Литературный четверг
Новые писатели - 2022
Архив - 2021
Литобъединение
Архив - 2019
Архив
Литературное агентство
Евгений ТОПЧИЕВ (г. Москва) МАКСИМОВИЧ
Неожиданно позвонил Чера, мой институтский приятель. — Женька, сто лет тебя не слышал, как я рад! Cегодня дэ-рэ Максимовича. Поедем поздравим? Я такой самогон сделал, пальчики оближешь. С Черой мы сблизились на военной кафедре, а точнее — на сборах, на которых Чера был командиром взвода, а я — отделения. Подполковник Максимович вёл наш взвод. Максимович был плечистый долговязый мужик, мрачный, с белорусскими усами подковой и глазами усталого Дракулы. Он преподавал нам анатомию боевой машины, умел абстрактно мыслить и весьма конкретно выражаться, потому что без этого не объяснить, как работает сложная техника. Он объяснял. От него часто пахло водкой, с годами он благородно худел, и форма всегда была ему малость велика. — У Максимовича, чтоб ты знал, юбилей, — убеждал Андрюха в трубку, — совсем нехорошо будет, если не приедем! Мы встретились с Черой у метро «Печатники» и на остановке накатили по стакану «сэма». Из озорства подожгли что осталось в стаканах — «сэм» взялся гореть зелёным пламенем, тогда мы проглотили и это пламя и занюхали рукавом, как на сборах; залезли в автобус. Пришла ностальгия, сердце поплыло по тёплым волнам памяти. В этом автобусе мы ездили на грёбаную «войну», которую тогда ненавидели всей душой, а сейчас мысли о военной кафедре вызвали только нежность и грусть. Седые офицеры с кафедры на рубеже нулевых были для нас экзотикой, странноватыми чудаками, которых мы боялись и жалели: страна веселится, делает бабки, а эти носят уродливую форму, занимаются бессмысленной лажей, доживают свой век без денег и славы, как получится. И в то же время они были для нас своего рода отцами, из последних сил дотягивались до наших душ, до каких-то тайных клавиш и струн, которые не пользуются спросом в обычной жизни; я верю, что они дали нам что-то недостающее, без чего мы бы точно не справились. Офицеры сидели в корпусе кафедры и, как полагается, давили сорокоградусную по случаю юбилея товарища. Когда мы вошли, все головы повернулись на нас. — Ё-моё, — оторопело протянули голоса. — Ух, мать твою, профессор! — икнул бледный от водки Максимович, отерев лапой рот. Профессором он называл меня — так повелось с самого начала. В этом его словечке уживались две несовместимые вещи — презрение «нормального мужика» к «вшивым интеллигентам», которое я кожей ощутил, едва поступил в распоряжение мрачного подпола, и в то же время, пришедшее, правда, позже, — уважение к представителю этой самой вшивой интеллигенции за то, что у того «башка что надо». Мне было очень трудно, но со временем я врубился в его предмет и даже помогал ему чертить схемы, по которым занимались студенты, ни черта не понимавшие в технике. В Союзе у людей были явно другие мозги, а сейчас все отупели, могут только тибрить из старых учебников схемы, перерисовывать их в «ворде» и сдавать абсолютно дебильные рефераты потерявшим всякую власть униженным жизнью преподам. — Водки им налей, — велел Максимович веснушчатому майору, — это хорошие ребята. Стогов и Черников. Умные и красивые. Только очень хреновые защитники родины, — странно оскалившись, добавил он. — Почему? — поднял брови майор Садаков. — Они знают, — Максимович мрачно подмигнул нам. — Чего встали? Подходите к столу. Он, конечно, намекал на тот случай, когда мы с Черой по наивной глупости забухали в день присяги и не явились на вечернее построение, предпочтя ему пьяные лобзания с какими-то солдафонами в забубенном кафе гарнизонного городка. Тогда именно Максимович, рискуя репутацией, спас нас от верного отчисления