Dixi

Архив



Юлия ПОНОМАРЕНКО (г.Москва)  Не встал со стула

Или Исповедь троих

Пономаренко 

 

История о чувствах без антракта в двух действиях

Если мы страдаем в настоящем или страдали в прошлом, нет причины быть несчастными

(Книга ежедневных медитаций Далай Ламы)

 

Действующие лица:

Девушка в коме – Женя Михайлова

Амир – возлюбленный Девушки в коме и муж Мариям

Мариям – жена Амира

Расул – сын Амира и Мариям

Ираклий Михайлович – палатный доктор

Первый врач  коллега Ираклия Михайловича

Второй врач – коллега Ираклия Михайловича

Студенты-практиканты

Зоя Ивановна – соседка по дому

Участковый

Санитары

Уборщица в  больнице

 

 

Действие первое

Запущенная больница постсоветских времен, где в отделении брюшной хирургии под аппаратурой лежит Девушка в коме.

 

Сцена первая

 

Девушка начинает шевелиться, потом резким движением вынимает трубку изо рта и садится на постель.

 

Девушка в коме (в зал, сидя на постели, свесив ноги): Меня зовут Женя Михайлова. В больнице я лежу уже больше полугода. Как написано у меня в карте, кома наступила вследствие черепно-мозговой травмы. Но поверьте, это не самое страшное, что со мной произошло. Кома –  это лишь внешнее проявление моей, если ее можно так назвать, жизни. Знаете, люди, я даже рада, что у меня было сотрясение мозга: ведь все, что было раньше, кончилось. Теперь мне тепло, хорошо. Руки-ноги целы. И всё-всё равно.

Пауза

Вы на меня смотрите и, наверное, думаете, что это из-за любви? (Молчит) Вы не ошиблись. У меня был любимый. Красивый, стройный, черноволосый. Мы познакомились два года назад, когда я приехала в Москву с Украины.  Долго не могла найти работу. Сначала хотела устроиться няней, ходила по агентствам на собеседования, заполняла анкеты. Да как-то не получилось. Мамочки посмотрят на меня – молодая, симпатичная, без опыта, еще мужа уведет, не хотели меня брать. Наконец, устроилась в бар. Сначала посудомойкой, потом выучилась на бармена. У меня здорово получалось коктейли всякие делать, да и чаевые давали хорошие. Все, вроде бы, пошло на лад. Сняла комнату с подружкой. Мы с ней с Украины, в поезде вместе ехали. Аней зовут. Где она теперь, подруженция моя? Так меня ни разу и не навестила…

Пауза

Лежишь тут, ни рукой, ни ногой. И тишина такая адская! Все думают, что раз я в коме, то считай как мертвая, овощем стала. Никто со мной не разговаривает, только приходят приборы проверить, дышу ли я еще. Да и что со мной разговаривать, я ведь и звука из себя выдавить не могу. Практиканточки, вон, пугаются, когда ко мне заходят в палату. Смотреть на меня, видимо, жутко. А я, поверите ль, тоже раньше на таких здоровых каблуках ходила! Никто не догадывается, что у меня до сих пор есть душа, есть чувства и какие меня мучают воспоминания… Потому что всего этого не видно на приборах… А я как ни хорохорюсь, мне до сих пор больно… Хотя я и стала теперь овощем,  еще недавно я была женщиной. И была любима… Знаете, в фильмах и в театре обычно показывают, какие события происходят с героями, ну, вот как всадник на коне скачет по прерии, а потом как он из ружья стреляет, или как герои влюбляются и целуются на глазах у зрителей. И редко бывает, чтобы актер ли, или просто человек, свою душу другим открыл, ну, исповедовался что ли, прилюдно. А у меня что-то вроде этого получается. Трудно все из себя выдавливать. Ну да ладно уж, раз начала… Эта история о том, как в человека можно выстрелить… не так, как всадник, из пистолета, а словом, и тем убить его… наповал (смеется). Поэтому, люди, не ждите от меня действий, это не вестерн, я в основном болтать буду… истосковалась я по разговорам…

 

