Николай САМУЙЛОВ (г. Москва) ЧЁРНАЯ ДЫРА

Неужели только за тем и явился я на короткий

промежуток времени в мир, чтобы наврать,

напутать, наделать глупостей и исчезнуть?

Л.Н. Толстой

Эта история приключилась со мной давно. Лет десять тому назад, или больше.

Но точно помню: началась она во вторник первого апреля...

Я, Соколов Иван Петрович — отставник — пенсионер МВД.

Уволившись из милиции вполне здоровым человеком, немного поработал частным охранником — ждал, когда и супруга Зинаида выйдет на пенсион. Дождался. Теперь мы с ней живём по-новому: зиму проводим в столице, а лето на даче в деревне Ключи. Для поддержания здоровья лучшего места не найти.

Однако мой заслуженный отдых начался с хворей.

Коллеги предупреждали: «Петрович, уйдёшь из милиции, и начнут в тебе шевелиться и прорастать всякие там болячки. Нервы ослабят тормоза и расцветёшь ты ими, как весенняя клумба!»

Как в воду глядели, черти! Теперь я и гипертоник, и диабетик. Всё в лёгкой форме, но без таблеток никуда. Но и это — не все напасти. С трудом переносимая боль в спине, активизировавшаяся после увольнения, на медикаментозное лечение не реагировала и вынудила обратиться в ведомственную поликлинику. Терапевт, не найдя истоков болезни, посоветовал пройти диспансеризацию. Я согласился. Записался на приём к специалистам и в течение двух недель навещал их и выслушивал диагностические резюме.

Первого апреля мне было назначено появиться у гастролога. Перед обследованием согласно предписанию ни ел, ни пил — освобождал внутренние органы.

В назначенное время предстал перед докторшей, поздоровался и назвал свою фамилию. Та в ответ кивнула, полистала подшивку истории болезни и спросила:

— Иван Петрович, полотенце не забыли?

— Не забыл, — я достал из сумки упакованное в целлофан полотенце.

— Присаживайтесь на кушетку и рассказывайте, что с вами случилось.

И я рассказал когда эта противная боль во мне проявилась, и что мне назначено прохождение диспансеризации.

— Причину возникновения заболевания никто из врачей не определил. Поэтому сегодня прибыл к вам на гастроскопию.

Доктор улыбнулась и сказала:

— Ну что же, поищем причину заболевания с помощью эндоскопа. Раньше обследовались у гастролога?

— Лет тридцать тому назад обращался с внутренними болями. Выявили язвенную болезнь двенадцатиперстной кишки.

— Пили, курили? Служба была нервной?

— Курил. Учился. Сначала в спецшколе, а потом в институте. Лечение проходил в нашем госпитале. Врачи утверждали, что работать в милиции и одновременно получать образование на заочном или вечернем отделении — вредно. А я работал и учился.

— А после завершения обучения рецидивов не было?

— Закончил обучение и больше не болел. Дожил до пенсии. Бросил курить... Доктор, болевые ощущения исходят не от желудка. Поясница болит.

— И сейчас болит?

Я подёргался, привстал и прислушался к своему телу.

— Странно, в данный момент болей не ощущаю.

— У вас умная боль, — улыбнулась доктор, — она спряталась и не хочет проявляться. Но болезнь останется с вами, если её не лечить... Откройте рот.

Врач, исследовав гортань, впрыснула в ротовую полость обезболивающее лекарство, вставила мне загубник и ввела в пищевод гофрированную трубу — путепровод для эндоскопа.

— Прилягте и можете посмотреть на свои внутренности на мониторе.

Посмотреть на внутренности!?

Я не брезгливый, но предложение доктора заглянуть внутрь себя казалось чем-то необычным. Раньше врачи на подобные экскурсии пациентов не приглашали.

Монитор выдавал чёткое цветное изображение. Миниатюрная камера с фонариком нырнула в пищевод. Доктор включила воздушный насос, и полость двенадцатиперстной кишки раздвинулась, предоставив возможность исследовать внутреннюю поверхность симпатичной с розовыми стенками пещерки.

— А вот и след от давнишней язвы, — прокомментировала доктор появившиеся на экране рубцы. — А дальше вход в аппендикс. Но мы в него не полезем. Он не воспалён... Теперь посмотрим желудок.

Камера отодвинулась вспять, и доктор, управлявшая механическими мышцами эндоскопа, уже намеревалась ввести её в желудок, как на мониторе возникло пятно. На красивом розовом фоне прямо-таки вспыхнуло инородное образование. Круглое, чёрное, величиной с десятикопеечную монету с ярко-красным венчиком. Мне даже показалось, что это — сквозная дыра и через неё можно увидеть наружную сторону органа. Доктор задержала над ней камеру и включила запись изображения. Никаких комментариев она не делала, но в её поведении проявилась нервозность.

Желудок осмотрели в таком же режиме. В нём всё было в порядке.

Возвращая эндоскоп, доктор повторно исследовала пятно.

Сквозь слёзную пелену мне показалось, что из черной дыры на меня зыркнул кто-то, лукавый и смеющийся...

После извлечения эндоскопа из моих внутренностей стравился закаченный воздух. Для этого и было необходимо полотенце. Но, кроме воздуха, из меня ничего не изверглось.

— Доктор, а что это... там, чёрное?

— Вот и я хочу это узнать...

И повела она меня в кабинет хирурга. А хирург, задав вопрос о причинах моего обращения в поликлинику и выслушав краткий ответ, некоторое время изучал на мониторе ноутбука картинку с чёрной дырой.

— Вы утверждаете, что у вас ничего не болит? — спросил хирург и попросил меня прилечь на кушетку. — Колики в области живота? Спинные рези?

— В данный момент ничего не болит.

Пальпация — один из методов исследования внутренних органов больного. Хирург сначала осторожно и нежно, а потом более интенсивно потискал мой живот.

— Какие у вас ощущения?

— У вас руки холодные, доктор.

Доктор обернулся к окну и попросил медсестру закрыть форточку.

— Апрель! В кабинете прохладно. А у вас внутри происходит совсем не позитивный процесс и температура тела — повышенная... Таки что? Болей не ощущаете?

— Нет, доктор, не ощущаю.

— Онемение. В вашем возрасте такое случается. Органы стареют и теряют чувствительность, и может произойти прободение. То есть сквозное повреждение стенки внутреннего органа... Пьёте, курите? Принимаете обезболивающие препараты? Как с питанием?

— Не пью, не курю, обезболивающее не принимаю и с питанием — порядок.

— Ну точно, онемение! Я вызываю скорую помощь, — доктор указал мне на дверь. — Посидите в коридоре. Мы подготовим сопроводительные документы. И не вздумайте сбежать! Прободение может случиться в любую минуту... И ещё, Иван Петрович, вам бюллетень нужен? Вы где-нибудь работаете?

— Не работаю. Спасибо, бюллетень не нужен.