с «войны», а заодно и лишения лейтенантских звездочек. Майор Садаков поискал глазами чистые пластиковые стаканчики, в конце концов выплеснул остатки из двух на пол, налил нам водки. — Ну, товарищ подполковник, с днём рождения вас! — сказал я и кивнул Андрюхе. Тот вытащил из пакета розоватую двухлитровую бутыль и вручил Максимовичу. — Спасибо, Черников! — Максимович, еле держась на ногах, крепко потряс руку Андрюхе. Заглотил полстакана сорокоградусной и плюхнулся на ужасающего состояния диван, который только и мог стоять разве что в комнате отдыха преподавательского состава военной кафедры. — Ну, господа бывшие студенты, как в жизни устроились? — икнув, он уставил на нас осоловелые от водки глаза. — Ничего, работаем. — Юристы-экономисты? — Типа того. — Яс-сно, — Максимович размашисто и пьяно кивнул с видом, что ему и правда всё ясно в сегодняшнем дне. — Платят хорошо, — икнул, — вовремя? — Не жалуемся. — А то смотрите… Если что, приходите служить. — Спасибо, — заулыбались мы. — Чё вы лыбитесь, думаете, этот бизнес надолго? Скоро всё навернётся, в армию придёте, а она, кормилица, ещё подумает, брать вас или не брать. — Ну, вы-то нас к себе возьмёте? — Я? — Максимович тупо обвел нас взглядом. — П-подумаю. В эту минуту дверь открылась, и на пороге появился плечистый, с квадратной фигурой начальник кафедры. — Юрий Владимирович, — он поморщился от дыма, — какого рожна вы курите? Напоминаю, что курить здесь нельзя. Забыли? — Выпьете, т-рищ полковник? — вместо ответа предложил Максимович. — Нет! — отрезал главный. И добавил резко: — Сигарету потушите! Максимович опустил голову, медленно раздавил бычок о край стеклянной банки. — Смотрите у меня! Максимович тускло взглянул на начальника, промолчал. — Вы садитесь, Сан Саныч, хоть ненадолго, — заговорили разом все. — Не могу: язва. Да и за руль — на дачу. Вы меня поняли, Юрий Владимирович… — Сан Саныч внушительно посмотрел на Максимовича и хлопнул дверью. После его ухода все притихли. Молчание нарушил препод по военной тактике, Тарасов. Он кивнул на нас с Черой. — Так что, берём ребят на кафедру? — На хрен они такие нужны? — зло отозвался Максимович. — Ну уж… Юр! — крякнул Тарасов. — Нужны! Парни умные, сам говоришь, а воевать надо с умом! Он подмигнул мне, словно говоря: не обращай внимания, поддатый. — Да эти… — Максимович мотнул на нас длинным точно лошадиная морда лицом, — эти обделаются… в первой же «задаче». — Ты знаешь будто! — возразил Тарасов. — Может, и не обделаются. Русский воин всегда был таким. От него никто не ждал, а он совершал подвиг. Я верю, что русские мальчишки не испортились! — Ну, верь, хуле тебе ещё делать… Такие как Стогов, — он презрительно кивнул на меня, — никуда не пойдут. Их отмажут папочка и мамочка. Погоди… профессор, — он вдруг изумленно уставился на меня, — ты же был в приказе, так? Был? Я точно помню! — Ну, был, — помедлив, ответил я. — Почему не служишь? Кто отмазал? — железным, абсолютно трезвым голосом спросил офицер. — Я... э-мм... пошёл в аспирантуру… — Понятно, — кисло усмехнулся Максимович и шумно выдохнул, откинувшись на спинку дивана, — кто бы сомневался, Стогов! — Вы считаете, мне надо было идти в армию вместо аспирантуры? — с вызовом спросил я. — Я видел, каково там. Два года из жизни вон. Заниматься всякой фигнёй, мёртвую технику красить по тысячному разу. Нет уж, спасибо! — А тут ты чё делаешь? — скривился подпол. — Может, новый авиационный двигатель придумал? Тогда извини, вопрос снимается. Офицеры кряхтели, старались на нас не смотреть. — Что ты придумал, Стогов? Какое инженерное решение? Раз ты не хочешь воевать, не хочешь руками работать, что ты сделал для родины, господин