Как это было… Иду я однажды утром по улице. Иду так себе тихо по тротуару, по сторонам особо не смотрю. Вдруг мимо на огромной скорости с ревом пролетает машина.  И вдруг резко тормозит, поравнявшись со мной! Я аж глаза зажмурила, такой лязг от колес был. Делаю вид, что не замечаю.  Только шаг ускорила. А сама испугалась, думаю, водитель пьяный, надо бы свернуть куда-нибудь, от греха подальше, а то, того гляди, собьет, идиот. А сворачивать-то и некуда. Справа – стена, а слева – проезжая часть. Тут водитель, ненормальный, заезжает прямо перед моим носом на тротуар  и перекрывает мне дорогу! У меня ноги подкосились от страху! Не успела я понять, что происходит, как из машины выскакивает парень. Красивый такой. И ко мне. Говорит: «Не смогу дальше в этом городе жить, пока с тобой не познакомлюсь. Меня Амир зовут». Не знаю, что на меня нашло, но я, вместо того чтобы закричать или убежать, или обругать его, как глянула на него, так без возражений к нему в машину и села. Как под гипнозом! Так он меня ослепил.

 

В ту ночь я не пришла ночевать домой. Аньке даже ничего не сказала. Позвонила только подружке по бару, чтоб она за меня в смену вышла. Она сразу же согласилась. До этого я часто ее подменяла, так что она мне много смен должна была, на целый отпуск на море хватило бы. Звонила я Дашке такая взволнованная, разгоряченная. Спроси она меня, что случилось, я бы ей тогда, наверное, все выпалила, а Дашка, как ни странно, ничего не заметила. Тут же согласилась вместо меня на работу выйти, ни о чем меня не спросила. «Пока» мне сказала и все.

 

Мы не сразу к нему поехали. Сначала долго катались по городу. День выдался странный такой: вроде пятница, а улицы почти пустые. Я была на седьмом небе от счастья, но виду старалась не подавать. Пока в машине ехали, украдкой смотрела на его орлиный профиль и думала: «Вот он, ясный мой соколик! Вот и кончились мои мытарства!» Внутри меня все пело, плясало. Я вдруг в себе страшную силу женскую почуяла. Он ко мне совсем не приставал: ни поцеловать не пытался, ни даже за руку не брал. Только вид у него был торжественный и вместе с тем робкий такой, как у побитой собаки. Я словно стала хозяином его.

 

У Амира была квартира на Патриарших. Я зашла к нему домой в пятницу днем, и мы не выходили оттуда целую неделю. Я к нему сразу же переехала жить. Вы не поверите, но мы все это время проговорили! Поспим часа два-три и снова говорить! Мы не одевались, только мылись вместе под душем, зубы друг другу одной щеткой чистили, словно пили на брудершафт. О, да! Выпили мы с ним в ту неделю много! Я до встречи с ним сухие вина вообще не пробовала. Так, иногда с подружками выпьешь одну бутылку крымского полусухого на всю компанию. Лизнешь на чей-нибудь день рождения и все. А тут… у Амира был целый винный погреб! Это в квартире-то! Целая комната была отведена под вина. Я такого раньше не видела. Мы пили одно австралийское вино… Сейчас не помню названия… Это было день на третий нашего с ним уединения. Выпили с ним по бокалу, я даже не полный… и оба заснули мертвым сном. Может, потому что натощак. Может, потому что совсем обессилили от секса. Мы есть почти совсем не хотели. Пару раз он заказывал еду из ресторана. Внизу в его доме ресторан. Все было такое красивое, дорогое… Но мы с ним были так возбуждены, что есть совсем не хотелось. Так вот, что я говорю, конечно, мы выпили больше, чем по бокалу. Наверное, по полбутылки. Было это часов в двенадцать дня. Мы сидели с ним на кухне на полу. Я пошла зачем-то на кухню, а он за мной. Там он напал на меня, как тигр нападает на лань…Через полчаса мы выпили этого австралийского вина. Сразу так спать захотели. Думали, так на мраморном полу и уснем. Еле добрались до кровати и заснули мертвецким сном. Проснулись, было уже восемь вечера! Мы понять не могли, как так долго проспали. Так и повелось:  днем спали, а ночью говорили. Он меня из объятий не выпускал. Все в глаза мне смотрел, оторваться не мог. Не давал из комнаты выйти, так и ходил за мной, как хвостик: я на кухню, он за мной, я в комнату, и он туда, даже в туалет одну не отпускал. Все смотрел на меня глазами такими, словно он никогда раньше девушек не видел. Бывало, вдруг посреди разговора замолчит, а потом тихо так: «Ущипни меня. Скажи мне, что это не сон. Скажи мне, что ты не исчезнешь. Таких девушек, как ты, не бывает. Всюду искал. Всю страну объездил. Не нашел. Не может такого быть. Неправда это. Так не бывает, чтоб столько счастья одному человеку сразу навалилось».

