Dixi

Архив



100 Рожева (г. Москва) ЯНИНЫ ЯНВАРИ

100

Поколению моей мамы

В январе 1944 года впервые прозвучал гимн Советского Союза. Теперь из черной радиотарелки он гремел два раза в сутки — в шесть утра и в полночь. Радио никогда не выключалось. Новорождённая Анечка начинала сопеть под «Со-юз не-руши-мый…» и орала вместе со «Сл-а-вься-а-а…». Успокаивал победоносный голос диктора Левитана: «Сегодня наши войска нанесли противнику, отказавшемуся сложить оружие, решающий удар и ликвидировали окружённую группу немецких войск. За прошедшие сутки наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили…»

Погода в том январе стояла необычайно тёплая, почти весенняя, с частыми оттепелями, и Анечкина мама выставляла коляску со спящей дочкой в притихший Сокольнический двор — воздушные тревоги уже прекратились. В столицу возвращалась мирная жизнь. С домов исчезала военная маскировка. Открылась даже новая станция метро — «Сталинская» со скульптурой «Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство!»

В конце января по просьбе Анечкиного отца, военного корреспондента, его семью — супругу Нину с новорождённой дочкой, старшей пятилетней Светой и старенькой тёщей — навестила сотрудница и в письме отчиталась: «Григорий Яковлевич, у вас родилась девочка, несмотря на то, что похожа на вас, очень хорошенькая».

За девять месяцев до этого Григорий отыскал в Башкирии свою эвакуированную семью. Привез сало, четыре куска хозяйственного мыла и баночку меда. Тёща плакала от счастья — о таком богатстве и не мечтали. К тесноте, вшам и голоду трудно привыкнуть. А они ещё и без вещей остались. Когда грузились в эвакуационный поезд, какой-то дядька предложил помочь, взял сумки, корзину и исчез с вещами. Там были продукты, детские вещи и всё самое необходимое. Если бы не добрые люди, не выжили бы.

Вскоре после отъезда Григория оказалось, что Нина беременна. Рожать в чужом месте нельзя, возвращаться в Москву тоже. Столица закрыта «до особого распоряжения». Григорий, работавший до войны в газете «Речное пароходство», сумел договориться. В последнюю осеннюю навигацию Нину устроили на баржу помощником штурмана, а бабушку помощником кочегара. Месяц они сплавлялись по рекам вместе с сухогрузом. В Химках их высадили. Капитан сказал: «Мы встаем на разгрузку, дальше ходу нам нет. Добирайтесь сами, как бог пошлёт». И беременная на седьмом месяце Нина, четырехлетняя Света и семидесятилетняя бабушка пошли пешком из Химок в Сокольники. Шли несколько суток, не приближаясь к дорогам, чтобы не попадаться на глаза патрулю и военным.

Григорий смог приехать домой в январе 1945 года, когда дочке исполнился год. Она уже стояла в кроватке и крутила лысой головой со светлым чубом, а диктор Левитан в черной радио тарелке сообщал: «В Будапеште наши войска ведут успешные бои по ликвидации окружённой группировки противника. Советские штурмовые отряды выбивают немцев из укреплений и всё теснее сжимают кольцо окружения…»

— Ты кто? — спросил отец.

— А-а-ня, — пропела девочка.

Григорий взял свидетельство о рождении и, сказав: «Нюшек нам не надо!» пошёл в контору и переименовал Анну в Янину в честь своего отца Якова, арестованного и пропавшего в 37-м году, и как позже выяснилось, расстрелянного как врага народа.

С тех пор Янины январи всегда начинались с чуда.

Накануне дня рождения наряжали ёлку. Ставили её посреди комнаты и вешали на ниточках самодельные игрушки: картонные фигурки, бумажные бантики и конфетки — пуншевые и стекляшки. Под ёлкой появлялся Дед Мороз из папье-маше, обсыпанный блёстками с корзиночкой на руке. В корзиночку мама клала три шоколадные конфеты — для Светы, Яны и маленького Шурика, родившегося после войны. Шоколадные конфеты — только на Новый год. Днём ёлку было видно на просвет, и Яна любила отгадывать, где игрушка, а где конфетка.

