал:

— Я завершил свою дорогу, а ты должен идти, ты должен жить.

Да, он тогда почти не оставил припасов отцу, шли то налегке, зато теперь…

Старик взглянул туда, где лежала оставленная ему пища: много вяленого мяса, рыбы, ягод, орехов, сушёной зелени. И прозрачная вода в ключе в дальнем углу пещеры. И преграда из камней, закрывающая вход от нежданных гостей.

Он ощупал ладонью плотно уложенные шершавые глыбы и вдруг явственно услышал шумное всхрапывающее дыхание, доносившееся с той стороны перегородки. Кто это может быть? Старик прильнул к одному из отверстий и различил в мерцающем лунном свете очертание длинного гибкого тела. О, да это большая жёлтая кошка, любительница человечьего мяса. Давно выслеживают её охотники, с тех самых пор, как повадилась она таскать младенцев из их стойбища. Теперь сама пришла к нему. К нему или за ним? Ну нет, рука его ещё способна держать копьё.

Старик погладил тёплое древко и попытался просунуть костяной наконечник в отверстие, через которое только что смотрел. Однако это ему не удалось. Тогда он ухватился за ребро большого камня, рванул его раз-другой, и тот с грохотом свалился на пол. Потом и со следующим поступил так же. Теперь копьё свободно проходило в отверстие, и оставалось только дождаться, пока зверь окажется на его уровне. Вот наконец черная тень перекрыла звёзды. Удар! Старик вложил в него всю ненависть, все силы, оставшиеся в его дряхлеющем теле. Почувствовал, как копьё вошло в податливую плоть. Невыносимый рык, родившийся в захлебнувшейся болью глотке, ворвался в молчаливую гулкость пещерных сводов. Животное дёрнулось, оставив копьё в руках охотника и, жалобно мяукая и скуля, исчезло в быстрой журчащей внизу воде.

Старик вытер пот, привалился к стене. Последняя охота. Из своего небытия он достал-таки её, убийцу беспомощных человечьих детёнышей. Да какая теперь разница. Его уже нет здесь, он по другую сторону, и всё, что делает, пытается сделать, уже не нужно никому, и ему не нужно.

Для чего есть-пить, сидя в этом безопасном склепе? Да живёт ли он ещё?

Всё на Земле создаётся для того, чтобы продлить неразрывную цепочку существования. Жизнь, не оставляющая после себя жизни, бессмысленна. Он родил сыновей, но они уже ушли туда, откуда не возвращаются, лишь внуки продолжили жизнь. А для чего сейчас живёт здесь их дед?

Старик сгорбился, припадая на одну ногу и нелепо раскачиваясь, вернулся к костру, подбросил хворосту, сел. Он опять вспомнил своего отца, и на этот раз позавидовал ему, потом представил себе кончину большой жёлтой кошки, и ей тоже позавидовал.

Проклятая память, кто-то злой и жестокий оставил его с ней наедине.

Память богата и совершенна, память выразительна и объёмна, память услужлива. Чем слабее становилось тело, тем всё более зрела и росла память. Сейчас способна она, повинуясь желанию хозяина, представить ему любое событие долгой и трудной жизни. Но зачем? Он уже мёртв, и память умерла вместе с ним, и никто никогда не узнает того, что скрывала она в своих глубинах.

Старик отвернулся от костра, запрокинул голову. Полубезумный невидящий взгляд его метался по едва угадываемым причудливым пещерным сводам. Он расставил руки, будто пытался раздвинуть, разорвать эти холодные стены, это замкнутое пространство, эту могилу, где заживо похоронили его соплеменники. Потом приблизился ползком к тёмной поверхности, дотронулся до неё рукой, прислонился пылающим лбом, как будто переливая в равнодушный камень душившие его мысли, отдавая ему раздирающую мозг память. Камень ли поймёт его, камень ли донесёт потомкам бессчётную вереницу прожитых дней, камень ли примет жизнь от хрупкого тела перед тем, как оно навсегда исчезнет в пустоте?

— Камень...

Что это, кто это сказал ему? Старик растерянно оглянулся, но тихо было вокруг, только капли падали со стуком в чёрной глубине горы. Тогда он вдруг засуетился, заспешил несвойственным ему мелким спотыкающимся шажком в дальний угол пещеры. Долго там копался в полумраке, потом принёс и рассматривал у костра большой широкогорлый сосуд, наполненный оструганными палочками и связанными между собой короткими жёсткими волосами. Разбросав груду в беспорядке сваленных костей, остатков былого пиршества, извлёк длинный плоский заострённый блестящий камень необыкновенной твёрдости, который нашли в незапамятные времена его предки в тайге после падения огненной звезды. Потом достал каменный молоток с деревянной рукоятью. То, что было дорого ему и необходимо для жизни, оставил заботливый внук.

