Dixi

Архив



Сергей КАРДО

Сеанс на 19.15

 

Жена Ашота, директора кинотеатра на Садово-Черногрязской, работала в институте глазных болезней препаратором. Должность так себе, и зарплата соответствующая — шестьдесят два рубля пятьдесят копеек в месяц минус налоги. Зато свободного времени вагон и маленькая тележка. Плюс — всеобщее соболезнование и сочувствие. Какой дурак (или дура) за смешные деньги будет работать от и до? Никакой. Бедная девочка! Мир полон несправедливости! Такая красивая и такая зарплата! Хорошо, что замужем за армянином, а эти умеют зарабатывать.

Но иногда бедной девочке доводилось выполнять кое-какие необременительные обязанности. Куда-то съездить. Что-то отвезти. Или что-нибудь привезти.

Она трудилась в отделе, где работали молодые ученые, которым для диссертаций в больших количествах требовались биопрепараты. Вот их-то доставка и поручалась Ане. За ними бедняжка периодически ездила на бойню мясокомбината. Ездила она туда легко и без принуждения — привезла что-то в коробочке, отдала аспирантам и ушла домой или по магазинам.

И вот однажды после обеда Ане неожиданно срочно поручили привезти нечто «достаточно накопившееся». Аня с легким сердцем отправилась в путь, предупредив начальницу, что сюда она уже не вернется, дома поставит препарат в холодильник, а утром дотащит его до института. Ну не будут же ученые ждать ее? Вдруг она зайдет в магазин и увидит что-нибудь такое, без чего жизнь не в радость?

 

* * *

Получив посылку, упакованную в картонную коробку, Аня поехала в комиссионку на Беговой улице. В Москве уже неделю идет Олимпиада, в городе полно поистратившихся иностранцев, значит можно будет кое что приглядеть. Там ей с ходу попался на глаза импортный черный дождевик с капюшоном и крупной ярко-красной надписью на спине STABLE STAFF. Скроенный регланом он выглядел супермодно, очень западно и так классно блестел! Прямо как концертный Steinway. Довольная Аня с покупкой прошла в отдел техники. Часы, фотоаппараты, телевизоры, магнитофоны. Все это в доме имелось. А вот ручные часики надо посмотреть обязательно. Часики Аня любила. Но насчет модных часов без стрелок для Ашотика Аня засомневалась — надо ли ему? Сто восемьдесят все-таки рублей. Конечно, муж за счет левых сеансов зарабатывал неплохо, и триста сверху зарплаты в сто шестьдесят в хороший месяц выходило, но часы? Это штука двоякая. Для армянина в любом возрасте иметь дорогие часы дело престижа и самоуважения. Надо. А с другой стороны — кому нужно это время? Всегда можно спросить.

«Ориент» у Ашотика был. Однажды, ужиная с друзьями, он на спор бросил их в кастрюлю, в которой варились макароны для спаниеля Кузи. «Ориент» с объявленной глубиной погружения сто метров, с тремя календарями, сапфировым стеклом, вариться вместе с какой-то лапшой не пожелал — когда часы выудили вилкой, они гордо стояли, запотев изнутри до полной непрозрачности. Тогда Ашот небрежно бросил их в мусорное ведро. «Левак!» — уверенно произнес он перед удивленными гостями. И добавил: «Они мне никогда не нравились».

«Сейко 5» с винтажным серым циферблатом выглядели невзрачно. Но только для тех, кто был не в теме. Часы достойные японского рабочего среднего и ниже среднего достатка в Москве были редки, ценились, но не очень высоко — из-за лаконичного вида и нежного подшипника подзавода. С «пятеркой» тоже не заладилось — Ашот, насмотревшись контрабандных фильмов про карате, решил разбить ребром ладони кирпич. Кия!!! Браслет рассыпался, стрелки сложились стопкой, поэтому и эти часы отправились вслед за сваренным «Ориентом», а сам директор кинотеатра побежал к травматологу. Перелом мизинца и ушиб пальцев, с которых муж забыл в самурайском угаре снять перстень-печатку и обручальное кольцо.

