Юрий ГОНЧАРЕНКО (г. Днепр, Украина)

БЕЗУМЕЦ

Как мал человек! А за дверью — не меряно зла.

Смешно и тягаться — машина, в муку изотрёт.

Но — чу! — где-то конь тетивой натянул удила

И гневным копытом осколки искристые бьёт.

Эй, дон из Ламанчи, сожми посильнее копьё!

Прокушена насквозь в слепом упоении губа.

Борьба с ветряками по сути — сплошное враньё.

Но лучше враньё, чем вельможных ухмылок хвальба.

Забрало откинь и пусти Росинанта в галоп.

Уж лучше вот так, раскроённым крылом до седла,

Чем сверху глядеть, ухватившись за призрачный строп,

Кивая прискорбно: бедняга, вот жизнь довела!

Безумный мудрец, ты, конечно, не вспомнишь о Ней,

В последнем броске замерев у судьбы на краю.

Пусть тихие слёзы печалью земных дульсиней,

Не ведая сами, безмолвно тебя отпоют.

Пусть тихие ветры качают в ладонях твой прах…

В каком лихолетье, в какой позабытой земле

Ты снова родишься? И будешь рождаться в веках

Частичкой прозренья в слепом нераскаянном зле.

АКВАРЕЛЬНОЕ

Я не Левитан.

Не хватает нежности

перекрасить хмарь за окном

в весну.

То ли плачет там в вековой безбрежности,

то ли зацепил пальцами струну

кто-то дальний  мне,

но до боли родственный —

пуповиной душ скрученный

Сиам…

Рассветлить бы… Нет, не хватает звёздности.

Беспросветна тушь.

Я — не Левитан.

Не художник я. Нет в руках умения

расчеркнуть штрихом «наше»

и «моё»,

где судьба моя — недоразумение

роковым сверчком у виска

поёт…

НЕДОРАЗУМЕНИЯ

А стихи не пишутся. И глаза не плачутся.

Переспевшей вишнею все мои чудачества

На ветру осыпались песенкой-припевочкой,

Откровеньем-пыткою к большеглазой девочке.

Не заметит девочка — суета напрасная!

Глянет: справа, слева ли зреет вишня красная.

Оборвет с горчинкою и пройдёт сторонкою;

Радость беспричинная, натяженье тонкое.

И застрянет в памяти цепкою занозою.

Ни вогнать, ни выдернуть ни стихами-прозою,

Мы с тобой, наивная, канем в хмарь осеннюю,

Как и есть — взаимные недоразумения.

ОТ ВИНТА!

Посидим на ступеньках.

Ты слышишь? Кукушка даёт!

Вот дурёха, совсем ошалела от счастья.

В кучевых бродит лошадь лазоревой масти

И призывно, задрав кверху голову, ржёт.

Не последний. Не первый.

Кто всплакнёт? Кто осудит?

По правде, уже всё равно.

Ухожу. Хороните своих мертвецов!

В небесах, как и в море, на всякого хватит концов,

Тех, которые нам отдавать суждено.

Ну а там… будь что будет.

Я по ветру бросаю:

Винт… винтом… от винта!

Не подлазь под меня — раскрою!

А захочешь — в оглохшие уши спою

То, какая вверху красота, чистота…

Между адом и раем.

И земля — как копейка.

«Орёл» или «решка»? Бросай!

Что за чёрт, почему же опять на ребро?!

Серебро поднебесья, стальное крыла серебро

Пусть сольются в единую точку... прощай!

… Посидим на ступеньках.

НЕТ У ПОЭТА СТИХОВ

Нет у поэта стихов.

На отрывном — понедельник.

Эх, оторваться б, да так,

Чтобы с размаху — и в хлам.

(В этой стране дураков

Счастлив дурак и бездельник)

Падает звездный пятак

В ночи дырявый карман.

Что-то взгрустнулось? Да так…

Глупому сердцу кручина

Видно, милей во стократ

Сытой бездумной гульбы.

Жизни нелепый парад,

Как и положено — мимо

Прогрохотал наугад

По закоулкам судьбы.

Плачу? Жалею? Молюсь?