На все праздники в семье пеклись пироги, а в январе — целых два раза — на Рождество и на Янин день рождения. Мама вставала рано, мыла кухню в общей квартире, ставила опару, готовила начинку, раскатывала тесто деревянной скалкой на огромной доске, толстыми закопчёнными прихватками доставала из духовки противни с дымящимися пирогами. Продолговатые — с капустой, круглые — с картошкой или с яблоками. Пироги получались пышные, румяные, с невозможно вкусным ароматом, наполнявшим весь дом...

Как-то накануне Нового года мама как обычно напекла пирогов, и они с папой ушли поздравить бабушку — папину маму, жившую неподалеку. Детей положили спать. Яна, разобрав, что на ходиках три часа ночи, разбудила Свету и Шурика, и все стали орать, что без них встретили Новый год! И тогда мама сказала строго:

— Кто вам сказал, что без вас встретили?! Эти часы со вчера стоят!

Она перевела стрелки на без пяти двенадцать, посадила детей за стол, дала по чашке компота и по пирогу, обняла всех и расцеловала: «С Новым годом, дети!» И дети, счастливые, рухнули спать.

Спали все в одной комнате — мама с папой на кровати, Шурик на диванчике, а Яна, Света и бабушка втроём на топчане у окна. Вечером к топчану подставляли стулья, на стулья клали доску для теста, на доску — полосатый ватный матрас, всё это подпирали столом, чтобы не разъезжалось, и получалась большая лежанка. Бабушка возле окна, потому что из окна всегда дуло, в середине Света, а с краю Яна, носом в стол. Стол был большой, раздвижной, с круглыми, резными как у рояля ногами на тонких копытцах и массивной крестовиной, вплывавшей в Янины сны. В холодные зимы мама грела у печки одеяло и укутывала детей, подтыкая все щёлочки. Сверху накрывала пальто и тулупами — всем, что было тёплого дома…

В январе 1951 года папа привёл семилетнюю Яну в библиотеку.

— Моя девочка умеет читать. Запишите её.

Над дубовым прилавком возвышалась грозная библиотекарша.

— Я не могу тебя записать. Ты еще маленькая.

— Я умею читать! — выступила вперёд Яна.

Библиотекарша, положив перед девочкой книжку, велела: «Читай вслух». Это был рассказ Льва Толстого «Сливовая косточка». Яна, от страха громко, прочла про мальчика, который съел сливу и не признавался в этом. В библиотеку её записали. И когда соседи во дворе, увидев Яну с книжкой, спрашивали: «Яночка, о чём книжка?» грамотная вредина беззубо шепелявила: «Потитаефь-узнаефь».

Январи, каждый по-своему, отмечались в Яниной памяти.

Чёрным хлебом с салом, которым угостили соседи, тогда показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела.

Скандалом в очереди за мукой. Давали только на присутствующих, стояли всей семьей: мама, Света и Яна. Бабы в очереди кричали Нине: «Воровка! Украла ребенка, чтобы больше взять! Сама чёрная, дочь белобрысая! Чужая!» И Яна горько плакала, прижимаясь к маме: «Это моя мама!»

Ваннами чёрной и красной икры, появившейся в продуктовом магазине. Яна бегала смотреть, как икру шлёпали ложкой на серую бумагу и взвешивали. А конфеты, без оберток, насыпали в пакетики, и внутри у них было варенье. Это она знала, потому что бабушка с каждой пенсии приносила конфет и докторской колбасы, которую, нарезав розовыми кругляшами, кидала прямо на стол: «На тебе! И тебе на!» Дети ждали этого события, не ведая, что пенсии только и хватало на кулёк конфет, колбасу и «чекушку», которую втайне от семьи распивали вдвоём бабушка с зятем Григорием.

А ещё с января начиналась работа. Надомная, в помощь маме, но уже настоящая, тяжёлая и ответственная. Привозили огромные платки и мотки ниток. Нитки надо было размотать, нарезать кусками определённой длины и крючком привязать к платку, чтобы получились кисти. Платки клали на стол и садились с четырех сторон — мама, бабушка, Света и Яна. Пока кипу платков не сделаешь, не встанешь. Бабушка уже не видела, работала на ощупь. В 1953-ем, когда умер Сталин, она плакала: «Такой человек умер, а я, старая дура, живу!» Все два года до своей смерти переживала.