«Не обижу ли я милого? — засомневалась Аня. — Он такой щепетильный к своей внешности и так внимателен к мнению своих друзей… Пожалуй, воздержусь. Сейчас у него «Ситизен аквамастер». Страшные и тяжелые, как манометр. Но импортные. Воздержусь. Эти электронные с виду ничего, модные, кажется немецкие, ремешочек такой уютный, с дырочками, желтенький».

Аня направилась к витрине с видеомагнитофонами. Тайком — Ашот часто говорил, что они скоро убьют кинотеатры, а он этого не переживет. Поэтому за едой в доме говорить о видюшниках было запрещено. А Ане очень хотелось его иметь. Ведь у подруги таковой уже был. Но у той был «выездной» муж, а у Ани нет. Аня мечтала смотреть на видаке мелодрамы, навзрыд красиво плакать с бокалом вина, сигаретой и телефонной трубкой у уха.

«Анжела, ты представляешь? Я смотрю сейчас «Певчую птичку», и этот гад ее бросил! Как он мог? Ну как? Я вся обрыдалась, это невозможно пережить, только не рассказывай мне что дальше. Я соберусь и досмотрю, каких бы слез и нервов мне это не стоило».

Но желанных приборов на прилавке не было… Раскупили конкурентки.

Аня расстроилась и вернулась за часами. А то несолидно — директор кинотеатра похож на водолаза. Купив, она как-то запоздало удивилась — чего я переживаю? Мне все равно только видео нельзя, я его и не покупаю.

 

В то самое время, пока Аня мечтала и мучилась раздумьями в комиссионке, Ашот стоял в кабинете предисполкома Бауманского района. Ему «ставили клизму». Или «вставляли пистон». Ашот еще не определился с сутью процесса, и это его озадачивало. Следы тяжелых раздумий омрачали выразительное восточное лицо. Мысленно директор был далеко — он проигрывал ситуацию, которая привела его на ковер в безликое типовое здание, олицетворяющее власть трудящихся. Он просчитывал варианты последствий. И, конечно, способы и сценарии расправы над виновными. А дело было так: вчера, когда за работу кинотеатра отвечал его заместитель Вова Евгеньевич, на девятнадцатичасовом сеансе при третьей смене бобины фильма про индейцев киномеханик вместо продолжения поставил пленку, на которой оказался кусок совсем другого кино с очень простеньким сюжетом — о футбольном матче между женскими командами. Озвучка шла на немецком. В перерыве игры в судейской комнате игроки команды, в чьи ворота по ходу игры был назначен спорный пенальти, учинили жестокую расправу над судьями. Киномеханик всполошилась лишь тогда, когда в положенном месте — встрече индейца в исполнении Гойко Митича и дезертира красавчика Дина Рида у живописного ручья зрители не засмеялись, а наоборот — напряженно затихли. Заподозрив неладное, женщина отложила вязание и выглянула через смотровое окошко в зал. Во весь экран шла сцена надругательства над судейской бригадой: мощные краснощекие спортсменки, одна краше другой, быстро меняясь перескакивали от одного к другому, наслаждаясь половой местью — оральной и анальной, — при этом не забывая и классику, подбадривая естественно увядающий тонус команды рефери втыканием древка судейского флажка прямо им в задницы. Киномеханик не сразу пришла в себя, зажмурилась, чтобы оторваться от экрана, пригладила распрямившуюся шестимесячную завивку, глотнула из пузырька корвалола, собрала вещи и, погасив кинопроектор, тихо вышла вон.

В зале засвистали, затопали ногами, поднялся гвалт и гомон. Одни орали: «Давай дальше!» Другие, уходя, грозили кулаками, плевались на экран и крестились. Третьи требовали вернуть деньги. Четвертые не могли отклеиться от стульев. Сеанс был прерван на полчаса, расписание было сорвано. Для директора кинотеатра появление неизвестной бобины в аппаратной было загадочным. Ашот мучительно соображал, как такое могло произойти, и приходил к мысли, что, скорее всего, он лично не имеет к этому отношения. Репертуар был не его.

«Свои» фильмы Ашот покупал у знакомого фарцовщика за доллары для того, чтобы нелегальными показами у себя в кинотеатре зарабатывать на жизнь. Предстояли большие траты «на искусство». Молодая красавица жена готовилась поступать в театральное, учила басни, отрывки, нашла себе необременительную синекуру, чтобы не попасть в тунеядки. Ашот не мешал ей, его житейский опыт (третий брак за последние шесть лет и диплом экономического факультета ВГИКа) подсказывал, во сколько обойдется проходной балл, и он тоже по-своему готовился к экзаменам.