В коридоре я оценил своё физическое состояние и мысленно просканировал внутренности. Чувствую себя вполне здоровым. И, что и в самом деле странно, спина не ноет.

Пятно, конечно, волнует и даже расстраивает, но не настолько, чтобы ложиться под скальпель. Не верю в спрятанную под онемением болезнь!

Не верю! Тоже мне — Станиславский!

И тут ко мне на левое плечо «подсел» типчик с рожками и копытцами и вполне серьёзно посоветовал не терять самообладания. Мол, печалью горе не отвадишь. Да и горе-то призрачное и эфемерное. Ведь ничего не болит! Всё проходит, пройдёт и это! Царь Соломон.

Я иногда философствую о смысле бытия. И этот, который с рожками, тоже подначивает меня на философический скепсис. То есть на сомнение в существовании иллюзорной истины. Мол, к личной бренности не следует относиться серьёзно. Все там будем. А вот жить следует легко, с улыбкой. Это если нет повода печалиться... А если есть?..

Тьфу на вас на всех!

Скорая приехала быстро. Врачи получили у хирурга сопроводительные документы и меня, совсем не изнывающего от болей пенсионера.

— Едем в Первую градскую, — сообщил врач скорой.

Перед входом в поликлинику велись строительные работы. Врачи, чертыхаясь и проклиная первое апреля и землекопов, вывели меня по грязным задворкам к автомобилю. Их обувь была перепачкана мокрой глиной. А мои туфли, на которых красовались предписанные инструкцией поликлиники бахилы, оказались чистыми. Выйдя из поликлиники, я забыл их снять и весь путь до больницы балдел от мимики врача, сидевшего напротив и стрелявшего завидующими взглядами по моим чистым штиблетам.

А тот, который с рожками и хвостом, похихикивал слева. А я и не возражал. К тому же во мне, точнее в моей башке что-то включилось и вдруг захотелось просто поозорничать. И повод этому образовался, и бесёнок на подхвате...

Не стану осенять его крестным знамением.

Вспомнилась мама. Она бы сказала: «Нехай будет, сынок! Он невредный...»

Да пусть будет!

В приёмном покое Первой градской больницы врачи скорой передали меня для регистрации как больного, нуждающегося в экстренной операционной помощи.

Персональный сарказм заставлял смотреть на происходящее как бы со стороны. Это усугублялось ещё тем, что мне довелось увидеть там пациентов с обострением язвенной болезни и даже с угрозой прободения оной. Внутренние боли сгибали несчастных в «баранку» и не давали ни вздохнуть, ни пукнуть. И вид у них был измождённым, а лица серыми. Я же не стонал и не охал, и моя физиономия выглядела беззаботной. Врач приёмного покоя заметила это и переспросила: болен ли я. Её коллеги из неотложки подтвердили, что болен, и при этом указали на документы, где диагностировано «онемение с потерей чувствительности к внутренним коликам».

Мистика какая-то!

И впрямь, чёрная дыра есть! А нутро никаких ощущений на-гора не выдаёт. Только есть хочется. Время-то полуденное. После гастроскопии я намеревался поехать домой и отведать любимых щей, сваренных Зинаидой...

— Вам бюллетень нужен? — спросила врач приёмного покоя.

— Нет, я — пенсионер.

— Ну мало ли! Может быть вы работаете. Сейчас многие старики работают. На наши пенсии не проживёшь. А вы вон какой, совсем ещё не старый. На вас пахать можно... Вы не обижайтесь. Это я для поднятия духа. Сейчас вас на пару дней положат под капельницу и для предоперационного обследования, а потом будут резать. Дырку в пузе нужно срочно зашивать. Прободение — не шутка... Так значит, вас к нам с улицы доставили?

— Из ведомственной поликлиники.

— Ну да, но вы же не собирались к нам? Звоните домой, пусть родственники привезут вам пижаму, тапки и кружку с ложкой. Всё остальное у вас будет за счёт заведения. Хорошо, что вы захватили с собой паспорт и полис.

Сестра-хозяйка приняла от меня верхнюю одежду и обувь. Мне же выдали шлёпанцы большущего размера, в которых я передвигался, скользя по паркету как на лыжах. Потом медсестра из хирургического отделения проводила меня на третий этаж. Она же попутно сообщила, что её зовут Мария Ивановна, и что обед для меня не заказан, придётся подождать до ужина.

В моём нутре заурчало. Медсестра услышала и осведомилась:

— Не завтракали что ли?

— Со вчерашнего обеда во рту ни маковой росинки... Готовился к эндоскопии.

— Ну, рассказывайте, что привело вас к гастрологу.

И я, пока мы продвигались к палате, поведал сестричке о чёрной дыре и об онемении.

— Первый апрель — никому не верь! — сказала Мария Ивановна и добавила. — Вскрытие покажет, кто у вас внутри рычит!

Пацанчик с рожками с левого плеча хихикнул и шепнул: «А ты и не верь!»

Палата состояла из двух небольших комнат, между которыми имелся санузел — душ и туалет.

В левой комнатке на расставленных вдоль стен кроватях восседали трое мужчин лет сорока с серыми физиономиями. Стопроцентные язвенники.

— Как поживает наш рабочий класс? — спросила медсестра.

— Курить хочется, Мариванна! — хором выдохнули мужики.

— Потерпели бы до операции!

— Не, Мариванна, мочи нету терпеть!

— Тогда ждите. Вот новенького подселю и открою вам лоджию.

— Куришь? — спросил меня один из язвенников.

— Бросил! — ответил я.

— Ясен перец! Интеллигент, и он нам не товарищ!

Мы вошли во вторую комнату, что справа. Размеры те же, но койко-мест два.

— Здесь у нас Виктор Иванович Синицкий проживает. Пока без прописки.

— Здравствуйте! — поприветствовал я мужчину, с явным любопытством взирающего на меня из-под одеяла.

— Здравствуйте! — ответил он. — Да, с Нового года тут обитаю. Вы будете моим тринадцатым соседом.

— Ваша койка, — сестра подвела меня к заправленной белоснежным бельём кровати. — Раздевайтесь и ложитесь. Сейчас к вам лечащий врач придёт, побеседует с вами на счёт операции. А потом я вам капельницу поставлю. Анализы будем сдавать завтра с утра.

И Мария Ивановна ушла. Из соседней комнаты за ней гурьбой высыпали утомившиеся без никотина язвенники.

— Иван, — представился я, обернувшись к соседу.

— А меня зовите Виктором. Значит на операцию?

— Ещё не знаю. Я ещё не решил.

Сосед выкатил наружу серые глазищи.

— Это как? А зачем тогда?.. А по какому поводу вас сюда?..

— По поводу обнаружения во мне чёрной дыры.

— А! Так это вы коллега тех добрых молодцев, что обитают в соседней камере! Они тоже все с дырками. Вчера их Мариванна по одному приводила. Слесарь, токарь и машинист тепловоза. Они из разных районов города, но дружить начали прямо-таки сразу. Вечером их родственники навещали. Так они после отбоя втихаря медицинским спиртом промывали свои внутренности. Вы как насчёт такого лечения?

