Олег САФОНОВ (г. Новокузнецк, Кемеровская обл.) ШОКОЛАДНЫЙ ЗАЯЦ

Увертюрой к предстоящим выходным заливался звонок с последнего урока в пятницу. Ученики, измученные мартовским солнцем, нещадно светившим в пыльные окна душных надоевших классов, в радостном возбуждении хлынули по лестницам. Самые «уставшие» перепрыгивали через несколько ступеней, скользили на виражах, цепляясь за перила, подлетали к раздевалкам и, схватив одежду, выбегали на улицу, оглашая крыльцо школы первобытным ревом. На два дня скинуто было наконец тяготившее их всю неделю Ордынское иго. Чалдонов хмурился, щуря и без того чуть раскосые глаза, и трехдневная черная щетина, почти заползшая на его широкие скулы, топорщилась как иголки у пыхтящего ежа.

Он отпустил детей пораньше, за пять минут до звонка, заранее договорившись с историком не мешкать и, пока не припрягли по какому-нибудь вопросу, свалить побыстрее в чебуречную — отпраздновать окончание рабочей недели. И вот теперь он стоял недалеко от выхода, в шумной толпе и, сам того не замечая, грыз ногти, ожидая своего соратника, который бессовестно задерживался. Увидев директора, почти бегущего по коридору и семенившую рядом с ним сухую женщину с подчеркнуто умным выражением лица — завуча по научно-методической работе, — Чалдонов инстинктивно пригнулся, втягивая голову в плечи. Но в тоже мгновение понял, что его рослую спортивную фигуру не скроешь даже за спинами старшеклассников, да и глупо прятаться как мальчишке в тридцать с лишним. И потому, выгнув грудь колесом, стал рассматривать старые объявления на стенде с отстраненным непроницаемым видом.

— Тьфу ты, как нарочно! — выругался про себя Чалдонов, заметив краем глаза, как директор, перестав жестикулировать и что-то говорить изображавшему всецелое внимание завучу, направился к нему.

Вот он уже держал его за рукав пиджака и барабанил по ушам градом слов. Чалдонов смотрел сверху вниз на бегающие под очками заводные с хитринкой глаза шефа, к которым так органично шли его побелевшие в административных боях волосы, и в очередной раз удивлялся, как тот способен запудрить человеку мозги на ровном месте. Из напористого потока слов, которые Чалдонов в большинстве своем, не вникая, отражал в стену напротив, выходило следующее: учителей не хватает, гимназия в опасности, а потому завтра ему надо будет прийти рано утром на научно-практическую конференцию возглавить жюри в секции по биологии для шестых классов.

— Да я ведь ОБЖ веду! Я в биологии ничего не соображаю, — начал было Чалдонов, приглаживая стриженую макушку.

— Леша, о чем ты говоришь?! У тебя в дипломе написано: учитель географии и биологии.

— Я не о себе, я о детях волнуюсь. Не так засужу.

— Ты дурака не валяй, Алексей Федорович! Как председателем избирательной комиссии, так у тебя все получается, а тут ты волнуешься, как мнительная барышня?

Дальше Чалдонов не спорил. Шефа он уважал.

— Смотри же, завтра в восемь. Сам приду проверю.

И вдруг, вспомнив, между делом сообщил:

— Да, есть для тебя еще одно хорошее известие. Мне сегодня с администрации звонили. После конференции зайдешь в мой кабинет, скажу.

Чалдонов открыл было рот, но директор уже бежал к завхозихе, появившейся из-за угла. И только тут, с досадой оглядываясь по сторонам, он заметил ехидный взгляд учителя истории, Саныча, который все слышал. Саныч и так смахивал на вечно улыбающегося Чеширского кота, а теперь вообще трясся всем телом и фыркал как кипящий чайник, отчаянно сдерживаясь, чтобы не расхохотаться по-настоящему.

— Ты где пропадал, злыдень? — кипятился учитель ОБЖ, выходя за школьную ограду. — У тебя ведь последнего урока не было.

— Я, в отличие от тебя, не могу сразу со звонком покидать гимназию! Стены этого храма знаний не отпускают меня.

— Хорош уже веселиться. Подставил меня, как пацана. Теперь прощай здоровый сон с утра в выходной.

— Да не мог я раньше уйти, — сказал Саныч примирительно, уже без насмешки. — Девочка у меня способная из десятого «А». Через неделю на олимпиаду в Москву уезжает. Пришла с вопросами. Не выгонять же ее.

— Мужику скоро полтинник, а он всякими глупостями занимается. Девочка, видите ли у него, когда друг ждет по серьезному делу. Вот укатит твоя умная девочка через год в столицу, и много она про тебя вспомнит, старого дурака?

