Юрий ГОНЧАРЕНКО (г. Днепр, Украина)

ЗАЛ ОЖИДАНИЯ

Зал ожидания.

Снова бесстрастный дискант

куполом гулким скользнёт и прокатится эхом…

Зал ожидания,

я при тебе — квартирант;

скорый мой поезд в дремучие дали заехал.

Скорый мой канул,

как в дырку сквозную пятак,

сгинул в тумане в краю сердоликовых сосен.

Я констатирую

трафика грустный этап:

четверть девятого… зал ожидания… осень…

Так отчего ж

не вернуться в оставленный дом,

сбросив билет, как чинарик, в промозглое утро?!

Рядом посадка.

И мы с грустной завистью ждём:

зал ожидания счастья, тепла и приюта.

Вольному воля.

А путь обрятущему — рай.

Нервными струнами всхлипнут колейные жилы…

Зал ожидания,

помни меня и встречай

старой истории новых своих пассажиров.

ЗАДНИЦА

Кошусь на задницу в толпе коронавирусной,

И пальцы загибаю втихаря.

А за спиной сквозь зубы говорят,

Что остановлено метро и цены выросли,

Что на районе вечером шалят

Какие-то придурки малолетние,

Которым пофиг, что чума, что Судный день.

И что сползает тихо набекрень,

Небрежно от рождения прицеплена,

Родная крыша как со стапелей

Линкор. А солнце в небе дразнится —

Бесстыжих кос распатланая медь.

Эх, мне б сейчас вон ту, крутую задницу!

А там что будет… Жить ли, помереть —

Чего о том бессмысленно печалиться?

Удила рвать и сучить стремена…

Ведь в этой заднице и заключаются:

И суть, и смысл, и стимул, и весна.

И я стою, небритым щурюсь увальнем,

В толпе людской блаженный идиот.

И глупый стих, мгновением придуманный,

Под кадыком бессовестно поет.

НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК

Настоящий полковник — спина как палка, волосы — жесть,

Поскребет темной ложкой по донцу своей души.

Ссыплет бережно крошки бессонницы, хлопья ржи.

И потом, не мигая, будет в упор смотреть,

Как проносит течение мимо тела солдат:

Может вражьих, может, мальчишек его полка…

Одинаково вниз орденами несет река,

Уровняв без затеи в единый немой парад.

Настоящий полковник, ты только и жив ожиданьем письма

Все похожие эти, как спины трупов, пятнадцать лет.

Но письмо — приговор. Это значит — надежды нет.

И ты слишком неглуп, чтобы этого не понимать.

Настоящий полковник, твой случай, увы, не нов.

Но ты знаешь: лишь только закроешь глаза — конец.

И настойчиво ждет долгожданного знака свинец

В двух упрямо взводимых гирях стенных часов.

ТЕНЬ

Меж вольнодумством стиха и степенностью прозы

радужнокрылой беспечной скользишь стрекозой:

над колокольцами рифм, над плетущейся розой

цепких метафор, фантазии гибкой лозой —

шепотом строк, многоточьем невидимой выпи,

бритвою листьев — до крови — поди, только тронь!

Только черкни — и слова превратятся в огонь,

если сегодня, как давеча, сдуру не выпил

больше того, что способен в себе уместить…

Если же нет, то удел твой — болотная сыть,

холод ведра и манящий навес сеновала.

Вон, стрекоза, посмотри, видно тоже устала

целое утро над зеркалом пруда кружить.

Села и сгинула. Пала в зеленую сеть,

легкою тенью, с задумчивым ветром не споря.

Было, и нет её. Только колышется море

спелою рябью роняя кипящую цветь.

ОРФЕАДА

Со склонов Парнаса — обители граций и муз,

Внимая напеву бродяжьей пастушьей свирели,

Я с тайною грустью на спящую землю гляжусь,

Что в дымке покоится, будто дитя в колыбели.

Мало́е дитя… Я и сам уподоблен ему,

Оставив отныне любезные сердцу игрушки,

Тоскую и маюсь, не ведая сам почему,

И в жарких объятьях, и в дружеской буйной пирушке.

