Сергей ПРИХОДЬКО (п. Б. Керлегеш, Кемеровская обл.) МУТТИ

«Мутти» в переводе с немецкого означает «мамочка». Вы об этом знали? Вот я не знал! Как я об этом узнал? Вот сейчас я вам и расскажу!

Эта история началась, когда учительница после зимних каникул нам объявила, что состоится конкурс на лучшую творческую работу о Великой Отечественной войне в честь семидесятипятилетия победы 9 мая.

— Коля Ветренко! — обратилась она ко мне. — Я все понимаю, что тебе только двенадцать. Но я знаю, что ты пописываешь статьи да рассказики всякие про гоблинов и эльфов. Так вот, я настоятельно тебе рекомендую написать рассказ на конкурс от нашего класса, направить свою энергию, так сказать, в мирное русло и принести пользу как минимум родному шестому «Д»!

— Ладно, попробую, — согласился я, хотя мне не хотелось писать на тему, в которой я не понимаю и о которой я даже не думал никогда.

— Ты обязан написать самый лучший рассказ, чтоб не посрамить нашу военную династию! — скомандовал папа, когда я дома рассказал семье о своей проблеме.

Папа, мама и брат сидели передо мной на кухне, где я их собрал, чтобы получить ответ на извечный вопрос: «Что делать?» С нами еще живет прадед Коля, или просто деда Коля, ему девяносто пять лет, его не позвали на совет, потому что он не любит выходить из своей комнаты и почти с нами не разговаривает.

Тут мне нужно немного рассказать о своей семье и о нашей военной династии.

Прадед — Николай Евгеньевич Ветренко — прошел всю войну и после войны служил военным. От рядового дослужился до капитана. Еще был дед — Иван Николаевич Ветренко, дослужился до генерал-майора, погиб вместе с бабушкой Матреной в автомобильной аварии в начале двухтысячных. Папа — Олег Иванович Ветренко, ему недавно дали полковника, под сорокавосьмилетие. Мама — Вера Романовна Ветренко. Правда, она не военная, а просто работает в нашей поликлинике окулистом. Зато мой брат — Егор Ветренко — учится в военном училище, ему шестнадцать. Ну а я пока не определился кем буду.

— Я совсем не знаю о чем писать! Это для меня слишком непривычная тема! Посоветуйте, пожалуйста, что-нибудь! — попросил я.

— Советовать будем по очереди! — сказал папа, взяв солонку. — Это будет у нас вроде микрофона. Отвечаем по старшинству, я — первый! — Все послушно притихли. — Найди, сын, лучшие книги и фильмы о войне!

— В интернете! — вставил Егор.

— Отставить!.. Ну да, в принципе, в интернете, — все знали, что если какие-то книги у нас есть у деда, то фильмов о войне точно нет. — Читай и смотри только русское, а еще лучше — советское, сейчас, говорят, врут много про войну. Ну вот и все, теперь ты, мать! — он передал солонку маме.

— Ну, конечно, читай и смотри, как папа сказал, но обязательно еще в энциклопедии все про войну изучи.

— В Википедии, — опять вставил Егор.

— Да, в Википедии. И главное, в рассказ вставь, а то молодежь вообще про войну ничего не знает. А о ней забывать нельзя!

— Точно! — подтвердил папа. Мама передала солонку Егору. Брат у меня очень смышленый, изобретательный и креативный.

— Ты, Колька, смотри, читай, но то, что покороче, а то это только кажется, что времени много. А лучше всего поиграй в игрушку, в общем, игрушка есть классная про войну, я тебе достану. Там ты как будто реально побываешь в шкуре боевого офицера или бойца, словно сам в войне поучаствуешь! Что может быть круче собственного опыта, брат!?

На том и разошлись.

Я начал качать с инета фильмы и книги. Искать и выбирать оказалось настолько трудно, что я совсем замучился. Тут пришел Егор устанавливать игру.

— Что-нибудь посмотрел? — начал он покровительственно. — Я при отце говорить не стал, книги лучше не читай, пару фильмов посмотри и хватит! А то замучаешься, и голова лопнет!

— Посмотрим! — ответил я. Читать я любил.

Когда Егор объяснил, как играть в эту военную игрушку, я проиграл в нее до ночи. Да, ничего игра, сложноватая для меня, но классная! Только, правда, ни капли я не почувствовал себя участником войны.

— Ничего, завтра разберемся, утро вечера мудренее, — подумал я и уснул.

На следующий день до обеда, пока шли занятия в школе, я думал, что же мне все-таки делать. От игры толку мало, только время потрачу. Читать и смотреть накачанное с интернета я, конечно, буду, но как-то это все не то.