— По пивку или водочки? — добродушно перевел разговор Саныч, завидев издали облитую солнцем чебуречную.

Чалдонов, сделав глубокомысленное лицо, изрек:

— Пиво без водки — деньги на ветер. Хотя теперь уже надо соблюдать культуру питья, ведь завтра научно-практическая конференция.

Чтобы сократить путь, они пошли напрямик по тропинке через пустырь. Саныч играючи перебрасывал по потемневшей стезе свое поджарое тело, а Алексей Федорович шел сзади, и вроде след в след, но под его весом снег то и дело проваливался. Роскошная ругань густо заполняла пространство вокруг вперемешку с репликами о том, что нормальные люди сейчас на машине к ресторану подъезжают с красивыми женщинами, а два балбеса идут по неверно выбранной дороге в дешевый пивбар.

Пиво в самом деле было дешевое и водянистое, а обстановка приятная. Кругом гудел рабочий класс, звенели массивные пивные кружки, из хриплой колонки вырывался шансон, а за соседним столом, уже изрядно набравшись, хрипло спорили два завсегдатая, и, возможно, назревала потасовка. Спиртное лилось рекой, горячий жир с чебуреков стекал по пальцам. Чалдонов с Санычем любили приходить сюда в том числе и для того, чтобы посмотреть очередной спектакль. Учитель ОБЖ, в который раз глядя на серые пьяные лица, слушая нескладную, державшуюся только на нецензурных выражениях речь, с удовлетворением чувствовал, что род его занятий интеллектуального характера, и что он не ровня этим пролетариям.

Саныч, словно угадав ход его мыслей, сказал:

— А ты слышал, что географ новый уволился?

— Что так?

— Он когда устраивался, шефа о зарплате спрашивал. А тот ему наплел про премиальные баллы, про положение по оплате труда, про перспективы молодого специалиста в гимназии, про профессиональный рост. Ну, ты знаешь его! Вот парень и бегал в первые месяцы как Егорка, такой активный, воодушевленный, а потом одну ракушку получил, другую… и клюв повесил.

— Ему, наверное, сказали, чтобы подождал, не все же сразу?— злорадно ухмыльнулся Чалдонов.

— Ну вот он и ждал до марта, а тут место подвернулось, пошел на завод в электролизный цех. Молодую жену кормить надо.

— Зря ушел, молодой еще, ума нет. Мои одноклассники, что на заводе, выглядят лет на двадцать старше меня, а кто уже и спился совсем.

— Я тоже считаю, зря. Да его, понимаешь, еще и тетки наши невзлюбили, завучи. На нас-то с тобой где залезешь, там и слезешь, а его строили по полной программе как мальчишку.

И, как у них повелось, разговор в очередной раз перешел на женщин гимназии.

— Да они хуже американцев, — горячился Чалдонов. — Те хоть где-то далеко пакостят, а эти здесь сидят.

— И, заметь, не просто сидят, — подхватил Саныч, — а наши деньги делят. Создали там, понимаешь, премиальную комиссию и тусуют. А премия-то, считай, половина учительской зарплаты.

— Я тут захожу на днях в кабинет к Нателле, — кривился Чалдонов. — В чем, говорю, дело? Почему у меня стимулирующих выплат опять с гулькин нос? А она лобик наморщила, губы трубочкой сделала и манерно так вопрошает, а какие у вас, Алексей Федорович, в отчетном периоде достижения? Успеваемость, говорю, у меня на сто процентов! Откройте все журналы — одни пятерки. Вот у Будорагина, например, кругом двойки, а у меня пятак, потому что у меня, говорю, индивидуальный подход!

Саныч захохотал от души.

— Ты бы ей еще про метод самоконтроля рассказал, когда учитель на первом уроке слегка болеет.

— Мы, Алексей Федорович, с вами, — продолжал, передразнивая, Чалдонов, — говорим на разных языках. Конечно, на разных. У нее муж на разрезе[1] каким-то микроначальником, сама тут лапу на деньги положила, а у меня двое малых детей. Хорошо еще, что с завхозихой мы на короткой ноге. Вот ей я и снег с крыши скидываю, и дыры в спортзале перфоратором сверлю, потому что платит сразу и наличкой. Да если бы мне за каждую дырку платили, вся гимназия была бы как решето.

— А Семенова-то, подружайка ее, как чудит, — забавлялся Саныч. — На новой машине в гимназию ездит. Школа стоит, считай, во дворе ее дома, пару минут ходьбы до боковой калитки. Так нет же, не поленится выйти пораньше, разогреть двигатель, дать круг, объехать полквартала, чтобы только подкатить к центральному входу.