Собрать друзей, проверенных друзей друзей, нужных людей и их подруг в кинотеатре, угостить шампанским за счет заведения, прокрутить им клубничку и получить с кого-то деньги, а с кого-то паблисити за удовольствие — невинное занятие. Ягодки хранились у Ашота в старом списанном сейфе в подвале, ключи были только у него самого и Вовы Евгеньевича. «О чем идет речь? — мучительно соображал Ашот. — О какой ленте? Неужели тезка Ильича без меня слевачил? На сук предателя!» Лицо пистонополучателя покраснело и покрылось капельками пота. Предисполкома это с удовлетворением заметил.

«Субчик боится. Реагирует. Неплохо я выступаю. Продолжаем выволочку. Секретарша, наверное, уже валидол капает для посетителя».

«Если было жесткое порно, то здесь же и уволят. Если «ню», то это дежурная клизма. Приговор зависит от того, кто настучал. Но все равно я начну с Вовы, — решил Ашот. — И очень хочется узнать: что конкретно смотрели неблагодарные зрители: садо-мазо-шизо или пособие для вступающих в брак, какую-нибудь греческую смоковницу? Хотя там, кажется, нет футбола».

Ашот, пригладив волосы, взял слово.

— Товарищ Еськов! Если вы решили просто на меня кричать, то я буду молчать. Если вы хотите знать правду и иметь гарантию, что это пятно на репутации культуры нашего района будет стерто и никогда больше не повторится, то дайте мне время в случившемся безобразии разобраться. Потому что произошедшее в кинотеатре для меня пока неясно. Вчера я отсутствовал, был на обязательных курсах по переподготовке в военкомате. То, что произошло, произошло за моей спиной. Я не потреплю от персонала топтания доброго имени районного кинопроката и искренне возмущен обманом нашего советского кинозрителя… Мне нужно время, чтобы найти виновного и со всей пролетарской строгостью передать дело в компетентные органы, — закончил фразу Ашот и решительно застегнул вторую пуговицу на пиджаке. Раз «первый» сюжет не озвучивает, значит это неважно. Тогда и ты, будь любезен, послушай меня.

Товарищ Еськов опешил. Компетентные органы? Эка загнул. Явный перегиб. Подключить органы — пойдут законные вопросы и ко мне. Как допустил? Это у тебя под крылом порнушник. Начальнику управления кинофикации района Лещинскому давал рекомендацию я, а он уже принимал этого вальяжного армянина. Ну он и выдал — органы!

— Так. Нечего мне тут указывать. Сами прекрасно разбираетесь, какая обстановка на дворе. Взгляды всего мира сейчас прикованы к Москве. Но не только прогрессивного человечества. Еще кое-кто из-за темного угла пристально смотрит на нас и ждет наших проколов. Олимпиада восемьдесят! Мы с таким трудом ее добились и кое-кому это не по нраву. Под видом спортсменов в стране могут разгуливать профессиональные провокаторы и специально обученные люди похуже.

Первый подошел к Ашоту вплотную и жарко зашептал на ухо: «Сейчас каждый второй в толпе человек — из наших в штатском! Ты понял меня? Куда они могли доложиться, знаешь? То-то».

И гаркнул в пустоту: «Идите и разберитесь. Примите соответствующие меры к киномеханику. Совсем разболтались — всякую дрянь на свалке найдут и в кино тащат. Уволить разгильдяя. Перед гражданами извиниться. Учтите, у меня везде глаза и уши. Я не потерплю попыток извращения вкусов отечественного кинозрителя. Зарубите это себе на носу. Свободен!»

Предисполкома выразительно захлопнул папку на столе. Ашот энергично кивнул головой и застегнул третью, последнюю пуговицу на кримпленовом пиджаке, по военному развернулся через левое плечо, чеканя шаг вышел из кабинета и направился прямиком на работу.

В кинотеатре шел сеанс, в фойе было пусто. Володя пил пиво в буфете. Ашот от картинки вскипел.