Угрюм и рассеян, безумен и страшен на вид,

Блуждая ночами в пустынных урочищах диких,

Готов снизойти даже в мрачный глубокий Аид,

Чтоб там, средь теней, отыскать мне свою Эвридику.

Бессильны мольбы. И закрыты врата у тюрьмы.

И поиски тщетны, и смертного тщетны старанья.

Великие боги, в своём отрешенье немы,

Меня обрекают на вечные в мире скитанья.

А «мира» от «моря» — границы не ясна черта,

И букв сочетанье — одной только гласной отличье;

И я выбираю натянутые паруса,

Их предпочитая натянутой маске приличий.

По пенистой глади скользя, легкокрылый «Арго»

В туманной дали оставляет родную Элладу,

Свободный, как чайка. И мне, кроме ветра и волн,

В полёте своём, ничего, как той чайке, не надо.

Не надо мне слов, и не надо мне музыки, друг;

Того и другого в избытке у вечного моря.

Я слушаю музыку волн, я шепчу тишину

В часы пробуждения розовокудрой Авроры.

И в полночи час, в отраженье далеких светил,

Под брызги солёного ветра и пенье оснастки,

Внимаю недвижно безумной эоловой пляске,

На мачту скрипящую молча спиной опершись…

Ни Сцилла с Харибдой, ни чары сирен не страшны,

Пока гладь лазурную надвое режет форштевень,

Пока ветер в спину, и крепкие руки дружны,

И опытный кормчий обходит коварные мели.

Но только лишь парус повиснет с ослабленных рей,

Но только лишь вёсла опутает тиною вязкой,

От чар избавляясь, я, как медногласый Орфей,

Ударив по струнам, сомлевших бужу аргонавтов.

И подняты веки, и струнами шкоты поют,

И мышцы упругие, новую чуя работу,

Блестя под лучами жемчужными каплями пота,

Бросают «Арго» на тугую течений струю…

И вновь перед нами морская бескрайняя синь.

И роза ветров осеняет безумцев дороги.

Такой уж удел нам, скитальцам, отмеряли боги.

И мне, видят боги — их не о чем больше просить.

ЭРОТУ

Мой лукавый мальчишка Эрот,

Ну, куда ты девался? Куда

Улизнул от меня, позабыв про колчан и про стрелы?

Где резвишься, не зная забот,

У покрытого ряской пруда,

Заплетая в кудряшки созвездья кудрявой омелы?

Там кукушечий полдень высок.

Там кузнечиков хрупкий трезвон.

Там так сладко кусать, на цветущей траве разметавшись,

Замеревший у губ колосок,

Сам не веря, как страстно влюблен

В этот купол небес, стрекозу и притихшую чащу.

Мой кудрявый надменный герой,

Я молю, возвращайся скорей!

Натяни тетиву, тихий стон сухожилий исторгнув,

И поющей летучей стрелой

Это глупое сердце пробей,

Чтоб оно не рвалось от приливов немого восторга.

Мой коварный и преданный друг!

Я кричу в безответную синь,

Я стучу в небеса, как бродяга в закрытые двери,

Задыхаясь от сладостных мук…

Так чего же мне больше просить?

Если меньшее даже, и то удержать не сумею.

ОКИНАВА

Эй, брат Кусто,

что там шипит акустик

в щупальцах ламинарий на Муруроа?

Кинга не будет. Акустик откусит провод:

как макарона провод зубам искусным.

Мир оборвется,

пробкой взлетит наружу;

что ж не летать, коль «ружи» — две мегатонны?

Как благодать с неба сойдут муссоны,

если кессоны жертву не обнаружат.

Что говорит?

К зюйду дрейфуют льдины?

Мир вверх ногами… Знаешь, а что, красиво.

Умку несет желтое Куросио,

через фарватер траверзом на Мальвины[1].

Но не дождется

Фолкленд своих камрадов;

грохнет навзрыд кастаньетами и гитарой.

Льдину поймает хуком в скулу «Титаник»,

гордо уйдя в пучину с поднятым флагом…

Что, брат Кусто,

постоянством не купишь славы?

Трап уберешь. Законопатишь люки.

Курс на Перл-Харбор… с чертом! Держитесь суки!

Небо рождает солнце над Окинавой…