— А вот взять хоть тебя, Саныч. Ты у шефа на хорошем счету. Дети твои на олимпиадах побеждают, с женщинами вроде умеешь — где с шуткой, где с комплиментом, кого-то и за талию ущипнешь.

— Надо знать, кого и когда, — многозначительно заметил бывалый педагог, шаловливо приглаживая седые уже виски.

— Так вот, — продолжал Чалдонов, — как бы ты не изощрялся, кого бы ни приобнимал, а зарплата у тебя будет всегда меньше, чем у них, и ничем ты этих теток не пробьешь. — И добавил. — Хорошо еще, что директор — мужик, а так бы вообще была засада. Сожрали бы нас с тобой!

Саныч лукаво посмотрел на горящие от негодования щеки и взъерошенную макушку друга.

— За меня, пожалуй, не беспокойся, а скажи мне лучше, Леша, как на духу, чего ты-то в жизни хочешь?

— Я здоровый умный мужчина в самом расцвете сил. Хочу иметь возможность зарабатывать себе на достойную жизнь.

— Эка куда хватанул! Замахнулся нарушить основы мироздания. Да когда на Руси было время, чтобы простому смертному давали заработать? Предоставь тебе такую возможность, ты, чего доброго, человеком себя почувствуешь, вопросы ненужные начнешь задавать. Не-е-т, — убежденно мотнул головой Саныч, — живуча народная поговорка: от трудов праведных не наживешь палат каменных.

— Ну, вот я и говорю, — продолжал невозмутимо Алексей Федорович, — мне бы такое местечко, чтобы не вкалывать, а руководить да средства распределять.

И Чалдонов мечтательно вскинул глаза:

— Эх, живут же люди, при власти, при деньгах…

— В этом вопросе ничего не меняется, — подтвердил Саныч. — Кто при власти, тот и при деньгах. Еще во времена Московского государства боярин, когда приходил к царю с просьбой назначить его поуправлять какой-нибудь областью, говорил так: «Пусти покормиться». И его пускали, то есть «сажали на корм». Только вот ты, Алексей Федорович, при дележке пирога кому нужен?

Повисла пауза. И было слышно сквозь шум пивбара, как в дальнем углу перепивший субъект кричал с надрывом в лицо своему соседу:

— Я справедливости хочу! Всю жизнь в литейном отпахал, а сейчас вот под сокращение. Здоровья, говорят, у тебя нет. Отработанный ресурс! А где, спрашиваю, мое здоровье? Куда я его потратил?

— Давно конвертировано его здоровье, — невесело усмехнулся Саныч, — в офшорах на Кипре.

— Ты на мне крест раньше времени не ставь, — с упрямством в голосе продолжил Чалдонов. — Зачем вот меня шеф завтра к себе вызывает после конференции? По мою душу, говорит, из администрации звонили.

— Ну, известное дело. По выборам что-нибудь.

— Да нет, там по этому вопросу еще никто и не чешется. Тут другое. Слушай, а может меня директором школы хотят поставить? Точно знаю, в районе освобождается одна. Новое здание. Хороший фонд оплаты труда. А что? — все более возбуждался Чалдонов. — Я исполнительный. Каждый раз в день голосования на моем участке лучшая явка в районе. Всегда выхожу на прогнозируемый процент. Опять же, погляди, какие у меня антропометрические данные. Красивый директор! Любо-дорого посмотреть!

И Чалдонов, выпрямившись, расправив плечи, изобразил такой взор, словно за грязным деревянным столом в эту минуту сидел не учитель ОБЖ, а как минимум глава района.

Саныч в раздумье покачал головой:

— Директор Алексей Чалдонов… маловероятно.

— Это почему это? — надулись щетинистые губы.

— Антропометрия у тебя, конечно, хорошая, да вот гибкости в позвоночнике совсем нет. У нас только тем директорам школ с прямой спиной позволено ходить, у кого хороший блат наверху.

И Саныч, взглянув на пустую кружку, в сердцах махнув рукой, как казалось до самой администрации, резюмировал:

— Эх! Да ну их всех в баню, Леша! Давай повторим!

Друзья возвращались домой уже вечером. В теплых мартовских сумерках весело светились окна окрестных домов. И подпрыгивали у них перед глазами. И было хорошо.

Утром Чалдонов сидел на почетном месте председателя жюри. Помятое лицо его с царапиной на подбородке (след от торопливого бритья) выражало суровость. По правую и левую руку от него, словно народные заседатели в суде, расположились два одиннадцатиклассника. Но Чалдонов знал, что именно он здесь принимает решения, и результаты работы секции зависят только от него. Настроение его поначалу было такое, как у человека, который отработал в ночь, и которому объявили, что сменщик не пришел, и надо задержаться еще на пару часов.