— Никак.

— Трезвенник? Одобряю. Так что там у вас?

Я кратко рассказал Виктору историю моей болезни.

О болезни Виктора я не спрашивал. Он сам поведал о ней. Тоже кратко.

— Можете взглянуть! — сосед откинул в сторону одеяло и обнажил руки и грудь, покрытые корочкой, похожей на рыбью чешую. — Из Чукотки привёз. Поранился обо что-то, и эта зараза через рану проникла и поселилась во мне. Всё тело покрыто коростой. Зудит и не даёт спокойно жить на этом свете. Жена приезжает два раза в неделю и соскребает с меня этот панцирь. А он восстанавливается, не реагируя на воздействие мазей и микстур, которые местные эскулапы на мне испытывают. Профессоров с десяток тут побывало. И от них никакой помощи... Вы не бойтесь! Я не заразный!.. Жена хочет свозить меня в Израиль, на Мёртвое море. Говорят, вода в нём целебная...

Виктор снова накрылся одеялом и тупо уставился на матовый плафон потолочного рельефа.

Прежде чем выполнить указание Марии Ивановны лечь в постель, я решил позвонить супруге и сообщить о случившемся, а заодно попросить о доставке необходимых мне вещей.

Несмотря на идеальную редакцию сообщения, подготовленного для любимой Зинаиды, избежать паники не удалось. Минуты три я успокаивал жену, которая зарыдала и принялась обвинять меня в пренебрежении мной моим же здоровьем, в результате чего случилось то, что случилось. Пришлось выйти в коридор и уже более громким тенором остановить поток женского воспитательно-обвинительного словоблудия.

Кружку с ложкой, пижаму и тапки, а также предметы личной гигиены супруга привезла через час, прихватив при этом кусок отваренной курицы с пакетиком кетчупа, пластиковую бутыль минеральной воды с газом, ежегодный альманах «Фантастика» и блистеры с антидиабетическими таблетками.

Я с трудом убедил Зину, что моё попадание в больницу всего лишь необходимая мера для продолжения обследования. Чёрной дырой я её пугать не стал.

Зинаида покинула больницу с чувством уверенности, что её Ваня через неделю вернётся домой и мы начнём собирать вещи для переезда на дачу в деревню Ключи.

Мариванна застукала меня за поеданием курицы с кетчупом. Она принесла в палату штатив с закреплённой на нём емкостью с физраствором хлорида натрия объёмом 1000 мл и поставила возле моей кровати.

— Больной, вы сошли с ума! — сестра с прищуренными от суровости глазами смахнула с тумбочки пакет с кетчупом и бутыль с минералкой. — Вы — самоубийца! Где вы это взяли?

Я спокойно проглотил последний кусок птицы и положил на обёртку из фольги последнюю косточку, с удовольствием вздохнул, поглаживая себя по животу и ощутил при этом приятную истому, исходящую от желудка, приступившего к перевариванию долгожданной пищи.

Никаких болей — чёрная дыра безмолвствует... И спина тоже не ноет.

— Меня, наверное, сегодня выпишут? — спросил я у медсестры.

— Прямо щас! О вас уже профессору Викторину сообщили. Он заинтересовался вашим онемением. Так что быстро в койку. А это я реквизирую, — Мариванна положила кетчуп в пакет. — А минеральную воду можно оставить. Но ею злоупотреблять не следует. Она с газом. Лучше пейте из графина или из кулера. Кулер в коридоре на сестринском посту.

Виктор захихикал.

— Ну вы, Ваня, даёте! А если сейчас случится прободение!

Я прислушался к своему нутру.

— Нет, не случится... Не сейчас.

Быстро разделся и нырнул в постельную свежесть.

Мария Ивановна мастерски вогнала в вену левой руки иглу и подключила к ней шланг, соединённый с литровой бутылью на штативе. И в меня потёк физраствор.

Созерцая всплывающие в сосуде с хлоридом натрия пузырьки, я неожиданно для себя задремал.

— Иван Петрович! — меня кто-то коснулся, и я тихо всплыл из приятной дрёмы. — Уснули никак?

— Да. Извините, — пробормотал я, протирая глаза.

Возле меня возник мужчина в белоснежном халате с планшеткой в руке. Он читал документы, хмыкал, изображал удивление и, не отрывая взгляда от бумаг, представился:

— Я ваш лечащий врач Иркин Василий Викторович. Рассказывайте, что вас беспокоит.

— Сейчас только вы, — произнёс я и непроизвольно зевнул.

Сосед Виктор хихикнул себе под одеяло. Доктор оторвал взгляд от документов, и я увидел его светло-голубые глаза, в которых теплилась доброта, смешанная с усталостью.

Я понял, что сморозил сущую ерунду, что мог обидеть эскулапа, и попытался приподняться и извиниться, но игла капельницы в вене неприятно ущипнула.

— Простите, Василий Викторович! В данный момент меня ничто не беспокоит.

— Любопытно! Отверните одеяло и поднимите одежду. Пощупаем ваш животик.

Пальцы у доктора Иркина тёплые и сильные. Он пару минут пальпировал ими, как настройщик пианино, прислушивался, попутно заглядывая мне в глаза. Поскольку боли я не ощущал, то и в глазах, похоже, ничего не отражалось.

— Завтра будем сдавать анализы: кровь, мочу, кал. Мария Ивановна принесёт контейнеры. Утром до завтрака наполните их и доставьте на сестринский пост. Сейчас осведомлюсь насчёт УЗИ почек и простаты. Капельницу придётся потерпеть вплоть до операции. А сейчас отдыхайте.

Направления на анализы и контейнеры для них Мария Ивановна поместила на подоконнике.

— Ужин в шесть, — сказала она строгим контральто. — Столовая — налево по коридору до конца. Капельницу перед ужином я вам сниму. А Виктору Ивановичу как обычно — трапеза с доставкой в койку.

— Мариванна, — пробубнил сосед, — мне бы тоже на ужин — в столовую. Ваня меня проводит. Мне двигаться нужно!

Мария Ивановна посмотрела на меня.

— Не побрезгуете?

— Конечно нет! Рад помочь!

— Ну, так... К шести я подойду.

А утром — градусник зачем-то. И завтрак. Такой же, как и вчерашний ужин — не солёный, протёртый, постный. Стол номер один — для язвенников. Терплю.

И Виктора Ивановича тоже терплю. Он оказался страшным занудой. Всё рассказывал мне о своём житье-бытье, о своих жёнах и о пребывании на крайних северах, куда однажды сбежал от первой жены в поисках длинного рубля. Где подхватил и привёз домой непонятную врачам экзему и теперь соскребает её со шкуры с помощью второй.