— Вот кого я страшно рад видеть! Какая неожиданная встреча — Вова Евгеньевич на работе! Ну-ка, расскажи мне, как это так вышло?

— Что именно? — вкрадчиво и хищно осклабился Вова Евгеньевич. — О чем речь, товарищ директор?

— Дуркуешь? Откуда вчера взялось порно в репертуаре?

— Порну-у-у-ха? В Бауманском районе? В советском кинотеатре? — сделав удивленное лицо, опешил зам. Но быстро взял себя в руки и убежденно ответил:

— Исключено. Это злобный навет. Поклеп. Политический заказ. Кто-то очень хочет очернить столичный кинопрокат и наш кинотеатр. Если это вообще было. А оно было?

— Не ломай дурочку. Пол Москвы полощет. Если Еськов говорит что было, то я ему почему-то верю. А тебе, — Ашот помахал растопыренными пальцами перед лицом отшатнувшегося Вовы, — почему-то нет.

— Наташка, наверное, поставила, — обмяк Володя. — Вчера была ее смена. Кроме нее некому.

— Наташа? А у нее откуда? Ты вообще в теме, товарищ мой заместитель? Ты был вчера на работе?

— Как штык. Думаю, что это Вадим принес, — с сомнением ответил Вова.

— Ах, Вадим? Откуда этот говнюк ее взял?

— Понятия не имею. Он ваш заместитель по художественной части. Получает фильмы по разнарядке в порядке общей очереди согласно категории кинотеатра из районного фильмофонда. А конкретно эти бобины, я предполагаю, — наморщив лоб произнес Вова Евгеньевич, — он получил в подарок от делегации прогрессивной рабочей молодежи ГДР на неделе культурного обмена. В Бауманском райкоме накануне их отъезда в плане мероприятий было братание наших отобранных комсомольцев с ними и фуршетом. Вадим пошел по приглашению от управления кинофикации. Там надрался пива, в буфете по случаю с базы выбросили «Радебергер», классное пивцо, пять бутылок и в ауте. Он приперся потом сюда, успел похвастаться, что выпил десять.

— Ты сам фильм видел?

— А надо было? Я в пять ушел домой, — соврал Вова, сбежавший с работы в два.

— Это уже другой коленкор, — задумался Ашот. — Совсем другой. Вадимчик у нас непростой человечек. У него родители высокие, поэтому эту пьянь малохольную сюда пристроили…. Так-так… А почему бобины оказались в проекционной?

— Элементарно, Ватсон. Вадим притащил баул. Сумка иностранная, красивая, но тяжелая даже для трезвого. Он еле на ногах стоял. Сумка ему глянулась, он решил, что она его трофей. Мы ее открыли, думали там пиво, оказались цинки с катушками. Я ему сразу влил — раз кино, неси в аппаратную, это твоя прямая обязанность. Я прав? Таскать пленки — не царское дело. Он сам все оттаранил и уехал спать.

— Так, так, так… Вы думали там пиво? Раз Вадик не знал, что он несет, то выходит, что ему ее или всучили или он ее украл. У иностранных гостей райкома партии. А пиво оказалось кином. Значит, этот чмо Вадим принес его из райкома… — задумался Ашот.

— Он так сказал. Райкома партии. Точнее — из банкетного зала райкома.

— Уже неважно. У меня указание Еськова уволить виновного. Первый намекнул на киномеханика. Нашел на помойке и поставил, якобы. Это, Вова, неправильный сценарий. Если мы турнем Наташку, мать одиночку, то к нам точно прицепятся — уж больно быстро вы все уладили. Сбросили стрелочницу под откос. Суета здесь говорит о желании скрыть что-то более серьезное.

— А почему такой шум-то? Народ с утра обзвонился — когда будет повтор фильма про футбол? Спорт сейчас — национальная идея. Футбол — олимпийский вид, у нашей сборной виды на золото. Почему не повторить-то? Люди хочут кино. Спорт, как и Пушкин — он наше все. Может показать?