 

Я охнула, когда поняла, что неделя к концу подходит. Целую неделю любились! Мне ж на работу надо! С работы уже обзвонились. Я все свои отгулы использовала. Дальше уже нельзя было.  Я говорю: «Мне домой надо. На работу пора». А он: «Нет, не могу тебя отпустить!» Я сначала думала, что он шутит. А он говорит: «Не уходи. Умру от тоски. Не могу с тобой расстаться». Я ему: «Я вернусь. Мне надо на работу. Меня уволят». А он: «Брось работу!». Я объясняю, что мне надо за комнату платить. А он мне: «Какую комнату? Ты теперь со мной будешь жить!» Я ему говорю: «Амир! Я так не могу. Я тебя совсем не знаю». А он мне в лицо хохочет: «Как не знаешь? Что ты еще про меня не знаешь?» Мне самой смешно. После всего, что мы  с ним в этой квартире вытворяли, это звучало смешно. Мне хотелось остаться, но я сопротивлялась. Словно что-то внутри меня не хотело этого, противилось. Знаю, что мне идти надо. На работу пора. Да и не бывает, чтобы счастье вот так прямо с неба свалилось. Идешь себе по улице, вдруг так – хопа! Принц на белом коне! Что-то в этом есть неправильное, ненастоящее что ли.  Я бегаю по квартире, вещи свои разыскиваю, где кофта валяется, где трусы, где серьги. Только колготки натяну, он их стягивает. На кровать валит, одежду срывает. Мне хорошо с ним, не хочется уходить, но страшно работу потерять. На что я жить буду? Я там на хорошем счету, зарплата неплохая, меня официально оформили с моим украинским паспортом. Что еще надо? А он на постель валит, поцелуями покрывает, одежду стягивает. Я ему: «Амир! Отпусти! Я смену отработаю и вернусь! – «Когда вернешься?» –  «Сегодня вечером! Часа в два-три утра». Только я это сказала, как он резко спрыгнул с меня и мне в лицо рявкнул: «Не бывать этому! Я сказал – нет!»  Я опешила от неожиданности. Лицо его стало красным и злым. У меня что-то екнуло в груди. Какое он имел право так на меня кричать? Надо было уйти тогда же, но я не решилась. Если так озверел, значит, я ему не безразлична. Видно же, что по уши влюбился, парень. Что мне еще надо? У меня ни кола, ни двора. Родители на Украине, кроме Аньки и Дашки даже знакомых  никого в Москве нет. Что мне эта работа? Может, и правда остаться?  Амир впервые не смотрел на меня. Отошел к окну и закурил. Я подошла к нему, обняла сзади. Он руки мои сбросил, повернулся ко мне и сказал холодно: «Моя женщина не может работать в баре! Ты моя женщина?» – «Твоя!» – прошептала я. Мы бросились друг к другу в объятия. Ночь провели, не разнимая рук, и так на другой день. Только один раз мы выходили на улицу в соседние «продукты». Только за порог, начался сильный дождь. Я говорю ему: «Давай возьмем зонт, намокнем!» А он мне: «Не надо! Я с тебя все капли языком слижу». Купили хлеба, масла и банку черной икры. Пока ехали в лифте, съели весь хлеб, откусывали по очереди от батона. Амир первым откусил от батона, пожевал и мне в рот передаёт. Я сначала опешила, сморщилась, не хотела жеваное есть. Амир мне: «Что смотришь? Брезгуешь? Целовать-то не брезгуешь!» И так на меня посмотрел, что я хлебную кашицу у него изо рта взяла и проглотила.