Контейнеры с естественными выделениями я перед завтраком сдал на сестринский пост. Там же из меня выкачали несколько пробирок крови для анализа. Ближе к обеду Мариванна сводила меня в лабораторию, где, посредством проникновения через анус, подвергли ультразвуковому исследованию предстательную железу и почки.

УЗИ делал симпатичный старикан в присутствии группы студентов из медицинского института. Он, водя по моему вымазанному гелем телу сканером, популярно объяснял им, из чего состоят мои органы и что за хрень болтается в них в виде шариков на тоненьких ножках, прикреплённых к внутренним стенкам почек. И я узнал, что во мне поселились какие-то там кисты.

«Если бы это были солевые конкременты, то бишь камни, — монотонно бубнил доктор, — то они бы таких ножек не имели. Никакой боли больному кисты не причиняют, и от них можно избавится оперативным путём с помощью инструмента, похожего на эндоскоп. Только его запускают внутрь почки через половой член. Но это в крайнем случае. А вообще можно жить и с кистами, если они не растут и не заполняют собой весь внутренний объём органа. Так что никаких конкрементов в почках мы не обнаружили. Вот как раз от них пациенты и мучаются от невыносимых болей. А этот (то есть я) — лежит себе и лыбится, значит — ещё не вечер...»

Потом снова капельница — до обеда и после. При этом я должен лежать в койке без движения и слушать историю жизни Виктора Ивановича. О себе соседу я ничего не рассказывал. А он и не интересовался мной. В перерывах между его повествованиями читал фантастику.

Во время утреннего обхода в палату заглянул заведующий хирургическим отделением. Выслушал историю моего попадания в Первую градскую, попальпировал, спросил не нужен ли мне бюллетень и быстро перешёл в палату к рабочему классу. Там он громко объявил больным, что оперировать их будут завтра, всех троих, и поэтому сегодня у них ужина не будет.

— А вас, Иван Петрович, завтра навестит профессор Викторин, — сказала Мария Ивановна. — Анализы тоже будут готовы завтра. И время проведения операции определят скорее всего тоже завтра. А сегодня... сегодня, да и до конца недели, всех пациентов будут навещать студенты. У них практические занятия. Девочки-симпампулечки будут вас пальпировать и задавать всякие там вопросы. Так что не стесняйтесь, говорите им о своих ощущениях всё как есть. Им практического опыта нужно набираться. Им к пациентам нужно привыкать...

И студенты пошли. Первую группу из пяти человек привёл угрюмый преподаватель. Спросив у «тумбочки», кто из больных Соколов, устроился на стуле возле окна и молча наблюдал за действиями будущих врачей. А те с постными лицами стояли возле моей кровати и совсем без интереса взирали на симпатичную толстушку, выглядевшую немного старше остальных студентов, как та вполне профессионально пальпирует меня и совершенно не внимали тому, какие вопросы она мне задаёт и что я бормочу в ответ.

Похоже, что эта студентка, прежде чем поступить в университет имени Сеченова (или Пирогова), не один год проработала медицинской сестрой в одной из городских больниц.

— Рассказывайте, товарищ больной, что у вас болит?

— В данный момент ничего не болит.

Я говорил правду, но студентам нужен был «гол в ворота», и я тезисно поведал толстушке историю попадания в Первую градскую, о чёрной дыре и о внутреннем онемении.

Студенты что-то записали в блокноты и гурьбой высыпали из палаты. Преподаватель вышел следом, буркнув для «тумбочки», что «на таких пациентах багаж знаний не пополнишь».

— А вы к соседям загляните! — в тон преподавателю сказал сосед Виктор. — Там для вас сплошь ярко выраженные язвенники!

Преподаватель, конечно же, нацелил группу на пахнущих никотином и ещё чем-то, совсем не приятным для обоняния, парней. Вчера вечером те снова что-то или кого-то обмывали. Наличествующее амбре совершенно не стесняло больных, и наоборот, отпугивало чистеньких, ещё не испорченных жизненным опытом мажоров.

До задушевных бесед и тем более пальпирования дело не дошло. Представители рабочего сословия любили шутить. Один из них начал громко рассказывать анекдот про мужчину, который пришёл к доктору и пожаловался, что он лесбиян.

Я прислушался, чтобы услышать рассказчика.

Доктор из анекдота попросил пациента пояснить, в чём именно проявляется его недуг. Тот ответил, что «вокруг много любвеобильных мужчин, а его почему-то тянет к женщинам...»

Реготали мужики отменно. Молодёжь смеялась сдержанно. Мы с Виктором тоже немного похихикали.

Преподавателю шутки рабочего класса не понравились. Он вывел повеселевшую компанию в коридор.

После обеда ко мне наведалась ещё одна группа студентов, уже без преподавателя, но во главе с опытной толстушкой. Пальпировала меня худенькая девчушка, которая вызвалась на это сама, так как хотела стать хорошим врачом. Она выведала из меня всё, что касалось моего здоровья. И даже то, кем я работал и в каких учебных заведениях учился. И, конечно же, в результате каких «ситуационных казусов» я оказался здесь, в Первой градской больнице.

Покидая палату, обе будущие врачихи обещали ещё раз навестить меня и дознаться до причин появления чёрной дыры и сопутствующего оной онемения.

Лечащий врач Иркин перед ужином заглянул к нам и о чём-то поговорил с соседом. Потом подсел ко мне и поинтересовался, что за таблетки я употребляю для удержания в норме артериального давления и сахарного диабета. Я показал блистеры. Доктор повертел их в руках, хмыкнул и спросил:

— Может быть какую-нибудь ядовитую жидкость выпили?

— Ничего такого, доктор, я не пил.

— У вас в почках обнаружены кисты. А они просто так не появляются. Они возникают как следствие. Что-то когда-то в процессе вашей жизни через них прошло такое, что нанесло внутреннее химическое воздействие. Вы что-то выпили или съели... Но это, наверное, было давно. Вы были молоды, и организм справился с нанесёнными ранами. А рана в двенадцатиперстной возникла недавно. И она возникла не так просто, не сама по себе. Какое-то воздействие всё-таки было. Прободение вашей язвы как неминуемый процесс уже на старте. Одно неосторожное движение, и мы вас потеряем. Предполагаемое внутреннее онемение тоже не поддаётся объяснению. Оно либо есть, либо его нет. По всем показаниям в вашем организме этого онемения быть не должно. Тогда должна быть боль! Ну, вы же помните, какие рези вы испытывали во время первичного проявления язвенной болезни, а потом и рецидива?

— Помню.

— А сейчас этого нет?

— Нет.

— А сама чёрная метка есть?

— Есть. Я её видел на мониторе во время проведения гастроскопии.

— И ничего не чувствуете?

— Ничего.

— Наверное, будем оперировать... Ждём результаты анализов. Послушаем, что профессор Викторин скажет. Завтра он вас навестит.

Доктор ушёл, а я, впитывая очередную порцию хлорида натрия, снова просканировал свои внутренности, потискал их пальцами, и ничего подозрительного не найдя, решил плюнуть на всё и попроситься у Мариванны на вечернее посещение комнаты отдыха для просмотра по телевизору хоккейного матча с последующим омовением под душем.