Однажды из очередной командировки Григорий привёз детям деревянный домик. В каждой стене по окошку, крылечко и крыша коньком. Домик разбирался и собирался. Это было настоящее чудо! Света и Яна поклеили внутри обои, из тряпочек и тюля сшили шторы и половики. На кубик как на тумбочку поставили картонный телевизор КВН с выпуклым стеклом из разбитых очков Шурика. В домик заселили кукол. Их сначала вырезали из бумаги. Потом мама научила делать человечков из ваты — ручки-ножки как колбаски и колобок головы. Внутрь домика просунули лампочку. Зажигали свет и представляли, какая там счастливая жизнь…

Двенадцатый Янин январь оставил ожог. Под Новый год мама убиралась ночью на кухне и опрокинула на себя кастрюлю с кипятком. Яна не спала. Слышала, как мама кричала, как выбежали соседи. Поднялась суматоха. Вызвали скорую. Нину выносили на носилках. Она долго лежала в больнице, почти год бюллетенила. А папа долго осуждал Яну: «Ты же не спала! Почему ты не встала?» А она просто не могла шевельнуться, слыша мамин крик…

Пятнадцатый январь закружил Яну в сказочном вальсе. Света, которая всегда здорово рисовала, поступила в училище театрально-прикладного искусства и на новогодний костюмированный бал ей разрешили привести младшую сестру. Наряды можно было брать из костюмерной. Но только учащимся. Свете досталось платье горничной — кремовое жабо и бант на спине. А Яне платье мама сшила из марли. Белое, в пол, с узкими рукавами и воланами и красной тряпичной розой на плече. Мама спешила, но застежку доделать не успела. Света взяла с собой иголку с ниткой и перед балом зашила платье прямо на сестре. В зале уже играла музыка, и горели свечи. Запоздавшую «золушку» пригласил на вальс один театрально-прикладной «принц» в бутафорском фраке и шляпе с пером. Праздник закончился быстро, зато потом Яну долго вытаскивали из платья.

Семнадцатый Янин январь провалился в затяжное похоронное безвременье. В ноябре не стало мамы. Она болела, но надеялись на врачей и на организм, сорок семь — не возраст. Последний раз, в который Света и Яна пришли к маме в больницу с апельсинами и минералкой, врач буднично сообщил: «Умерла ваша мама, девочки». Света орала на всю улицу, без слёз, чужим безумным голосом, а онемевшая Яна тащила её домой. В больничном морге Яну пожалела женщина из ателье, в котором Яна уже работала. Заметив, что на девочке легкие туфельки, она отдала ей свои ботинки, чтобы Яна не замерзла на кладбище. А соседка по квартире Галя за ночь перешила пальто выросшего сына на тринадцатилетнего Шурика, у которого тёплого пальто не было. На похороны приехал из командировки дядя Ефим, муж Нининой сестры Бети. Бетя стала кричать, винить Гришу в смерти сестры, мол, заездил и не берёг. Они поругались и больше не разговаривали. А дядя Ефим достал из своего командировочного портфеля хлеб и полбатона колбасы, и сделал бутерброды детям. После похорон поехали к папиной маме. Яна слышала, как папа кричал ей: «Ты можешь хоть борща налить моим детям?» А когда вернулись домой, он заплакал и сказал: «Сдадите бутылки, купите хлеба».

Жизнь не остановилась. Надо было помогать отцу, поднимать брата. Яна взяла на себя обязанности по хозяйству. Права оказалась бабушка, всегда говорившая: «Заботиться надо о Свете и Шурике. Янка не пропадёт…»

Спустя три года Григорий робко намекнул своей новой сожительнице:

— Дочери Яне скоро двадцать. Хорошо бы какой-нибудь подарочек…

Та обещала в закрытой мастерской для партийных работников заказать Яне модные сапожки. Григорий объявил об этом дочери, замявшись:

— Только денег у меня нет, ты сама оплати, а я их тебе подарю.

Сапожки стоили сорок семь рублей, а Янина зарплата в ателье — сто десять. Отец забрал заказ и пригласил Яну на ужин. Посидели втроём, поздравили с двадцатилетием, подарили сапожки. Отец суетился, стыдился ситуации, но сделать ничего не мог. Дома Яна плакала. От жалости к отцу. А сапожки носились долго. Хорошие были сапожки...