Нет, он не забыл, он прекрасно помнил свою детскую забаву. Помнил, как рисовал лес, речку, зверей, смешных человечков, всё, что видел вокруг. Взрослые восхищённо качали головами, цокали языками, разглядывая его рисунки, хвалили. Но когда подрос, уже неодобрительно посматривали на пустое занятие, отнимавшее время от поисков пищи. Уходя подальше от людей, всё реже смешивал он сделанные им самим краски, секрет которых передал ему старый шаман. Всё реже брал в руки палочку с привязанным к ней пучком оленьих волос...

Суровая жизнь требовала других навыков, лук и копьё заменили кисть. Позже ещё не раз возвращался к любимому занятию. Оно утешало в трудные времена, выручало в дни сомнений и тревог. Нет, не унесли годы умения и страсти, он это чувствовал, рука не подвела бы, да глаза. Старик передвинул костёр к стене, долго смотрел на неё, прежде чем решиться.

Первый робкий штрих лёг на бугристую поверхность. Дрожало жёлто-острое пламя костра, дрожала ослабевшая старческая рука, дрожала и изгибалась тонкая линия на камне. Он отшвырнул кисть, опустился на пол и обхватил голову широкими ладонями.

Ничего не выйдет, слишком поздно.

Некоторое время сидел молча, потом зашептал, замычал, запел что-то тоскливое, неразборчиво-протяжное, раскачиваясь в такт звукам своего голоса. Этот полустон-полувой растекался по пещере, заполнял её целиком и возвращался к сидящему человеку тяжёлым слитным гулом.

Неожиданно вспомнился ему Большой водопад. С таким же гулом низвергались с высокого уступа огромные массы воды. Пересиливая усталость, сметая стоящие на пути препятствия, трудилась река день и ночь, чтобы добежать до моря, донести до него свою воду.

А он? Струсил, отступил. Неужели прервётся его река, стихнет водопад жизни, и то море будущего никогда не узнает его мыслей и чувств. Иссохнет, уйдёт в небытие страдающая душа…

Старик медленно поднялся, решительно шагнул вперёд, рука его крепко сжимала кисть, как когда-то в молодости древко копья. Перед ним стена — будто огромный невиданный зверь, и нельзя промахнуться, нельзя отступить.

Быстро теперь водил он кистью по матовой неровной поверхности. Образы наплывали, создавая вокруг фантастические видения, сливались меж собой, раскалывались на отдельные картины. Вот борьба двух стихий: земли, изрыгающей из себя огонь и воды. Вот выходят из чащи леса диковинные звери с длинным телом и маленькой головой. Вот двухвостое чудище с длинной шерстью отбивается от нападающих охотников.

Если бы спросил кто, откуда всё это в нём, не смог бы ответить. То ли деды слышали эти рассказы от своих дедов, то ли в крови его осталась через века, через поколения прошедшая память далёких предков. Но никто не спросит, никто не остановит старика, лишь иногда оглянется он удивлённо на вход, заметив сквозь отверстия, что день давно сменился ночью. Упадёт тогда в изнеможении у костра, забывшись ненадолго в тяжёлом сне. Потом вскочит, пожуёт что-то, запьёт водой, напряжённо смотря на то, что сделал вчера. И вдруг поймёт, что сделал плохо, что нет жизни в его картинах, и тот, кто увидит их когда-нибудь, не разделит жара его сердца, не постигнет души.

Торопясь, осаживая руки, начнёт соскребать тёмно-оранжевую краску с выветрелой стены, пока не уничтожит всё, что нарисовал накануне. Потом снова возьмёт кисть. А коли уж совсем невмоготу станет, поострит тот блестящий предмет с огненной звезды и давай скалывать по линиям камень, вбивая в него свои рисунки.

Медленно, шаг за шагом брёл старик теми дорогами, которыми уже проходил когда-то. Бесконечной вереницей вех выстраивались события. Всё продолжительнее делались перерывы, всё меньше оставалось сил. Лишь память, как и раньше, была свежа и могуча и словно смеялась над одряхлевшим телом.