— Мудак ты, Вова. Я тоже ничего не видел. Шум потому, что не должен советский человек думать о плотском взамен трудовых или воинских подвигов во славу решений ЦК. Знать ему не дано о каких-то иных отношениях полов, кроме как о семейно-производственных. Еськов сам ни хрена не видел, но чутье у него соразмерно посту. Если он ухватился за инцидент, значит, имеется в нем его интерес. Понял ты, наконец? Там был не футбол. Трудящимся подкинули отвратительный оскал империализма. Им дали увидеть то, что партия запрещает. Это всех и взбаламутило. Я только что из исполкома. Знаешь, как меня там сам катал? Не знаешь… Я думал, что уволят с волчьим билетом, а там и партийный светило на стол. Но Первый остановился, осекся, когда я ему зубы показал. Зама первого по культуре Лещинского, который над нами начальник, трогать он не стал. Засветился, значит. Выходит, правду говорят, будто он зять Еськова. Слышал сам — раньше наш шеф ментом работал на трех вокзалах в женском вытрезвителе. Вот так-то, Вова. Но ты меня, прям, порадовал. Мой священный долг как члена КПСС пресечь крамолу. Пусть Вадима дрючат его коллеги по партии. Им клубнику со сливками можно, народу нельзя. Нарушен порядок идеологической борьбы, это и есть причина кипиша. Фильм перемотать, уложить в коробки, опечатать и вернуть. Кто принес, тот и отнес. Звони ему домой, пусть скачет сюда, комсомолец. Возвращать награбленное у трудящихся братской страны.

Ашот наконец успокоился. Выдохнув с облегчением, он кивнул буфетчице: «Даша, коньяк есть?»

— Для вас, Ашот Гамлетович, всегда. Двести? Закусить?

— Персики в сиропе, в мой кабинет. Заметь, Вова, я тебя даже не спрашиваю.

Вова Евгеньевич, подобострастно облизнувшись, кивнул.

— Тогда бутылку.

— И лимончик. С сахарком, — засуетился, угодливо улыбаясь, заместитель.

— Все-таки ты неправильный, Вова. Лимон здесь лишний. Научись пить коньяк по-человечески. Даша, продай ему, поцу, шоколадку, пока он воблу не попросил.

 

Аня, увешанная свертками покупок, в девятом часу вечера поднималась по темной широкой лестнице к себе в квартиру. В подъезде давно уже не горела ни одна лампочка. Неверный отсвет уличного фонаря еле-еле проникал сквозь пыльные окна, едва выхватывая из темноты высокие потолки, изгаженные сгоревшими спичками. Стараясь быстрее проскочить темные пролеты, Аня ускорила шаг и теперь, подбежав к двери, стоя на одной ноге, стала извиваться ужихой, чтобы достать ключи из сумочки, оказавшейся под самым большим свертком. Она уже почти открыла замок, как из ее пальцев выскользнули бечевки посылки для ученых. Аня ойкнула: коробка картонным ребром шваркнулась о кафельную плитку пола, развалилась на две части, и из нее куда-то вниз, в темноту, клацая по ступеням, покатилась трехлитровая стеклянная банка, обмотанная малярной лентой. Следом из подмышки выскользнул пакет с индийским постельным бельем. Аня мужественно преодолела отчаяние, когда где-то в середине пролета банка, напоследок звонко хлопнув, разбилась, подхватила плащ, белье с пола и наконец открыла входную дверь. Зажгла свет в коридоре и вышла снова на лестничную клетку. Где закончила свой земной путь банка, видно не было.

Аня уже очень устала и, пожалев себя, решила, что «ну и хрен с ней. Я что, обязана им возить всякую дрянь? Они сами должны о себе заботиться. Я хочу спать».

И захлопнула дверь.

 

Поднимавшийся получасом спустя Ашот не очень неожиданно поскользнулся на ступеньке. В парадном всегда что-то валялось на лестнице — картофельные очистки, окурки, упаковочная бумага. Иногда завхоз школы дядя Коля, которого в подпитии не пускала в дом жена Алевтина. На этот раз Николаша полусидел между вторым и третьим этажами, привалившись к стене мрачной горой плоти, уронив голову на грудь и раскинув босые ноги (супруга снимала с него обувь и носки, дабы никто не польстился).