 

Работу пришлось бросить. Сначала мне место еще держали. Я то больной прикидывалась, то врала, что надо заболевшую маму на Украине навестить. Потом уже нечего стало говорить.  Амир меня даже не отпустил документы забрать. Со дня нашего знакомства мы ни разу не расставались. Он делал какие-то звонки, пару раз к нему в квартиру приезжали люди, приносили то пакеты, то какие-то папки с бумагами. Все время мы проводили в постели. Он мне рассказывал об ауле, из которого  приехал в Москву десять лет назад, о маме, о брате. Только об отце говорил он неохотно. Только один раз проронил вскользь, что отец в детстве был очень с ним строг и жестоко бил его за малейшую шалость. Мне почему-то стало страшно.  «Как бил-то?» – спросила я, прижимаясь к нему. Амиру почему-то этот вопрос страшно не понравился. Он стряхнул меня у себя с груди и, как ужаленный, вскочил с постели. «Тебе это зачем, стерва!» –  гаркнул он. Я вздрогнула от неожиданности и села на постель. Голый Амир бегал по комнате. «Плетьми бил по рукам, понятно тебе! Из лозы виноградной прутья делал и стегал меня!» Амир был в ярости, он покрылся пятнами, изо рта шла пена. Я очень испугалась. Казалось, у него припадок бешенства. Он вскидывал руки к потолку, подпрыгивал. Мне стало страшно. Еще минута, и он бросится на меня. Я пыталась подойти к нему, чтобы обнять, но он заорал  мне: «Не трогай!» и замахнулся на меня рукой. Я попятилась, чтобы увернуться от удара. Удар пришелся о стенку. Она оказалась из картона, потому что удар оставил вмятину. Амир разбил руку. На руке у него появился синяк. Я села в углу на кресло, ожидая, когда у него пройдет приступ бешенства. Ударив кулаком стену, Амир тут же успокоился. Он сел на край кровати, пытаясь отдышаться. Потом спрыгнул вниз с кровати и пополз в мою сторону. Лицо его было свирепым. Мне было страшно. Из разодранной руки текла кровь. На лице выступили капли пота. Он вытер лоб пораненной рукой, и на лбу появилась красная линия от крови. Мне стало его жалко. Я хотела обработать ему рану, но он не дал. Он подполз к креслу, на котором я сидела, двумя руками крепко обхватил меня за талию и стащил на пол. Больной рукой он раздвинул мне ноги… Очнулись мы не знаю через сколько. Оба в пятнах от его крови. Он просил прощения, плакал, покрывал поцелуями, признавался в любви. Я обнимала его за шею, пьяная от страха и нахлынувшей на меня жалости и любви к нему.

 

Так прошли еще две недели. Мы не выходили из квартиры. Заказывали пиццу на дом. То сидели, обнявшись, на подоконнике, то валялись на диване, то лежали в ванне без воды и бесконечно занимались любовью. На полу, на столе, на кровати, прижавшись к стене. Мы не одевались, не мылись и уже не чистили зубы. Он отключил свой мобильник, а на моем кончились деньги. Люди перестали приходить к нему. Мы не включали телевизор, не слушали радио. Мы оба не знали уже, какое было число или день недели. Мы были полностью оторваны от мира. Амир не беспокоился ни о работе, ни о том, что у нас могут кончиться деньги. Мы ели пиццу и пили вино. Казалось, он не мог насытиться мной. Месяц спустя он продолжал все так же неотрывно смотреть на меня, виновато и влюблено. Он ходил за мной повсюду, шепча ласковые слова, кусая мне мочку уха и шею, говорил всякие глупости. Сначала я не верила Амиру. Думала, что это какой-то дурман, увлечение, что оно само собой кончится. Но он все сильнее увлекал меня. Он был так одержим своей страстью, так хотел быть со мной, что я ему поверила. Начала к нему привязываться.  А что, если это и есть та самая настоящая любовь, о которой пишут в книгах? Может, Амир и есть тот мужчина, которого я ждала всю жизнь? Я смотрела на него, верила и не верила. Он был очень хорош собой. Что мне еще надо? Он богат, у него своя квартира в центре, роскошная машина, какой-то бизнес в недвижимости (я не успела понять, какой), и он страстно в меня влюблен. Почему я внутренне сопротивляюсь?