Дома, пообедав, я засел в своей комнате смотреть военный фильм. Деда Коля почти каждый день совершает прогулки по коридору в квартире. Когда получается и позволяет его здоровье, мы его выводим во двор дышать воздухом или хотя бы на балкон. Так вот, дед как раз вышел со своей неизменной палочкой ходить по коридору. Увидав, что я смотрю фильм про Великую Отечественную войну, он очень удивился. Постояв в дверях нашей с братом комнаты, он вошел и присел рядом на диван.

— Что это ты, Коленька, решил про войну посмотреть? — спросил он. Дед всегда называл меня «Коленька» или «внучок». Остановив фильм, я рассказал ему все как есть.

— Тебе, Коленька, надо было меня спросить, — ласково улыбнулся он. — Я же всю войну прошел, у меня этих историй на все ваши конкурсы хватит, — деда говорил медленно и маленько шамкал. Я обрадовался его предложению.

— Точно, деда! А ты можешь мне рассказать самую-самую интересную свою историю? Что тебе самому больше всего запомнилось?

— Есть у меня одна самая-самая история, — ответил дед.

Мы перешли в его комнату, и, улегшись на диване, он начал свой рассказ:

— На войну я пошел добровольцем в сорок первом, прям из школы. Мне было, вроде, шестнадцать. Память, Коленька, совсем плохая стала, если я что забуду или перепутаю, ты прости меня. Ну вот, а со мной на фронт пошли два моих самых лучших друга: Ванька и Олежка.

— Слушай, деда,— перебил я его, — а не поэтому, деда, то есть твоего сына, звали Иван, а папу Олегом зовут?!

— Какой ты смышленый, внучок, — улыбнулся дед. — Действительно, сына я назвал в честь одного лучшего друга, а когда у них твой папка родился, попросил его Олежкой назвать в честь второго лучшего друга, они и согласились.

— И что было дальше?

— А дальше раскидала нас война, кто в госпиталь попал, кого перераспределили. Думал, не увижу уже друзей своих. Война кончалась, мы под Берлином стоим, и тут в наш поредевший взвод определяют шесть бойцов — остатки соседнего взвода после жаркого боя. И среди них Ванька с Олежкой, представляешь?

— Ничего себе, повезло!

— Так, да не так, Коленька, — задумчиво продолжал дед. — Решили мы, что никогда больше не расстанемся, возьмем Берлин, раздавим Гитлера — и домой. У меня и у Ваньки девушки были, мечтали, что поженимся и заживем. Мир всегда будет. Олежка говорил: «Тоже кого-нибудь найду, женюсь, и семьями дружить будем». Все свободное время мечтали, а свободного времени-то очень мало было.

Берлин взять, брат, оказалось не так-то просто. Фашист яростно сопротивлялся, везде понаделал… э-э, ну, ловушек всяких. Куда ни сунься — везде западня! Много наших полегло, не ожидали мы таких потерь. Но и мы им спуску не давали!

Вот идем мы, Коленька, на задание — дом проверить. Было двадцать седьмое апреля. Дом полуразрушенный, только отбили это место, еще через квартал бои идут, грохот, дым из-за домов. Я, Ванька и Олежка, ну, там, еще двое с другой стороны дома пошли. Тихий дом, идем да опять завели мы: как вернемся, как заживем, какой мир прекрасный будет… Казалось, что мы — самые счастливые на земле, конец войне, мир настает! … И тут автоматная очередь, Коленька, из окна! — дед сел. — Ване в голову и в грудь попало, сразу замертво рухнул, Олежке в живот! Я успел за угол завалиться да Олежку за собой выволок, смотрю — Ванька уже все. «Колька! Колька! — стонал Олежка, — обидно как, ведь я уже до самого Берлина дошел! Эх, чуть-чуть не успел!» — хнычет. — Тихо, тихо, — шиплю я на него, — я тебя вытащу, в госпитале оклемаешься, будешь как огурчик, домой вместе приедем! Ты что?! Ты что?!» И тут смотрю я, Коленька, сник Олежка, замер, трясу его, зову: «Олежка! Олежка!», а он молчит, обмяк весь. Слезы у меня брызнули, признаюсь. Я ведь всю войну их искал, уже, думал, не найду. Потом такое счастье — нашлись, и тут на тебе, — дед вытер слезу, — фашист проклятый! А сейчас я думаю, Коленька, война эта проклятая во всем виновата! Сколько миллионов погубила, не перечесть! … Страшная, очень страшная штука война, Коленька!.. А почему?.. Потому, что зло в людях, от этого и войны и все, что плохого в мире есть! Вот ежли б каждый человек на земле добрым стал, пусть не умным, а просто добрым — и войны б навсегда кончились, а если б еще и умными все стали, тогда все бы счастливыми стали б! Вот что я думаю, Коленька! — дед замолчал и задумался, глядя в окно.