Разве сомнения в силе

«Ныне» и «присно» связать

В узел тугой, заодно?

Меркнут в остывших глазах

Полинезийские сини,

Тянет полночная грусть

Спелых созвездий вино.

Я бы простил ей — пускай!

Разве она виновата

В том, что опала листва

На перекрёстках ветров?

Всё рассосётся. Но знай,

За маловерие плата —

Колкие злые слова:

Нет. У поэта. Стихов.

ЗВЁЗДНОЕ

В бесконечной пустыне, где воздух сух,

где купол небес вверх ногами повис,

на лунном бархане пустынный Лис,

морду задрав, глядит на Звезду.

И в зрачках у Лиса колышется свет,

и в ушах у Лиса звенят бубенцы

пятисот миллионов далёких планет,

на одной из которых смеёшься Ты.

Он нашел это место из тысяч других,

он пришёл в это место за тысячу лье,

потому что ты здесь когда-то был,

потому что ближе оно к тебе.

Оттого, что стала бесцельной вдруг

и нелепой в суетности вещей,

его жизнь без негромкого слова «друг»,

от простого сознания: он — ничей…

И когда как вчера оборвётся в ночь

и померкнет звёзд золотая рать,

он встряхнется и молча затрусит прочь,

чтобы завтра ночью прийти опять.

ЭСКИЗ

Ты вместе с одеждой снимаешь легко с себя

ту часть, без которой ничуть не становишься хуже,

и даешь мне себя разглядеть, словно вору заветный клад:

всю как есть — не мою, но так странно и близко — мою;

ту, что я не люблю, но не вижу себе без которой

ни сегодня, ни завтра, ни ада, ни рая… к чему

мне и небо, и бездна, когда это небо — под нами?

когда бездна рождается вот, уже здесь, на земле,

если я без тебя, если ты не становишься каплей,

бесконечною каплей на теплой ладони моей,

той, в которой я гибну, в которой тону безвозвратно,

открывая кингстоны и с гафеля выбросив флаг…

Бирюзовая гладь — лишь колышутся пенные пятна

средь обрывков снастей и безжизненно согнутых мачт.

ДУРАК

Мне бы выдумать стих, где чудные слова

изумрудною вязью сливаются,

где в разнос голова, где по пояс трава,

и под ветром деревья качаются.

Мне бы выдумать стих — да чтоб в глаз, а не в бровь,

чтобы рифмы по коже — мурашками,

чтобы вера была и, конечно, любовь,

и судьба — черно-белой тельняшкою.

Мне бы выдумать… Эх, да поди оглянись! —

ну, к чему тебе печки да лавочки?

… и соринка в глазу

… и бездонная высь

… и слова замирают как бабочки.

У МАСТЕРА

В галерее у мастера

пьем кофе с сушеным бананом.

Слоняемся — руки за спину — пара мудрых дельфинов.

Он говорит про левкасы, про похоть и воздержание,

про сотворение мира и, кажется, что-то из лирики

читает нам вслух по памяти

из своего, такого же

вязкого, как картины.

Пьем растворимый «Jacobs» крохотными глотками,

Как будто индийские раджи или

китайские богдыханы.

Щурим на свет глаза, загадываем желания,

странные гости в этой

не менее странной квартире.

В галерее у мастера

не включено отопление.

Греем ладони чашками; впрочем, только сентябрь.

А по стенам вокруг шелестят одуванчики,

И гуляют слоны в березовой перспективе…

Я смотрю на него: в бороде серебринки инея.

А мне хочется, чтобы

встреча тянулась вечность,

ту, что переливается

круглой цветной горошиной

в мудром зрачке Абду,

в битом пенсне Фаготовом.

В галерее у мастера — за минуту до прошлого:

прощание, рукопожатия…

Серое утро субботнее.

ТАНЕЦ

Я сливаюсь с тобой. Я становлюсь тобой.

Частью твоей: голосом, вздохом, жестом.

Пальцы переплетя дикой степной травой

Или ветвей пересечением крестным,

Мы прорастем сквозь глубину веков —

В крик божества, в небытие, друг в друга…

Русла излом. Тени от тростника.

Танец пчелы над полусонным лугом.