Стогов? — Ничего, — тихо сказал я. — Как же так? — сделал брови домиком подпол. — А почему? — Не знаю. — Может, ты молодой отец, детишек родил и воспитываешь? Так хоть для родины пацанов вырастишь — зачитывается. Я помотал головой. — Тоже нет? Тогда зачем ты родине нужен? С чего я и н-начал… — заплетающимся языком подытожил подпол. Мне вдруг стало очень обидно и неожиданно больно, что Максимович, которого я совершенно искренне хотел повидать, встретил меня вот так… Максимович, с которым мы прошли два тяжких года на кафедре и месяц в армии. Который меня сперва невзлюбил, а потом, видя моё упорство, переменился, зауважал, стал на многое закрывать глаза, отпускал меня с занятий, и я убегал, чтобы повидаться с Танькой, а потом по ночам чертил ему схемы, потому что — услуга за услугу. Максимович, который в знак особого расположения всегда подгонял нам халтурку: разгружать китайские фуры с ширпотребом за хорошие деньги... От неожиданности я впал в ступор и долго не мог найти слов, чтобы возразить. У меня было ощущение, что это просто недоразумение, что я по чистой случайности нарвался на грубость, что выбери я другой день, он встретил бы меня совершенно по-иному; он просто не вправе так со мной говорить! Горячее волны обиды накатывали на сердце одна за одной. Конечно, не вправе! Но именно это он и делает, а значит, бессмысленно рассуждать, вправе или нет. Тебе не послышалось, он презирает тебя, парень… За что? Я сидел как обваренный кипятком, не мог ни пить, ни закусывать. От обиды истошно колотилось сердце, и к горлу подступали слёзы. — Они воспитаны так. Они уже такие. Чего ты от них хочешь? На сникерсах и коммерческих ларьках. Скажи спасибо, что хоть приехали... — Эти — ещё нормальные. Лучше, чем в перестройку… Показываешь им Говорухина там… Невзорова, смотрят, понимают… А дальше что будет? — Вот ты говоришь — русские мальчишки, — неожиданно вступил Виноградов, самый лютый, отмороженный препод на кафедре. — По-твоему, пускай они, а не взрослые мужики воюют? Спасибо, не надо! В Чечне уже повоевали. Их просто выбьют сразу, смену нашу, и хуле потом стране Россиюшке делать? — он обвёл красными рыбьими глазами присутствующих. И продолжил с внезапным ожесточением: — Надобно, чтоб взрослые жопы воевали! Мобилизовать мужиков, оторвать их от жён, от детей, от хозяйства, так те вмиг озлятся, пойдут давить урюков, как вшу… Техникой и злобой. И умом! — он постучал пальцем по лбу. — Пару месяцев хватит. Только кто их соберёт? Никто. Рука нужна. Сталина нет, а жаль!.. — он помолчал, разглядывая свой кулак, маленький и красный. — И что остаётся? Китайские фуры руками вот этих самых ребятишек разгружать, пока урюки дома с людьми взрывают… Как на Гурьянова дом осыпался? Как песочный, н-на! Я помнил этот день. Девяносто девятый год. Мы приехали на кафедру отбывать положенные часы скуки и страданий. Но вместо первой пары к нам вышел какой-то офицер и, кусая губы, сообщил, что на Гурьянова чурки взорвали дом и все офицеры ушли разбирать завалы. Что касается нас, мы свободны. Занятий не будет. Кто-то из нас спросил, можем ли мы пойти посмотреть. — Дебилы, что ли?! — искренне возмутился препод. — Идите отсюда. Не дай бог вас там увижу. — Товарищ подполковник, может, там нужна помощь? — Улепётывайте подобру-поздорову, сказано вам! Мы побрели в сторону автобусной остановки, не зная что делать, идти — не идти… Возле метро вяло пососали пиво и разъехались по своим девушкам и скоро забыли про взорванный дом с людьми. — Женька… ну что ты… расстроился? Не бери в голову, бухой он, и вообще идиот… давай закуси… — встревоженно хлопотал Чера, желая вывести меня из душевного нокаута, в который меня отправил Максимович. — Всё