— Ну, так вот, — снова начал он. — Взял я еще и Олежкин автомат, загнал за спину, а свой на изготовку и в дом. Поднимаюсь на цыпочках по лестнице, а в голове одно: «Убью гада! Убью гада!» На второй этаж поднялся, иду по коридору, слышу — пищит кто-то, тихо-тихо, то ли котенок, то ли ребенок. Еще прошел, слышу за дверью — точно — ребенок, тихо так, то ли хнычет, то ли повторяет что-то. Дверь автоматом открываю, захожу осторожно, война научила всегда ухо держать востро. Квартира пустая, с улицы полумрак кажется. Из угла слышу — тоненько так кто-то пищит: «Мутти, Мутти», подхожу, вглядываюсь. Среди хлама малюсенькая девчушечка сидит лет двух-трех, в комочек сжалась, кудряшки беленькие, глазки голубенькие, круглые, заплаканные. Тихо плачет и повторяет: «Мутти, Мутти». Все у меня внутри оборвалось и растаяло, в горле ком. Взял я ее на руки, аж страшно стало, такая она малюсенькая и хрупкая, нежный комочек жизни среди огромного мира мрака и смерти. Она вся ко мне прижалась, личиком уткнулась и замолчала. «Что ты, малюсенькая, — шепчу, — спасу я тебя, сдохну, а спасу». Сердце колотится, и дыхание перехватило. «Странная штука — жизнь, — думаю. — Только что все, о чем мечтал, было — убить, пусть врага, но убить, а теперь ничего не нужно, только бы спасти, спасти эту крохотную беззащитную жизнь». Примостил я малюсенькую на левую руку, правой автомат держу и на цыпочках в коридор, пробираюсь по шажочку, и тут опять очередь. Я с малюсенькой падаю на пол за угол, а фашист все строчит, да по коридору сюда шагает. Малюсенькая в крик: «Мутти! Мутти!» Тут слышу — очередь оборвалась, и ругань по-немецки — патроны у него кончились, значит. Бах — автомат на пол бросил. Я кроху на полу оставляю, она орет, а я из-за угла с автоматом выскакиваю: «Получи, гадина!» и очередью по нему, тот в окно как в реку сиганул, только на секунду я его лицо разглядел, странный какой-то фашист, на азиата почему-то похож, страшный, рожу скорчил и в окно. Слышу — внизу очередь, подбегаю, выглядываю — дострелили его наши. Взял малую на руки, опять затихла, уткнулась, только всхлипывает и дрожит. Унес я ее в часть. «Как зовут ее?» — спрашивают. «Мутти, наверно», — отвечаю. «Деревня, — смеется командир. — Мутти по-немецки — мамочка!» Оказывается, она мамочку все время звала! Отрапортовал я как все было. Пока то да се, хватился, а мою Мутю, так я стал ее про себя называть, уже увезли куда-то.

Вот тогда, Коленька, мне совсем на душе пусто стало, мир вокруг потемнел. Самые дорогие друзья в один день погибли, нашел было свой лучик в темном царстве — Мутю, и ту забрала война, все в один день — двадцать седьмого апреля! Горько стало, тошно до смерти!

Еще несколько дней за Берлин бились. Взяли! И Гитлер, объявили что застрелился, а война все не кончалась. Где-то еще фашист сопротивлялся. А я все командира пытал, чтоб помог Мутю найти. «На кой она тебе, она же немка?!» — говорил командир. «Ребенок она», — отвечал я ему. Я и сам не знал, на кой она мне, просто запала в душу малюсенькая, и из головы не выходит. Все время перед глазами маленький живой белесый комочек, да голосочек, тоненький такой: «Мутти, Мутти».

И вот, внучок, наконец-то победа настала! Девятого мая сорок пятого как объявили нам что победа, радости было столько, что все забыли, аж голова кругом! А тут еще командир возвращается: «Нашел я, — говорит, — твою девчушку!» У меня в голове как будто свет включили: «Где она?» — спрашиваю. «Отправили в детдом в Свердловск», — отвечает. Рад я был, конечно, но чего-то душа все равно не успокаивалась.