Ах, молодость — чудесное время… Самый сильный, самый удачливый охотник выбирает себе в жёны красавицу Айну. В торжественных звуках бубнов совершается свадебный обряд. А теперь они на широкой брачной постели, заботливо приготовленной родственниками по старому обычаю. И та любовь, которая была сильнее всего на свете, и та нежность, с которой он ласкал и обнимал жену, запечатлелись на тёмной стене, и сила этого изображения, рождённого сердцем и памятью, потрясла его самого.

А вот рождается сын, их первенец, которого женщина бережно носила под сердцем.

«Прости меня, Айна, что отдаю другим то, что принадлежало лишь нам с тобой. Но как иначе смогу я передать великую тайну начала жизни на Земле? Ты там, в другом прекрасном мире, с нашими сыновьями давно ждёшь меня. Прости за то, что я задержался, но уж недолго осталось ждать нашей встречи. Я иду к тебе…»

Снова и снова возникали перед угасающим взором старика тени минувшего. Полузабытые давно ушедшие в иной мир люди бесплотными призраками скользили по заросшим тропинкам дикого леса, разверзалась земля, рушились горы, падали вековые деревья. Изнуряющая жара сменялась жестоким холодом, следом за удачной охотой вдруг являлась злая болезнь, уносившая человеческие жизни. Немногие доживали до старости, до того момента, когда вступал в силу Закон, и надо было остаться…

Силы иссякали. Старик уже не мог ничего есть, только пил холодную прозрачную воду. С трудом дотащился он до стены, взобрался на высокий камень и стучал, стучал молотком, выбивая свой последний, свой самый важный рисунок.

Вот она — граница двух миров, он наконец достиг её.

Потом, едва удерживая угасающее сознание, опустился на четвереньки, отполз к костру, поднял голову, пытаясь ещё раз рассмотреть сделанное им, но ничего увидеть уже не смог. Тогда он тихо вздохнул, лёг и закрыл глаза.

Отлетела душа его.

— Куда ты лезешь? — Веня цепко ухватил Ленку за руку и вытащил наружу. Она зажмурилась от ударившего в глаза яркого света. — Без фонаря всё равно ничего не видно, да и змей там полно.

Последний довод сразу подействовал на Ленку отрезвляюще.

— А почему ты ничего не рассказываешь? — обидчиво протянула она.

Веня открыл было рот, чтобы начать рассказывать, но хитрые чертенята вдруг заплясали в его глазах.

— Слушай, пусть это будет для тебя сюрпризом и для ребят тоже, а? Мы сейчас сходим за ними, а заодно и фонарики прихватим.

Ленка хмыкнула в ответ и пожала плечами.

Через два дня пятеро студентов молча стояли под прокопчёнными тысячи лет назад сводами и смотрели на испещрённую рисунками стену. Медленно перемещаясь, тусклый луч фонаря выхватывал из темноты то голову странного животного, то изогнувшийся в ритуальной пляске гибкий торс охотника, то силуэт женщины с ребёнком. Великие таинства жизни с необычайной силой переданные древним художником потрясали ребят. Они невольно затаили дыхание, словно боялись спугнуть живущие уже своей жизнью изображения на стене.

Но вот невысоко над полом наткнулся луч на необычный рисунок и заплясал на нём. Веня шагнул вперёд, остальные — за ним. Изображённое на стене лицо словно притягивало к себе, манило какою-то неземною первозданной красотой. Через тысячи лет энергия человека, изобразившего себя на тёмной скале, коснулась сердец молодых людей.

Была уже глубокая ночь, когда ребята подходили к лагерю. Усталость от десятков пройденных километров и впечатлений увиденного пригнула плечи.

— Как ты думаешь, Вень, неужели они были такими? — спросила Ленка, семенившая рядом с широко шагавшими парнями.

— Какими такими?

— Ну, такими мудрыми, что ли. Ты заметил, какие у него глаза, будто знает то, что другим неведомо, и морщины эти…

— А морщины-то чем тебе не угодили? — Лёша сверху вниз взглянул на Ленку.

— У меня такое чувство, — как будто не слыша его вопроса, продолжила Ленка, — что за каждой морщинкой век жизни…

— Да, — поддержал её один из парней, — я тоже что-то подобное испытал, когда смотрел на него. Кажется, что погружаешься в пучину ушедшего времени, и вот ты уже рядом с ним, сейчас он подойдёт и заговорит… аж холодок по спине пробежал.

Некоторое время шли молча, потом Лёша по праву старшего сказал:

— Завтра надо сообщить в институт.

— О нарушении дисциплины, — не замедлила съехидничать Ленка, но не удостоилась ответа.

Утром из маленького таёжного посёлка ушла радиограмма: «Найдены уникальные наскальные рисунки. Задерживаемся для детального исследования».