Мария Ивановна не возражала.

Утро четверга началось с измерения температуры. Потом — завтрак. В палату вернулся вместе с уборщицей, помог ей внести универсальное ведро, наполненное водой и увесистую швабру с длинной рукояткой. Ведро и швабра являлись составными частями уборочного механизма, с помощью которого можно неоднократно мочить и отжимать тряпку. И весило всё это вместе много. А уборщица — лет семидесяти, худенькая и малосильная. Но на удивление шустрая и, похоже, любящая свою работу. К тому же она оказалась говорливой и весьма любознательной. С соседом Виктором разговаривала как с родным сыном. Знала о нём всё. И о его жёнах, и о его детях, и о том, что в Израиль Виктора не пустят. Из-за секретной деятельности в области оборонки визу за рубеж ему не дадут.

Потом в палату вошла Мария Ивановна, поставила мне капельницу с новой бутылью физраствора и безмолвно исчезла.

А уборщица, что-то рассказывая соседу, старательно вымыла половину помещения и приступила ко второй.

— Новенький? — спросила она, запуская под мою кровать швабру.

— Вроде того, — ответил я, собираясь немного подремать под её ласковый лепет.

— Давайте знакомиться.

— Иван Петрович, — с неохотой изрёк я.

— А я — Авдотья Марковна.

— Очень приятно.

— Приятно? С чего это вдруг? Ты мне, Ваня, лучше расскажи, из-за какой хвори ты сюда попал. Первая градская это не простая больница. Она и в самом деле первая после ЦКБ. Почитай, что тебя к нам как бы по блату поместили. Стало быть, либо ты не простой человек, либо болячка у тебя интересная. Сам профессор Викторин тобой заинтересовался. Вот дополнительную влажную уборку ради тебя заказали. Давай, Ваня, рассказывай!

Мой желудок уже начал перерабатывать манную кашу, сдобренную натуральным сливочным маслом и полусладкий чай со свежей булочкой, и уже манил меня в нирвану, а тут говорливая уборщица... Её улыбчивое смуглое личико взошло передо мной рядом с емкостью пузырящегося хлорида натрия и вынудило не переступать границы анклава с внутренним покоем и душевной гармонией. Оно выдернуло моё сознание на просторы больничной палаты! Через год-полтора смуглый луноликий овал Авдотьи покроется сеткой морщин и его не нужно будет гримировать под бабу Ягу. Оседлает старушка свою швабру и...

— Спишь что ли, Ваня? Давай, сынок, рассказывай!

Ну, прямо удар под дых. Манка с булочкой замерли на мгновение, но потом продолжили перевариваться, напитывая моё тело витаминами.

Из-под одеяла соседа Виктора на меня смотрели его ехидные глаза. Они тоже ожидали моего рассказа. А ведь я о себе рассказывал уже несколько раз. И врачам, и студентам. И он их слушал. Надоело уже крутить одну и ту же пластинку. А тут ещё эта Яга!.. Ну, слушайте...

— Значит так! — начал я, протирая глаза правой рукой. В левой игла торчит от капельницы, ею не помашешь. — Было это во вторник, первого апреля...

— Первого апреля, значит! — как бы для себя прошептала уборщица. — День-то не простой! Знаковый! Давай, рассказывай. Уборку я закончила, но на минутку задержусь.

Авдотья Марковна оперлась на черенок швабры и взглядом ещё не старой ведьмы давно не ведавшей свежей плоти облила и окутала меня приторным обожанием с ног до головы.

И в тот же миг чёртик с рожками и копытцами откуда ни возьмись возник... уселся на бутыль с хлоридом натрия и принял позу добросовестного слушателя.

Я отвернулся, уставился на потолок и продолжил:

— Иду я, значит, по улице, любуюсь апрельской оттепелью, стараюсь не намочить свои штиблеты в грязных лужах, и вдруг на проезжей части рядом со мной останавливается автомобиль с красным крестом и надписью «скорая помощь». Выходят из него двое в белых халатах и говорят мне:

«Мужчина, вы просто так гуляете? Вы никуда не спешите?»

«Гуляю, — отвечаю я, — и никуда не спешу».

«Окажете нам небольшую услугу? — говорит один из докторов. — Дело в том, что в городских больницах большой недобор больных. Вы не будете возражать, если мы отвезём вас в Первую градскую?»

«Но у меня ничего не болит!» — говорю я.

«Ну вот, вас проверят и отпустят домой. А нам — выполнение плана».

Я согласился. И вот уже третий день нахожусь здесь, в вашей прекрасной Первой градской. А ведь у меня и в самом деле ничего не болит! Но никто мне не верит, и все приходят и лапают, и тискают... и глупости всякие заставляют рассказывать...

Резкий хлопок возвратил меня к лику Авдотьи Марковны.

А её рядом нет... И этого, который с рожками, тоже ветром сдуло...

Треск, похожий на выстрел из пистолета Макарова, произвёл пластиковый черенок швабры, оставленный уборщицей без поддержки. Он хлопнулся с высоты своей длины о влажный линолеумный пол.

«Там кто-то застрелился?» — послышался голос из соседней комнаты.

«Да мент, наверно», — сказал другой.

«Пошли посмотрим», — предложил третий.

Любопытствующие облики по очереди проявились в проёме наших дверей и исчезли.

«Кажись, промахнулся!» — подытожил кто-то из троицы.

— Ну ты, Иван, даёшь! — словно из-под воды, произнёс Виктор. — Знаешь, кого ты сейчас напугал своим рассказом?

Взглянул на него. Тот с головой спрятался под одеялом и трясётся там от беззвучного смеха.

— Кого?

— Доктора медицинских наук. Автора нескольких монографий по вопросам психологии и психиатрии... Она давно на пенсии. Одинокая. Дома сидеть скучно, вот она и устроилась в больницу уборщицей. Говорит, что отдыхает от психов, с которыми пришлось работать в институтах Сербского и Кащенко. Хочу, говорит, пообщаться с нормальными больными. Вот она нас и инициирует на душевные беседы. А ты вот...

Виктор заохал и снова затрясся.

— Похоже, Ваня, ты ей напомнил кого-то... из её давнишних пациентов!

— И чем же я её напугал? И куда это она рванула? Даже швабру к стенке не прислонила!

— Сейчас узнаем!

Мария Ивановна сначала заглянула к соседям и нацелила их на готовность к операции. И только потом вошла к нам.

— Вы как себя чувствуете, Иван Петрович?

— В каком смысле? — снова ляпнул я, прекрасно понимая, что мой вопрос на её вопрос сейчас не уместен. — Нормально себя чувствую, Мариванна. Ничего не болит.

Мария Ивановна поправила капельницу, подняла швабру и вместе с ведром вынесла в тамбур. Потом снова ко мне.