Ашот, наткнувшись на завхоза и выругавшись, поднялся на пролет выше. И тут под башмаком опального директора липко хлюпнуло что-то влажное. Подметка заскользила, и если бы директор кинотеатра не схватился за перила и был помоложе, то непременно сел бы в шпагат. Не сразу собрав ноги обратно, Ашот некоторое время повисел на ограждении, мысленно проклиная социалистическую власть и высокую бытовую культуру советских людей. «Весь потолок засрали, теперь взялись за лестницу?» Затем, не выпуская перил, он сделал еще один шажок и снова наступил на что-то. Не очень большое, но очень скользкое. «Маринованные зеленые помидоры, — подумал Ашот. — В рассоле. Или Коля наблевал школьным винегретом».

Еще шаг, и снова хлопок под ботинком и борьба за равновесие при помощи перил. Вспотевший Ашот наконец решил, что пора перестать изображать девочку на шаре, и достал зажигалку. «Надо перекурить. С Вовой Евгеньевичем всегда так происходит. Очередной перебор. Но что делать: Вовкина фамилия — Высоцкий. Такой же заводной, как тезка. Фамилия обязывает».

Ашот пошаркал ногой влево-вправо, очищая пространство, и осторожно присел на ступеньку. И сразу догадался, что промахнулся.

Под левой ягодицей мягко спружинил и выскользнул в черный квадрат пролета еще один непонятый шарик. Внизу раздался сочный шлепок. По звуку — яйцо пашот. Кто-то рассыпал. Кто у нас такой обеспеченный?

Но голос в голове усомнился: «Какие, в баню, яйца пашот? В подъезде? В доме у Курского вокзала? Откуда ты, плебей, знаешь, как звучит упавшее с третьего этажа яйцо пашот? Ты жил в Париже?»

Зажигалка щелкнула, Ашот прикурил, затянулся. «Аполлон-Союз» конечно не Мальборо, но в темноте сойдет. Выпустил дым и пошарил вокруг себя рукой. Липко… и тут же почувствовал, что его брюки и трусы промокли.

«Вот дурень! Уселся в мочу, — расстроился, вскакивая, Ашот. Провел рукой по штанине и брезгливо поднес ладонь к лицу. — Не похоже… Какая-то химия. Коля стал пить денатурат?»

Директор поднял руку повыше и еще раз щелкнул зажигалкой — в неверном свете язычка пламени на Ашота со ступеньки пялился мертвыми зрачком здоровенный глаз.

Ашот в ужасе отшатнулся, выронив зажигалку. «Кунац меймун! Алевтина все-таки убила Колю! Так врезала, что зенки вышибла? Сто раз обещала! Или Еськов накидал? «Всюду мои глаза», — не к месту вспомнились слова «преда».

Черная лужа прекратила суматошные размышления директора — от упавшего Zippo она вспыхнула синими всполохами, высветив еще с десяток мертвых зрачков, рассыпанных по ступенькам.

«Тьфу! У Коли их столько не было!» — успокоился Ашот.

Глаза в пламени зашевелились, стали шипеть и шкворчать. Ашот с остервенением начал топтать сполохи. Пламя погасло, наполнив пролет отвратительной вонью.

Разъяренный он пошарил вокруг, нащупал зажигалку и еще кое-что, взбежал на свой этаж и мягкой походкой хищника вошел в спальню.

На кровати в лакированном плаще сидела заплаканная Аня и разглядывала на запястье часы на желтом ремешке. Рядом валялся англо-русский словарь, раскрытый на букве S.

Ашот поднес ей под нос кулак. Аня захлопала ресницами.

— Ты сердишься, милый?

Милый разжал кулак — на ладони лежало подобранное на лестнице око.

— Смотри.

— Ф-ф-у-у... Какая гадость! Где ты это взял? Ты принес домой напугать своего котеночка? — заканючила Аня.

— Твое? — сунул свою находку ближе к носу супруги Ашот.

— Мое? Хотя…Кто знает? Совсем забыла, я, кажется, на лестнице банку с работы кокнула. В Микояне нам выдали для работы. Сейчас посмотрю в накладной. Ну что за день сегодня такой? Я ничего не успела. В комиссионке пусто, одни наши. У меня билет на завтра в Крылатское на стрельбу из лука, а мне надеть нечего, — Аня потерянно рылась в сумке. — Вот. Нашла. Глаза бычьи. Сорок штук.

— Иди собирай свои глаза, дура, пока там никто от инфаркта не помер. Одеть тебе нечего? Перестань тратить налево-направо, ты забыла, сколько мне выйдет поступить тебя в театральный? Я не дочь Монтесумы, на зарплату не проживешь. Или ты хочешь как все? От аванса до получки? Собирай, пока их не передавили.