Так вот, внучок, вернулся я в город наш. Нашел девушку, с которой до войны дружил, да предложение ей сделал. Так мы с твоей прабабушкой Зиной и поженились! Хорошо зажили, да все мысли о Муте покоя мне не давали. Конечно, я жене все и рассказал. Это она и настояла, чтобы немедленно ехали в Свердловск. У меня там тетка, у нее и остановились. Решили просто детдома по очереди обойти. Начали с того, что возле теткиного дома был. Зашли, нас отправили к директору на третий этаж, там он как раз у малышей в группе был. Поднялись, идем через большой зал, а там с десяток ребятишек года по три-четыре, играют на полу, и нянечка или воспитательница рядом. Идем дальше, куда указано, и тут смотрю — Мутя моя в ситцевом платьишке с куклой сидит чуть в сторонке, увидала меня, глазками хлопает, как будто вспомнила. У меня аж ком в горле, и во рту пересохло. Подошел я к ней: «Мутти, мутти», — говорю. Она подскочила на ножки, и непонятно, то ли заплакать, то ли засмеяться хочет. Обнял я малюсенькую, на руки поднял. Тут директор детдома из дальней двери вышел: «Вы ее знаете?» — удивленно так спрашивает. А малюсенькая, которую я на пол поставил, подошла к Зиночке моей, обняла за ноги, в лицо заглядывает: «Мутти», — говорит, и улыбнулась. У Зины слезы, подняла ее на руки и плачет…

В общем, я все директору рассказал как есть. Посоветовал он мне тогда, правда, об этой истории не распространяться, девочка все-таки немецкая. Оформили мы удочерение быстро, тогда это проще решалось. Девочку Мотей назвали. Матрена Николаевна Ветренко. Да, да! Твоя бабушка. Тогда-то, внучок, душа у меня и успокоилась.

Через несколько месяцев Ваня родился. Дети всё знали, а остальные — только то, что они не родные. Всех подробностей больше никто не знал. А как до старших классов доросли, мы поняли, что брата и сестры из них не получится. Влюбились друг в друга по уши. Как стало можно, сразу поженились.

— А почему мы ничего не знали, деда? — спросил я.

— Так вы ничем не интересовались никогда. Отец твой, вон, всегда занятый, ничего вам не рассказывает, а надо бы! Про предков своих знать надо, про историю, знать и помнить! А сейчас что?!

— Ничего себе дела, дед! Ну расскажи мне о них, о бабе Моте!

— Жутко они, Коленька, любили друг друга, — продолжил деда Коля, — и не переносили расставаться даже на один день. Хотя расставаться приходилось, сам знаешь, дед военным был. Шутили всегда: «Помереть бы в один день». Вот и вышло так, вперед меня оба ушли, без войны, автомобильная авария…

Дед опять замолчал, уставившись в окно. Лицо его было неподвижно, но по нему одна за другой покатились слезы, капая на рубашку. У меня к горлу подкатило, я тихонько вышел.

В этот вечер я долго не мог уснуть, ворочался. Потом полночи мне снился Берлин, тот немец, умирающие друзья, и так ярко снилось, будто я — это мой молодой дед, и я нахожу эту маленькую светленькую девочку, а она повторяет жалобно: «Мутти, мутти». Просыпаясь, я слышал, как в своей комнате во сне стонет дед.

На следующий день в школу было не надо. И я засел за рассказ, я быстро набирал текст на компьютере, но провозился до вечера. Родные заглядывали один за другим, но никто ни о чем не спрашивал и не отвлекал, все понимали, чем я занят, и, к моему удивлению, практически ходили на цыпочках. Уже к ночи рассказ был готов.

— Ну, ты, брат, Юлиан Семенов! — пораженно выдохнул отец, когда прочитал. — Тебе надо стать писателем!

Примерно так же отзывались и все. Учительница исправила ошибки, отредактировала и отправила рассказ на конкурс. Рассказ конкурс выиграл, но дописывал я его уже позже, потому что после конкурса произошли еще некоторые события:

«Итак, сегодня 9 мая 2020 года. Только что, вернувшись домой, я дописываю этот рассказ. Чуть-чуть не дожил мой прадед до семидесятипятилетней годовщины победы. Умер он тихо 27 апреля, и опять это 27 апреля, теперь оно прочно вошло в историю нашей семьи, как 9 мая навсегда вошло в историю нашей страны. Несколько дней я ходил как пришибленный, смотрел фильмы о войне и читал книги, хотя теперь, казалось бы, и не надо. Теперь я сам хотел понять, как же все было, хотел вжиться, вникнуть, что ли, в нутро тех людей, кто прошел эту ужасную войну.

А сегодня мы всей семьей прошли бессмертным полком по улицам нашего города. Я гордо нес портрет моего прадеда. Я шел и снова переживал все, что он мне рассказывал. А сколько других, не менее удивительных судеб скрывается за каждым портретом бессмертных полков по всей стране! От этих мыслей меня пробирала дрожь. Я понял: невозможно забыть, нельзя забыть эту войну. Нельзя забывать ничего!

Кажется, что в эту весну я впервые почувствовал себя взрослым. И еще я окончательно решил стать военным! А писательство? Я узнал, что очень многие писатели были военными, так что одно другому не мешает!»