— В данный момент доктор медицинских наук, в прошлом известный в Москве психиатр Авдотья Марковна Биргер у сестринского поста рассказывает студентам о том, что болевые ощущения у пациентов, в том числе у язвенников, могут отсутствовать не только в результате физиологического онемения тканей в повреждённом органе, но и в результате психологических факторов типа самовнушения, как произвольного, так и непроизвольного...

— А ещё, — дополнил Мариванну вошедший в палату доктор Иркин, — уборщица Авдотья Биргер ходатайствует о вашем, больной Соколов, переводе в психиатрическое отделение нашей больницы для более детального изучения весьма редкого случая ярко выраженной прободной язвы. Там и от онемения излечат, и головку поправят. Как вы на это смотрите, товарищ майор милиции в отставке?

Напоминание о том, что я майор милиции, несколько отрезвило мою голову, замороченную субъектом с рожками и копытцами. Он в это время помахал мне хвостиком и отдалился. Почти исчез. Хотя продолжает присутствовать в палате, ожидая резюме доктора Иркина.

Мне стало стыдно. Я, наверное, покраснел и доктор это заметил.

— Василий Викторович, я хотел бы попросить у Авдотьи Марковны прощения.

Доктор улыбнулся.

— Да она на вас не обиделась, Иван Петрович. Она сама не от мира сего. Всё-таки полвека провела с неадекватными пациентами. Была классным судебно-медицинским экспертом. Сотрудничала с органами. Изобличала опасных преступников, косивших под психов. И талантливых психов, проникающих в высшие сферы государственной деятельности. Последние, кстати, наиболее опасны, так как приносят большой вред стране. Таких и сейчас не мало у руля. И у нас в медицине, и в милиции они есть. Ну как же без них. Без них жить скучно… Ваши анализы пришли. Они отрицательные, то есть хорошие... Да, профессор Викторин сию минуту сюда зайдёт.

Иркин обернулся к Виктору.

— Профессор и с вами побеседует, больной Синицкий.

— Он уже три раза со мной беседовал, — проворчал сосед. — Мне бы сейчас в тайгу, к знахарке. В баньке бы попариться с веничком из можжевельника, а потом голым по росе. А в больнице я лишь тупею и хирею! Соседи, правда, веселят. Согласно сезону.

— Да, весна наступает, — Иркин зыркнул на меня и снова к Виктору. — В мае можете поехать в тайгу. А там вам и роса, и озон, и целебная вода в озёрах не хуже, чем в Мёртвом море.

Профессор Викторин сразу подошёл ко мне, взмахом руки попросил оголить живот и принялся тискать его.

— Где болит? — спросил он.

— Нигде, — ответил я.

— Симулируете?

— Зачем? Я — пенсионер. Бюллетень мне не нужен.

Профессор помолчал, а потом начал медленно внедрять мне в живот свой тонкий и упругий указательный палец. Ещё немного и он проткнёт кожу. Я терпеливо ожидал конца этой манипуляции. Доктор увидел мои сожмуренные от боли глаза.

— Больно?

— Больно.

— Боль внутренняя, точечная или общая? Прошла или ещё длится?

— Боль поверхностная. От вашего пальца, — я показал на красное пятно рядом с пупком.

— А внутри?

— Ничего.

Профессор взглянул на Иркина и тут же переместился к Синицкому. Наклонился к его лицу, и они заворковали как старые знакомые.

Иркин пожал плечами:

— Сейчас узнаю результат. Наверное, будем резать. Или закажем повторную гастроскопию. Если не случится внезапного прободения. А оно может случиться. И тогда придётся вас спасать.

Доктор вслед за профессором вышел и оставил после себя неприятную тишину и отсутствие хоть какого-нибудь движения. Даже воздушные шарики в баллоне с физраствором не возносятся и не привлекают внимания.

Я обернулся к соседу. Тот лежит на спине и пялится на потолок. Он тоже считает меня неадекватным. А я не обижаюсь. Я сам себе придумал этот образ. И чёртик с рожками меня поддерживает. Эвон, выглядывает из-под кровати соседа и рожицы строит.

— Вань, — сказал Виктор, почувствовав мой взгляд, — ты знаешь, что мне профессор Викторин предложил?

— Что?

— Он предложил мне переехать в другую клинику к его знакомому врачу, где меня могут излечить от неизлечимой экземы.

— Ну?

— И знаешь, сколько это будет стоить?

— Предполагаю, что дорого.

— Придётся продавать трёхкомнатную квартиру в центре Москвы или дачу в Подмосковье и двухлетний «шестисотый».

Что-либо утешительное Виктору я сказать не мог. Я лишь представил, как бы я жил дальше с моей Зинаидой, если бы мне пришлось продать нашу малогабаритную двушку в Хамовниках и слегка отреставрированный домик в подмосковных Ключах. Я вздохнул и промолчал.

— А ты, Иван, молодец! Ты вон какой позитивный! Врачи с тобой экспериментируют, а ты с ними. Ведь и правда, если не болит, то нет повода беспокоиться. Просто нужно найти причину появления твоей чёрной дыры. Может быть она уже переместилась в другую галактику.

До обеда я впитал очередную порцию хлорида натрия, а после обеда обнаружил отсутствие капельницы возле моей кровати. Виктор признался, что проспал момент её исчезновения: «Люди в белом мелькали где-то рядом, но ко мне не приближались».

Мариванна заходила к соседям и по очереди выводила проникотиненных мужчин в операционную, а потом привозила их обратно в коляске и с помощью мускулистого санитара укладывала в кровать. Заморозка медленно отпускала прооперированных пациентов в новое, непривычное для них состояние, в котором у них не возникало даже искорки желания затянуться сигаретным дымком или тяпнуть стопку «лечебного» медицинского спирта.

Я на некоторое время был предоставлен самому себе. То есть, надев спортивный костюм и домашние тапочки, прогуливался по широкому пустынному коридору, заходил в комнату отдыха и на лоджию. Там тоже никого не было. Только холодный туман и колючий ветерок. На небосводе пробивалось из весеннего марева солнышко, которое ярилось не для меня. Потому что на душе скреблись кошки, возбуждавшие во мне думы о моей Зинаиде, о непонятной чёрное дыре и о родных Ключах, которые я никогда никому не продам.

— Ну где вы пропадаете, Иван Петрович? — спросил доктор Иркин, когда я вошёл в палату, слегка продрогший от апрельской сырости, что водилась на лоджии. — Хотите подхватить грипп или воспаление?

— Извините, Василий Викторович! — сказал я и стал раздеваться, чтобы лечь в кровать.

— Фантастикой увлекаетесь? — доктор взял в руки сборник, лежавший на тумбочке. — Вот от неё, от испорченной литературы, мозги у читателей и становятся раком. Живём в придуманном мире, а то и сами его фантазируем и думаем, что это реальность... Как там ваша чёрная дыра поживает?

— Виктор предполагает, что она переместилась в другую галактику.