Двадцать второй январь звался «Слава». Яна влюбилась. Они познакомились в ШРМ (Школе рабочей молодежи), где учились, уже работая. Гуляли, разговаривали обо всём. Через год решили пожениться.

Двадцать третий январь ещё допевал песню в исполнении Муслима Магомаева, звучавшую в ЗАГСе в момент бракосочетания: «Не спеши, когда глаза в глаза. Не спеши, когда спешить нельзя. Не спеши, когда весь мир в тиши. Не спеши. Не спеши…» Черно-белая свадебная фотография не запечатлела красных пятен на лице невесты, которая больше часа прождала жениха возле ЗАГСа, сорвав с себя цветок и фату, чтобы не выглядеть как «праздничная лошадь». Оказалось, жених искал паспорт, который спрятали его мать и сестра, испугавшись, что их Славочку обвела вокруг пальца «ушлая бабёнка». Такой им показалась рано повзрослевшая Яна.

Свадьбу отметили скромно, у тётки, и поехали в Сокольники. Отца Григория, который расстался с сожительницей, с трудом уговорили переночевать не дома. В квартире молодоженов никто не ждал. И вдруг их встретила соседка Мила. Хлебом-солью на вышитом полотенце, как и полагается. Поздравила и кастрюлю воды нагрела. В доме была только холодная, а зимой — ледяная вода…

Жить дочери с мужем отец Григорий не разрешил, пока в общей комнате не будет стены. Слава привёз инструменты: молоток, пилу, гвозди и взялся за первое в своей жизни самостоятельное сооружение. Доски с помощью соседей натащили с ближайшей стройки. Вечерами после работы Слава отгораживал своей семье жизненное пространство в несколько метров, на ночь уезжая к себе в Измайлово. И только через месяц переехал к жене со всеми вещами: бритва, пальто, спортивный костюм «ЦСКА» и штанга. Слава занимался тяжелой атлетикой, но из-за травмы оставил профессиональный спорт, работал электриком в метро. Во дворе его встретили враждебно — мало того что увёл красивую Янку, чужак, измайловский, да ещё и штангист. Бить чужаков было привычным делом. Дрались жестоко, двор на двор, район на район, «стенка на стенку», ходили врукопашную, как на фронте. Местный авторитет, громила Боря, отслуживший пять лет на флоте, грузчик с завода «Серп и молот», подошел сам:

— Слыхали, у тебя штанга есть. Выноси во двор, посмотрим, кто здоровей!

— Делайте помост, в грязь кидать не дам, — поставил условие Слава.

Сделали. Собрались все свои и из соседних дворов. Тягали по очереди, на деньги, кто больше пожмёт. Боря выжал восемьдесят килограмм и забрал куш. Слава вышел забрать штангу, играть не собирался.

— Ну что, спортсмен, зассал? Покажи, что умеешь! — подкатил Боря.

— Что показать-то? — почесал Слава макушку, и штангу, что лежала на помосте, побеждённая Борей, поднял одной рукой.

— У-у-у! Как легко! А у тебя, Борька, морда чуть не треснула! — восхищённо кричали зрители.

— Он занимается, не честно, — процедил громила.

После этого случая со Славой с поклоном здоровались местные, и даже взялись охранять его новый мотоцикл Ява.

Двадцать четвертый январь Яна встретила с месячной дочкой Таней и температурой сорок после родов. Свекровь забрала к себе и ребёнка и невестку. Свёкор спал на полу в кухне несколько месяцев, пока Яна выздоравливала.

Последующие январи смешались в аккуратно нарезанный винегрет с кальмарами, пирогами, которые Яна пекла, как и мама, каждый праздник, путешествиями на мотоцикле в Крым и Ленинград, поездками за грибами, посиделками с друзьями, встречами с семьей Светы — мужем и двумя мальчишками, прогулками с дочкой в парке и славой Славы на все Сокольники за не только сильные, но и золотые руки. И каждый Новый год ставили живую ёлку и загадывали желания…

Новый 1974-ый отметился новосельем. Шампанское на коробках и оливье в кастрюле, так как посуда упакована. В тридцатый январь разбирали строительный мусор, досрочно наваленный советскими строителями в квартире, доставшейся Яне с мужем и дочкой.