— А ты мне не поможешь? Я их боюсь. Они воняют.

— Совок возьми и веник. И тряпку. Глазки-то в собственном соку. После коньяка с персиками твоего любимого чуть не вывернуло, — поежился Ашот.

— Формалин, наверное, — равнодушно произнесла Аня. — Тебе было плохо, Ашотик? Вызвать врача?

— Мне было хорошо, пока я не наступил на парочку. Что ты скажешь врачу? Алло, алло, скорая, быстрее, мой муж на лестнице раздавил глаза, его тошнит! Сейчас Олимпиада, знаешь сколько всяких любопытных людей сюда приедет? Молча иди собирать.

— Там темно, милый. Пойдем вместе?

— Вместе? Твою работу с тебя спросят. Не будешь трудиться — мне придется покупать тебе справку с места работы. Знаешь, сколько…

— Ой, я как-то не подумала. Наверное…

— Собирай, помоем что осталось и завтра отнесешь.

— Какой ты у меня умный, Ашотик. Я тебе зато часики купила красивые. Сними эти, смотри как здорово — нажимаешь на кнопочку и загораются красные цифры. Правда здорово? Желтое с красным сочетается.

— Выкини. Как я за рулем буду время узнавать?

— Тогда я их себе оставлю. Ашотик, ты знаешь, что ты очень хороший и любимый?

Ашот вздохнул — красивая блондинка всегда немножко дура, тут уж ничего не поделаешь, а уж будущая артистка…

 

* * *

Наутро редкие в этот час прохожие наблюдали занятную картинку — к кинотеатру почти одновременно подъехали три автомобиля. Черная Волга с занавесками на заднем стекле, белая «пятерка» и грязно серая Волынь ЛУАЗ. Из Волги водителей, вышедших из белой и испачканной машин, вежливо пригласили в черную. Оба, побледнев, безропотно и тихо уселись на задний диван, и Волга, не включая поворотников, выехала на пустынное Садовое кольцо.

Вову Евгеньевича и Ашота Гамлетовича вежливые безликие люди повезли в райком партии на Новобасманную улицу, 37.

 

* * *

Через пятнадцать минут уже внутри здания их попросили подождать в коридоре у кабинета главы района.

Потом их пригласили войти внутрь. Еще через четыре минуты они снова вышли.

Вова Евгеньевич с видом дауна безучастно разглядывал потолок. Ашот, играя желваками, закурил под табличкой «У нас не курят». Следом за ними в приемной появились трое хорошо одетых моложавых мужчин. Их лица не выражали абсолютно ничего. Последний вошедший плотно закрыл за собой дверь и развел руками: «Товарищи, ничего личного. Сами знаете, какая сейчас обстановка. Мы должны сплотиться, иначе не мы их, а они нас. И благодарите, что по статье не пошли. Пожалели вас, вашу мать престарелую, Владимир, и жену вашу, Ашот Гамлетович. Хотя и ее можно по совокупности привлекать за скрытое тунеядство. Нам все известно про вас. Про ваши сеансы, про все. Подумайте хорошенько, как и с кем будете жить дальше — как все или… Но с культурой вам точно не по пути. Надеемся, прощайте».

 

Аня тем временем несла в сумке поллитровую банку с собранными на лестнице глазами, залитыми спитым чаем. Спиртного в доме не оказалось. Она рассеянно смотрела по сторонам, удивляясь количеству милиционеров и стоящих у тротуаров пустых автобусов с наклеенными на стекла плакатами олимпийского Мишки. Талисман таращился на мир, но радости, несмотря на улыбку, в его взоре не было. На задних лапах символа вместо пяти когтей было нарисовано только четыре. Аня догадывалась почему — потому что торопились. Обстановка в мире сложная. И ясное и чистое небо Аню озабочивало. В 14.00 начинались соревнования под открытым небом, а у нее в сумке на глазках лежал новый плащик. Ах, если бы небо хмурилось! Даже надпись «работник конюшни» не помешала бы небрежно набросить реглан на плечи и попасть в кадр хроники. А там кто знает? Красивая девушка всегда считалась символом преуспевания и вывеской. Учить басни — это хорошо, но не хочется тратить время на чепуху, хорошо бы сразу в камеру и на экран. На то и существует индустрия кино, чтобы делать звезд из золушек. Я им себя, а они на мне сделают и себя. Ашотик, конечно, хороший, но с ним придется расстаться. Ну кто такой директор кинотеатра? В Лас-Вегасе это да! А на Садово-Черногрязской? Какие-то сады и какая-то грязь? У нас и так одна грязь кругом.