норм, всё норм, — рассеянно отвечал я, кусая губы, чтобы не расплакаться. — Я всё понимаю… Выпьем, Эндрю? — Не вопрос! — Я, может, родине и не особо нужен, Андрюх, только не ему об этом судить, правда ведь? Какого хрена он так со мной разговаривает? — Успокойся, вообще не думай, как будто его тут нет. Кто-то тем временем с жаром говорил: — … я тебе на примере покажу… Может у бабы щель быть не так, — веснушчатый майор поставил вертикально ребро ладони, — а так? — он перевёл руку в горизонтальное положение. — Не может, — отвечали ему. — А вот и не угадал! Может! — орал майор. — Когда она на боку лежит… Офицеры, пьянея, переходили на всё более фривольные темы. Снова закурили. Максимович сидел с закрытыми глазами на диване. Может, спал. Меня изумляло и коробило равнодушие офицеров. При них только что незаслуженно обидели человека, а все плевать хотели, обсуждают устройство женских органов. Я не выдержал и сказал громко, обращаясь к спящему Максимовичу: — Вот вы, товарищ подполковник, сказали — я родине не нужен. Сказали ведь, так? Вы меня слышите? Максимович лежал на диване, вывалив небольшое алкашеское пузце, с неестественно отведёнными назад плечами, напоминающими сломанную вешалку. На мои слова он чуть приоткрыл глаза, но было непонятно, распознаёт ли он ещё человеческую речь. Я продолжал: — Вообще-то я работаю по специальности. В фармацевтической компании, которая делает лекарства от рака! Что на это скажете? Нужная вещь для родины, или нет? — А? Где такое? — пьяно вскинул голову Максимович. — Интересно, очень интересно, — оживились офицеры. — Подумать только! Такое ещё есть? Значит, ещё не всё развалено! — с энтузиазмом откликнулся Тарасов, тот самый, который не потерял веру в русских мальчишек. — Ну, за вас, ребята! — он поднял руку с рюмкой. — Стогов, Женя, может, ты знаешь, почему моей жене, у неё рак крови, не делают химию, хотя она ей положена? Она в онкоцентре на Каширке, — вдруг спросил Виноградов. Вопрос застиг меня врасплох. — Я… не знаю. Я сам не специалист, но у меня есть друг — он разбирается. Он там может кого-то знать… — А ты кем там работаешь? — Финансистом. — Что ж, тоже важно, — вздохнул, отведя глаза, Виноградов. — Бухгалтер, милый мой бухгалтер, — затянул с дивана пьяный Максимович. — Юра! Кончай! — осадил его Тарасов. Многие, впрочем, улыбались, не видя в поведении Максимовича ничего предосудительного. — Денежное довольствие считаешь? Бабская работа! Разочаровал ты меня, профессор. Смотри — скоро задница вырастет как у женщины. — Стоп! — к моему изумлению Чера, мой тихоня, предупреждающе поднял руку, после чего спросил внятно: — А вот мне интересно, товарищ подполковник, почему вы, такой умный, не поехали в Чечню, а сидите здесь? Может, вы что-то особенно полезное для родины делаете? За столом воцарилось молчание. Максимович не отвечал. Он снова замер, как будто уснул. Только медленно сжимающиеся и разжимающиеся кулаки выдавали в нём нервную деятельность. — Андрюх… ты даёшь… — пораженно прошептал я. — Может, побывали где-то до? — выразительно шевеля бровями, продолжал Чера. Я видел, как Виноградов вцепился побелевшими пальцами в подлокотник стула, пожалуй, он сейчас чем-нибудь в Андрюху запустит. — Вот, к примеру, мой отец в Афгане служил. А вы — где? Опять только молчание было ответом. — Пожалуй, нам пора. Пойдём, Жёня, — громко сказал Чера и поднялся. Я встал вслед за ним. Возле пожарного щита с багром и идиотским конусовидным ведром красного цвета нас догнал веснушчатый майор Садаков. Он долго чиркал зажигалкой, потом сказал: — У него сын даун, у Юрия Владимировича. Вся жизнь через одно место. Не серчайте вы на него. — Не будем, — обещали мы. |