 

Он все время меня хотел. Потом я поняла, что ему было не достаточно просто секса. Он посягал на большее. Он словно хотел залезть вовнутрь меня. Он хотел владеть мной целиком, всей душой, помыслами, хотел знать все мои тайны, привычки. Да и секс с ним был какой-то особенный. Мне, правда, особенно не с кем сравнивать. До Амира у меня был всего один парень на Украине, да и то, мы с ним все больше за ручку ходили. Мы оба жили с родителями, так нам особенно негде было… А тут такое, просто  с ног меня сбивал. Я совсем голову потеряла… Работу бросила. Сексом мы занимались с ним бесконечно, до изнеможения.  Оба в поту, отдышаться не можем, а он хочет еще и еще. Амир был демон в сексе. Он никогда не уставал. Ни после шести часов любви, ни после семи. Все так же смотрел на меня, голодно и с вожделением. Все так же настигал на кухне и в ванной. Я к тому времени уже очень устала. Голова шла кругом.  А в голове ни одной мысли! Пару раз я пыталась подумать о том, что со мной происходит и что будет дальше, но не было сил. Да и Амир не давал очухаться. Он все больше целовал меня, все страстнее были его ласки, все яростнее становился он, если что-то ему было не по нраву.

 

Первый раз он ударил меня, когда мы собирались в соседний магазин за едой. Я наткнулась в сумке на помаду и привычным движением накрасила губы. Амир увидел, побагровел и наотмашь стукнул меня по лицу. Изо всех сил. Я оторопела. Пошатнулась, от боли в глазах замелькали звездочки. Я взвыла: «За что?» «Зачем губы мажешь, сука? Кому понравиться хочешь, б…?» Удар и брань были так неожиданны, что  с размаху я опустилась на стул. На минуту наступило отрезвление. В мозгу блеснуло: «Тикать надо отсюда!» Я схватила сумку и ринулась к двери. Один поворот защелки, и я была бы за порогом. Дальше лифт, и я внизу. Защелка поддалась сразу. Не забирая пальто, я мгновенно очутилась за порогом. Лифт тут же открылся… Я прыгнула в кабину и нажала на первый этаж. Дверь лифта заерзала, пытаясь закрыться. Путь ей преградила босая нога Амира. Он запрыгнул в лифт, сгреб меня в охапку и понес обратно в квартиру. Я кричала, пинала его ногами и кусалась: «Пусти, козел! Пусти, меня!» Он внес меня в квартиру, не выпуская из рук, захлопнул дверь и закрыл ее на ключ. Подойдя к окну, он выбросил ключи в открытую форточку. Потом повалил меня на кровать, раздевая и бормоча слова извинения. Так и в первый раз, он осыпал  меня поцелуями, обливал своими слезами, молил о прощении и просил стать его женой.  Я не устояла. Мир был достигнут.

 

Довольный Амир лежал со мной в постели и курил. Я лежала у него на плече. Амир гладил меня по волосам, целовал в нос, щеки, губы и во что попадется. «Прости, родная. Я впервые полюбил. Мне страшно. Не знаю, как себя вести. Боюсь тебя потерять». «Поэтому мы с тобой никуда не ходим?» – улыбнулась я в темноте. «Очень боюсь тебя потерять. Не хочу, чтобы тебя видели другие мужчины. Я очень ревную». После такого признания все мои барьеры пали. Я полностью ему поверила.

 

Остаток вечера мы провели, прижавшись друг к другу. В туалет мы ходили, крепко держа друг друга за руки. Когда я сидела на толчке и писала, голый Амир, сидя передо мной на кафеле и не выпуская моей руки из своей, лизал мне колени и ступни. Ночью он не давал мне спать: терся носом, шершавым языком открывал мне веки и лизал глазные яблоки. Вот так прямо языком и вылизывал мне глаза…Он вообще любил лизаться. Улучит момент, когда я не смотрю, и засунет мне язык в ноздрю, да так глубоко! Я чихаю, а он смеется!

 

Первые месяцы нашей любви мы были очень счастливы. Амир буквально не отходил от меня ни на шаг. Если мы и выходили на улицу, то только вместе, держась за руки. Даже через лужи он переносил меня на руках. То лето выдалось очень дождливым. Лицо у меня все время было такое помятое, всё в красных пятнах от его щетины. Под глазами круги от усталости, на шее синяки от засосов. Волосы вечно не расчесаны. Без косметики. Я себе такой уродиной казалась, вид такой запущенный, а он словно ничего не замечал. Все терся о меня, ластился, как кот.