Девушка вбежала в здание института.

В препараторской Анечка поставила биоматериал в холодильник и села у окна полировать ногти. Аспиранты Карасев и Фишман, многозначительно переглянувшись, не сговариваясь бросились открывать дверцу — «где они?» Увидев банку, оба уставились на Аню.

— Это все? Так мало? Фу-у, а что за ужасный запах? Они вообще в чем?

— В чаю со слоном. Это дорогой чай. Я банку нечаянно немножко кокнула. А как им вообще пахнуть? Они ведь от дохлых коров.

— Обалдела? Почему так мало?

— Много будете знать — скоро помрете. Вы, мальчики, офигели — какие-то претензии пошли. Вам не стыдно? В общем, я увольняюсь, с хамами я не работаю.

 

Преисполненный мрачной решимости придушить всех подчиненных, Ашот вернулся в кинотеатр. Первый, кто попался на глаза, была буфетчица.

— Ашот Гамлетович, миленький, вам сейчас жизненно необходимо снять давление. Накрою в подсобке, подальше от лишних глаз. Я как раз с базы. Свежие персики...

— Дарья Викторовна! Если бы полчаса назад меня морально не убили, я бы тебя трахнул. В знак благодарности. То, чего я добивался от всех моих женщин, а их было немало, я так и не добился. А ты на лету схватила. Давай в последний раз, уволили меня.

— Вас? — ахнула Даша. — А я уж было согласилась…

— Меня. Я больше не Ашот Гамлетович, язык более себе не ломай, я пришел подписывать обходной. У кого? Убей не знаю. Давай ты мне подпишешь? Четыре проектора, экран, занавес, машинка для перемотки, кресла…

— Абзац… — прошептала Даша. — Это что ж — Вова Евгеньевич будет директор? Сопьется.

— Не-а. И его тоже через колено. В Бирюлево его родное, к матери. У Вова́ диплом МИСИ, работу найдет. Куда податься мне — вопрос. Рабоче-крестьянская культура отныне мне запрещена.

— Ну и дела… — задумалась Даша. — А как же супруга ваша? Ей ведь поступать…

— Я тебя умоляю, советское киноискусство переживет. У меня, как говорят наши плутократы, сменились приоритеты. Я ее не потяну, не поступлю, мне без работы элементарно через год будет нечего жрать. А с ней через неделю, и она сразу сбежит. Цену ее любви я знаю. Путь к сердцу этой красавицы лежит через комиссионку.

— Знаешь, Ашотик, провались оно все пропадом, поехали ко мне! В морозилке лимонная водка, в холодильнике селедочка райкомовская, ветчина баночная югославская, миноги рижские, оливки, даже мартини есть. Я его с водкой как Бонду взболтаю. А? Тебе будет хорошо. В ванне в пене полежишь, массаж сделаю. Идет? Будет как в сказке — в баньке попарю, накормлю, спать уложу, а потом разговоры будем говорить. Годится?

— О как! Эммануэль ломалась недолго. Армянин — герой русской сказки, этого наши внутренние органы не перенесут, — криво усмехнулся Ашот, — запретят мне даже асфальт укладывать. Лады. Запирай свою лавочку. Водки-то у тебя много?

— Хватит, — просияла Даша.

 

* * *

Аня ушла от загулявшего на три дня Ашота, а через месяц его не стало — скоротечный рак мозга. Вова устроился старостой в церковь, потом грузчиком в магазин. Через некоторое время и его не стало — инсульт. Анечка посетила соревнования по стрельбе из лука и побывала на закрытии Олимпиады. Во ВГИК она не поступила. Даша продолжает работать буфетчицей, директором кинотеатра стал Вадим. Теперь только считанные единицы вспоминают тот злосчастный сеанс.

 
html counter