Собирались уже начинать, когда из-за парты встал с улыбочкой румяный круглолицый мальчик из шестого «Б» — Сеня Левушкин. Он резво, как ни в чем не бывало, подошел к судейскому столу, поставил перед Алексеем Федоровичем шоколадного зайца и, все так же улыбаясь, вернулся на место.

Дальше Чалдонов, надув щеки, делал вид, что слушает доклады. Молча кивал головой и не задавал лишних вопросов. Однако следует сказать, что и доклады были средненькие, не привлекающие внимания. Материал участниками в основном был сдернут из Интернета и совсем неумело ими скомпонован. Кто-то добросовестно выучил эту сдутую информацию, но большинство читало по бумажке. Да к тому же победителя опытный учитель уже определил.

С каждым прошедшим докладом настроение председателя жюри все больше поднималось. Мероприятие приближалось к концу и проходило по всем канонам. Докладчики переживали и украдкой смотрели в сторону главного арбитра, пытаясь угадать, что у того на уме, а подобревший арбитр то и дело бросал взгляд на зайца, который, как он определил, был внутри с коньяком. Тот подмигивал ему шоколадным глазом и, казалось, говорил, даже не говорил, а кричал во всеуслышание: «Респект вам и уважение, Алексей Федорович!» И когда выступал Левушкин, временами заглядывая в листок, Чалдонов уже не сдвигал грозно брови, а улыбался.

Однако он рано расслабился, небольшое испытание ему все же предстояло. Последним к доске вышел Ваня Скворцов. Чалдонов вспомнил, как биологичка с утра что-то говорила ему про этого ученика. Вроде как способный.

Скворцов вынес с собой два горшка с растениями. Впрочем, учитель с дипломом «география и биология» слабо разбирался в растениях. Для него все, что не дерево, было трава. Только в одном горшке трава была зеленая кустистая, с бутонами, а в другом квелая, пожелтевшая и явно мучилась. И как давай этот Скворцов рассказывать, какие условия он этим цветам создавал, какой организовал режим полива, как изменял характер освещения и влажности, какими удобрениями подкармливал, исходя из состава почвы. Причем все изменения фиксировал в динамике, представляя результаты в таблице, иллюстрируя их фотографиями. И чем дольше Чалдонов слушал, тем больше понимал, что мальчишка по сути провел и оформил полноценное исследование. И тем больше нарастало у него внутреннее напряжение. Даже зачесалось под лопаткой. Стало возникать сомнение, что было совсем некстати за пять минут до объявления результатов. И председатель жюри опять сдвинул брови, но теперь уже по-настоящему задумался.

Вечером того же дня Алексей Федорович был в самом благодушном настроении. Они с Санычем сидели за тем же деревянным столом, отмечая важное событие: Чалдонова наградили медалью «За веру в добро» (медаль «За веру в выборы» еще не додумались давать). Между пивными кружками стоял тот самый подмигивающий зверь, и Чалдонов объяснял его происхождение, да и вообще, приукрасив, расписывал свою работу на научно-практической конференции.

Выслушав незатейливый рассказ, Саныч с легкой улыбкой укоризненно покачал головой:

— Как же ты так, Леша, медали «За веру в добро» получаешь, а способного ребенка засудил.

На что последовал серьезный, заранее обдуманный ответ:

— Я — учитель, инженер человеческих душ, а потому должен закреплять у детей социально успешные модели поведения. Разве можно у нас в реальной жизни стать первым без шоколадного зайца? Вторым… еще может быть, но первым никогда! И чем быстрее тот же Скворцов это поймет, тем лучше.

И Чалдонов вперил взгляд в своего соратника:

— Скажи, что это не так?

— М-м-да… — протянул Саныч, — живуча народная поговорка: всяк подьячий любит калач горячий. Лет пятьсот уже, наверное, ей. Такой вот у нас менталитет.

Затем, взглянув на опустевшую кружку, резюмировал:

— Ну что тут скажешь, Леша… Давай повторим!

В этот вечер Чалдонов спал сном младенца, как человек, который добросовестно исполнил свой долг. Крепко спал и окрыленный успехом Левушкин. И только Ваня Скворцов ворочался. У мальчишки был пытливый ум, и он все пытался понять, чего в его докладе не хватило для первого места. Но мысли его путались, внимание рассеивалось. И уже в полудреме все всплывал перед ним, подмигивая, и словно пытался о чем-то сказать стоящий на столе председателя жюри шоколадный заяц.