Доктор кивнул, загадочно улыбнулся и положил книгу рядом со мной.

— Доктор Сиротко, он же гастролог, выходит из отпуска в понедельник. Вот он опровергнет или подтвердить вашу гипотезу. Я записал вас, Иван Петрович, на эндоскопию. А пока принимайте студентов. Поработайте немного на благо медицинского образования. Рассказывайте им о своих ощущениях. Поподробнее, с нюансами. Но без лишних фантазий. Капельница вам больше не нужна. Если согласитесь на операцию, то сегодня же мы её и исполним, как симфонию, посвящённую черной дыре.

— Нет! Подождём Сиротко!

В пятницу снова пошли студенты. Небольшими группками по три-четыре человека. Причём именно ко мне. Ни к Виктору, ни к стонущему трио из смежной палаты. Я на это столпотворение у моей койки внимания не обращал. Правда один из работяг, изнывающий от внутренних колик и отсутствия никотина, спросил меня, проходящего мимо приоткрытой двери:

— Слышь, мужик, а что это к тебе студенты зачастили? Что они там у тебя изучают? Ты же вроде не больной! Так себе — притворяешься! Вот у нас есть что изучать. Мы прямо-таки все из болячек состоим. А они — нет, всё к тебе прутся. Особливо студентки. Среди них есть ничего так — смазливые.

Никакого желания разбираться в особенностях психологии студентов из медицинских учебных заведений и оперированных парней из рабочего сословия у меня не было. Пожал плечами и посоветовал обратиться с жалобой к доктору Иркину.

Чтобы те обращались — не слышал. Но они — я это заметил — стали прислушиваться к диалогам, происходящим между будущими медиками и мной. Даже подглядывали — притормаживали на секунду у дверей. А я в свою очередь принялся активно развивать речевые способности, вспоминая подробности гастроскопии и ультразвукового исследования. И рассказывал всё, что увидел и услышал за время пребывания в Первой градской. То, что я называл пятно в моей двенадцатиперстной чёрной дырой, понравилось всем студентам. Этот термин разошёлся среди практикантов и медперсонала хирургического отделения. Новые группы, войдя в палату, начинали с просьбы поведать им про дыру. И я, наполненный вдохновением, пересказывал отрокам уже не отредактированную повесть, а прямо-таки легенду о неопознанном докторами объекте.

Сосед Синицкий, проводив взглядом очередную группу, отметил, что каждый мой рассказ становится всё лучше по значимости для меня как рассказчика, и по полезности для слушателей медиков.

— Вань, ты видел советский фильм тридцатых годов, где Игорь Ильинский, игравший воришку, проникшего с подельником в храм, рассказывает небылицу калекам о том, как он получил травму — его уронила мама из окна — и как он потом чудесным образом выздоровел. Так вот, в каждом следующем рассказе, который он пересказывал другим слушателям, этаж, с высоты которого его роняли, становился всё выше и выше.

Мы потом вспомнили, что это был фильм Якова Протазанова «Праздник святого Йоргена». И, конечно же, посмеялись над издержками в моём словоблудии.

Практика у юных эскулапов закончилась.

В конце медицинской идиллии меня навестила уже знакомая студентка-толстушка и стала выпытывать, что же такое я употребил, в результате чего обзавёлся чёрной меткой.

— Что ели, какие таблетки принимали? — вопрошала она с настойчивостью дотошного дознавателя, отражавшейся на круглом личике.

И я вспомнил.

— Знаете, за сутки до проведения гастроскопии я выпил активированный уголь. Это было утром. Но потом я обедал!.. Ужин и последующий завтрак перед гастроскопией пропустил.

— Вот! — воскликнула толстушка. — Скорее всего, она и проявилась у вас на поверхности двенадцатиперстной кишки. Эти таблетки обладают сорбционными способностями. То есть всасывают вредные вещества, не позволяют им усваиваться организму и способствуют их выведению. Адсорбируя, таблетка могла прикоснуться к поверхности кишки и прилипнуть, то есть присосаться и некоторое время удерживаться, если принятая потом пища была не грубой и её поглощали в умеренном темпе, не торопясь.

— Ну вот, наступил конец чёрной дыре! — сказал я, любуясь сияющей от сделанного открытия студенткой. — Поздравляю!

— Это я вас должна поздравить, Иван Петрович! Дай Бог, чтобы ваша дыра была всего лишь чёрной таблеткой.

Виктор выглянул из-под одеяла и поаплодировал девушке.

Потом меня навестила Зинаида, и мы долго сидели в комнате отдыха и делились новостями.

Суббота и воскресенье прошли быстро. К Виктору приходили обе жены. Первая в субботу решала вопросы о разделе совместно нажитого имущества. Вторая в воскресенье соскребала с его тела коросту. Меня на время их встреч просили удалиться из палаты.

Доктор, дежуривший в воскресенье, предупредил меня о гастроскопии, намеченной на завтра в десять утра. Таким образом я снова оставался без ужина, а в понедельник без завтрака.

Ровно в десять, миновав несколько переходов с этажа на этаж, мы с Марией Ивановной подошли к двери, на которой красовалась табличка с фамилией доктора Сиротко.

— Входите, — сказала медсестра, указав на дверь. — Обратно дорогу найдёте самостоятельно.

И она как-то быстро ретировалась, оставив меня с неизвестностью, таящейся за филёнкой, оббитой дерматином.

— Доброе утро! — сказал я широкой спине, закрывавшей собой всю перспективу кабинета.

Сиротко медленно повернулся и несколько долгих секунд рассматривал меня. Словно я вошёл в неглиже. Нет, я одет в спортивные брюки и тенниску. В правой руке держу полотенце.

— Давайте! — вместо ответного приветствия пробасил доктор.

Я не понял, что нужно давать доктору.

— Э-э-э... Направление на исследование должно быть у вас, — неуверенно произнёс я и показал руки, в которых кроме полотенца ничего нет.

— Деньги принесли?

Поверьте, я вошёл в кабинет один. А того субъекта, который увязался за мной ещё в ведомственной поликлинике, ну того, с рожками и копытцами, благодаря которому я и начал ёрничать над окружающим миром и чуть было не угодил в психушку, я с собой к Сиротке не приглашал.

Если отбросить шутки в сторону, то вошёл я в новый мирок, где царствует иной типаж, непривычный для меня, родившегося, выросшего и состарившегося со штампом в закостеневшем сознании, что я есть «хомо советикус» с чистыми помыслами. Что такие же помыслы должны излучаться и в мою сторону.

Но тут в этом мирке что-то хрустнуло...

— Какие деньги? — спокойно спросил я и взглянул на затенённый угол кабинета через левое плечо.

Да-да! Этот, который с рожками, уже сидит на полу и дробно стучит копытцами по паркету в предчувствии нового фарса.

— За операцию, которую я проведу.

Сиротко удивительно спокоен. А я, напитанный сомнениями, ещё не понимаю — почему я должен платить. Но уже знаю — платить не буду.