В новый вихрь январей влетела новая Янина работа в ремонтно-монтажной службе метрополитена с мотаниями по заводам и базам, по колено в грязи и цифрах отчетов, обязанных «кровь из носу» сойтись со спущенными «сверху». На знающей и ответственной Янине Григорьевне ехали всем отделом. В 8.05 выскочив из дома, вечером она втаскивала домой ещё и неподъемные сумки. В «период развитого социализма» «доставать» нужно было всё, от зимних сапог до синей курицы. А еще дочкина школа с чтением заданных параграфов на запаренной кухне и вечным «собери портфель» и «покажи дневник». Семейные прогулки на лыжах и велосипедах. Воспаления легких и средних ушей. Компрессы, примотанные к голове шерстяным платком, дыхание над варёной картошкой, больницы со слезами и поликлиники с очередями. Проигрыватель со стереоколонками, заслушанные до дыр «Энгельберт Хампердинк», «Анна Герман» и «Алиса в стране чудес». Высоцкий и Жванецкий в магнитофонных лентах. Оживающий летом именной чемодан с уменьшенным номером отряда в пионерский лагерь, и каждый Новый год — винегрет и пироги.

В сорок втором январе Яна сидела в опустевшей «детской», перебирала фотографии с дочкиной свадьбы и думала о том, как быстро…

А через год пеленала внучку на секретере, с которого ещё не стёрлись чернила.

Сорок пятый январь Яна провела у постели отца. Инсульт. Григорий никого не узнавал, кроме неё. Потом и её перестал, проговорив: «Яна… какое красивое имя… Где-то я его слышал...» В марте его не стало.

Пятьдесят первый январь расцвел щеками второй внучки. Янины январи окончательно стали девчачьими. Всем надо помочь — выслушать, успокоить, почистить уши, перешить куртку, отвезти в музыкальную школу, найти особенный подарок, оббегав пол-Москвы…

Вскоре развалился Союз нерушимый, а вслед за ним и Янина служба. Пенсия совпала с приобретением дочкой с мужем дачного участка. Яна и Слава, поставив на полку собрание советского сочинения в картоне: «Ветеран труда», «Победитель соцсоревнования», «Ударник пятилетки», «Лучший по профессии» и проч., отправились поднимать дачную целину. Электричества нет. Вместо холодильника — пластиковая банка в колодце, пара газовых конфорок, свет в керосинке, горячая вода на костре, душ педальный. Но все уже привыкли к бабушкиному обеду из пяти блюд, не считая киселя с оладушками. Плюс сшитые на машинке «Зингер» из антресольных запасов одеяла, шторы и покрывала. Плюс наследство отца, пущенное на плиточные дорожки. Плюс дед, который умеет всё, от электрики до художественного литья и не менее художественного свиста. Двадцать лет жизни, потраченные на то, чтобы в домике с крылечком и крышей коньком всегда горел свет и была счастливая жизнь. И с болезнью, и после операций, всё легко, всё запросто.…

Шестидесятый Янин январь мог бы быть украшен радостной французской готикой и живыми цветами, но всё это теперь напоминало Свету, навсегда оставшуюся на Парижском кладбище…

В шестьдесят седьмом январе Яна снова гуляла с коляской, с правнуком. От прабабушки ему достались жёсткие русые волосы, настойчивость и чувство юмора.

Прочие полезные качества Яна как всегда рачительно распределит среди следующих потомков. Она определённо думает о них. Как и о тех, кто ушёл. Сколько их продолжает жить в её хранящей мельчайшие детали памяти… Мама, папа, Шурик, Света, родные, Славины родители, соседи, друзья, с каждым годом всё больше. Но всё больше тепла она находит для всех, кого любит. Она сама не осознает ни щедрости своей души, ни безмерности своей любви. Ей, понимающей свою жизнь как служение, всё кажется, что она должна дать что-то ещё…

В семьдесят пятый январь Яна просыпается в шесть утра без всякой причины. Бежать никуда не надо. Просто не спится. Она включает радио и слушает гимн. Мелодия та же, что и в детстве, а слова другие. Но слова не важны. Остаются дела. И музыка…

 
html counter