— Простите! Я застрахован. Я — пенсионер и имею полис медицинского страхования.

— Ты этим полисом можешь подтереться!

— А если у меня нет денег? Меня безденежного с улицы доставила скорая. Или я сознательно откажусь платить вам за совсем несложную операцию, то что будет?

— Ничего. Я не буду делать эндоскопию.

— Значит я могу уйти и сообщить доктору Иркину о вашем отказе выполнять свои обязанности?

— Ты чего такой борзый? — воскликнул Сиротко. — Тебе жалко заплатить мне пару штук деревянных? Я же не доллары прошу!

— Я не понимаю, почему я должен вам платить? Вы что, являетесь владельцем этого кабинета, этих приборов, медикаментов и прочего? Вы платите с прибыли налоги? И вы можете выписать мне счёт с указанием суммы, которую я должен внести в банк на ваше имя? Вы не получаете от государства зарплату? И после проведённого за границей отпуска поиздержались, и вам без моих деревянных не выжить? Я же у вас первый на сегодня пациент? До вечера вы проверите ещё с десяток больных, и ваше настроение поднимется наравне с благосостоянием, и вы станете милостивее... Или не станете?

— Ты вообще-то кто, мужик?

— Я тот, господин Сиротко, кто не пойдёт жаловаться на вас в милицию. И доктору Иркину я про вас тоже не скажу. Я позвоню моему старому знакомому, которого знаю ещё с девяностых, и он со своими ребятами станет встречать вас после работы и охранять как бизнесмена. А вы будете платить ему хорошие проценты с прибыли...

Через десять минут «мы» вышли из кабинета гастролога. Я столкнулся лицом к лицу с Мариванной, а тот, который с копытцами, шлёпнул меня хвостом по заднице, состроил рожицу и растворился в полумраке.

— Иван Петрович! Уже всё? Быстро вас Сиротко отработал. А я тут с коллегой задержалась. Так вы, наверное, голодны? Идёмте в столовую. Там пюре с котлетами оставались. Угостимся. Ах, вам котлеты нельзя! Так пюре с творожником — в самый раз!

— Мария Ивановна, можете меня поздравить! Чёрная дыра исчезла... Доктор Сиротко её не обнаружил!

— Рада за вас! Поздравляю! Тогда пюре с котлетами.

В смежной палате кряхтящая и охающая троица готовилась к переезду в лечебный корпус, где будет восстанавливаться до работоспособного состояния. Я заглянул к ним, чтобы попрощаться.

А в нашей палате застал доктора Иркина, восседавшего на краю моей кровати.

— Полчаса жду вас, Иван Петрович! — доктор переместился на стул. — Будем прощаться. Минут через двадцать принесут выписку из истории, предъявите её в свою поликлинику… Вы тут свои вещи не забывайте… Да, и если вдруг что-нибудь с вашим желудком случится, заходите к нам. Проконсультируем, прооперируем. Ваша карта будет храниться в архиве. Всего хорошего!

— Спасибо, доктор!

Иркин вскинул на меня озорной взгляд, встал и быстро вышел.

— Ваня, с благополучным выздоровлением! — Виктор улыбнулся и протянул мне руку. — Без тебя будет скучно… Хотя меня тоже выписывают. Иркин сообщил, что в специальном кожном диспансере для меня получено место. Через пару дней перевезут... Между прочим, это тот самый диспансер, который мне сватал профессор Викторин.

— Будешь продавать квартиру и дачу?

— Не буду. Я у Иркина поинтересовался насчёт оплаты. Говорит, что возможно придётся покупать ампулы с импортным лекарством. Но и они попадают под квоту. А так всё за счёт государства.

Виктор потискал мою руку.

— Вань, ты случаем не слышал, что за шум был на нашем этаже? Доктора какие-то возбуждённые!

— Нет, не слышал. Я с Мариванной заглянул в столовую. Две котлеты съел с картофельным пюре. Домой приду, попрошу Зинаиду, чтобы состряпала такое же блюдо. Толчёная картошка со сливочным маслом и жареная котлетка! Класс!..

— Отощал на спецрационе. Дома наверстаешь!

Мариванна сопровождала поверженный послеоперационными коликами рабочий класс к лифту и далее до посадки в автомобиль перевозки. Я, получив у сестры-хозяйки верхнюю одежду и прихватив сумку с личными вещами, присоединился к ним.

В фойе первого этажа мы расстались. Троица попрощалась весьма дружественно и предложила встретиться летом на даче у машиниста тепловоза. Я вежливо отказал ребятам, сообщив, что у меня имеется своя дача, расположенная в противоположной стороне столичной области.

Перед главным входом в хирургический корпус было на удивление людно. Обеденный перерыв. Группки врачей и медсестёр в белых халатах дымили сигаретами и монотонно галдели, делясь какими-то новостями. Я, совершенно не ориентируясь о месте моего нахождения на территории больницы, спросил у пожилого доктора, как пройти к остановке троллейбуса или метро.

— Наверное на скорой привозили, — констатировал вопрошаемый и рукой указал куда мне идти. — Там Ленинский проспект. Повернёте налево и пешком до метро.

— Спасибо!

В это время из фойе вышла группа людей в гражданской одежде, сопровождавшая сгорбленного старика в ярко-красном пуховике и без головного убора.

Медики расступились, пропуская процессию к автомобилю с синими номерами и надписью на двери «Милиция».

— Никак нашего Викторина арестовали! — буркнул доктор и пошёл к машине.

— Случайно не ваших рук дело, господин симулянт, он же майор милиции в отставке?

Я от неожиданности вздрогнул и обернулся.

Доктор Сиротко! Стоит рядом и совершенно безмятежен. В зубах дымящая дорогим табаком трубка, в глазах искорка издёвки.

— Не моих, господин вымогатель! Но уверяю вас, вы будете следующим! Если не изменитесь, продолжая обитать в вашем гниющем мире. Живите скромнее. В противном случае либо менты вас достанут, либо братки!

Сиротко пыхнул в меня пиратским ароматом и растворился среди коллег.

По неочищенному ото льда тротуару я вышел на проспект и сразу окунулся в городской шум и суету. Поворачивая налево, поскользнулся на заледеневшей луже, после исполнения несуразного степа вперемежку с ламбадой чуть не упал, но удержался и замер, опершись на забор...

Знакомая ноющая боль, не беспокоившая всю неделю, волной прокатилась по спине... Возвратилась-таки, зараза!

Я пошарил взглядом вокруг. Нет бесёнка. Ни слева, ни справа... И серой не пахнет.

Только озабоченные москвичи бегут мимо по своим делам и не обращают внимания на притулившегося у забора мужчину с миной страдальца...

P.S. Это случилось со мной на самом деле.

И с топонимикой в рассказе всё в порядке.

Лишь имён героев не помню, пришлось придумать.

А пацанчик с рожками иногда заходит в гости.

Мы с ним — приятели и соавторы.