 

Пару раз я спрашивала Амира, чем он занимается, почему не ходит на работу, что будет, когда у нас кончатся деньги. Он всё отшучивался. Говорил, а что, нам с тобой надо так много денег? Или смеялся, что я думаю, что, если человек не ходит в офис, значит, он не работает. Говорил, что у него свой бизнес, что работа его в основном отдавать распоряжения по телефону, что ему главное руководить процессом, что процесс его так налажен, что он может себе позволить хоть целый год не работать из-за любимой женщины. После этих слов он целовал меня в нос или щекотал щетиной за ушком, а я млела. Я стала все больше и больше привязываться к Амиру. Через три месяца после знакомства, он был все так же нежен. Припадки бешенства, как я их называла, больше не повторялись, и я уже полностью начала успокаиваться. Я уже подумывала о том, чтобы позвонить родственникам на Украину и сообщить им, что у меня такой жених. О свадьбе, правда, Амир больше не говорил, но мы и так жили с ним как муж и жена.

 

Мы стали чаще выходить на улицу, и однажды Амир даже взял меня с собой на день рождения друга. Кроме меня, там не было ни одной женщины. Я была одна русская. Все вокруг говорили только по-дагестански. Я себя чувствовала очень неловко. Застолье оказалось очень длинным, с долгими тостами и даже танцами с саблями. На столе было сушеное мясо и особый хлеб, хинкал… Амир не сводил с меня глаз. Посередине застолья Амир встал и по-русски произнес тост: «Я прошу вас выпить за женщину, которую я люблю». Повисла тишина. Как я потом поняла, неодобрения. Я смутилась и густо покраснела. Мне захотелось провалиться сквозь землю. Все гости пожирали меня глазами. Амир не обнимал меня при всех, но под столом гладил  рукой по ноге и пытался залезть под юбку. Он словно делал это специально, зная, что я и так смущаюсь от пристального к себе внимания. Мне было очень стыдно и хотелось уйти. Я встала, чтобы пойти в туалет. «Ты куда?», грозно посмотрел на меня Амир. «А что?» дерзко спросила я и молча вышла из комнаты. Остаток вечера Амир был хмур и неразговорчив. Я ожидала грозы.

 

Открыв дверь квартиры, он набросился на меня с кулаками. Замахнувшись, он ударил кулаком о стол. «Дрянь! Стерва! Надо знать свое место!», орал он в бешенстве. Тут я предприняла еще одну попытку к бегству. Я уже повернулась было к двери, как он преградил мне ее телом. «Пусти, ублюдок! Не хочу с тобой жить!» –  крикнула я. Дальше я даже не поняла, что произошло. Я заорала, что есть сил, потому что Амир с силой схватил меня за запястье. Я пыталась вывернуться, рука захрустела, и он сломал мне палец. Тогда я думала, что это получилось случайно. Не специально же он мне палец вывернул! Амир очнулся только после моего крика. Он отпустил палец, побежал к холодильнику  за льдом. Под ногтем быстро образовалась гематома. Он хотел везти меня в травмпункт, но я отказалась. Мне вдруг почему-то его жалко стало. Что я с ним делаю? Я ведь и правда за столом кокетничала, глазами стреляла. Сама виновата, вынудила мужика.

 

Палец сильно болел. Распух под ногтем. Наутро все-таки съездили к хирургу. Он сделал снимок, поставил диагноз «перелом бугристости» и наложил гипс. Спросил, что случилось. Амир был тут же, в кабинете. Глаза его смотрели на меня с любовью и тоской. Я соврала, что прищемила дверью. Доктор пожал плечами и отвернулся. Не знаю, поверил ли. Может, просто связываться не хотел. А надо было бы… Тогда еще можно было все остановить…Через неделю травматолог снял гипс и наложил тампакс между сломанным и соседним пальцами, чтобы они не соприкасались, потому что крайняя фаланга пятого распухла, посинела и от контакта с гипсом причиняла боль.  Гематома под ногтем еще долго была. Ноготь сполз месяцев через шесть.  Амир целовал гипс, снова просил прощения. Говорил, что приревновал, потерял над собой контроль, подумал, что со мной в туалет проследует один из его приятелей, Гусейн. Что этот Гусейн на меня весь вечер смотрел, что явно глаз положил. Я вспомнила Гусейна. Маленький, щупленький… Мне даже смешно стало. Амир мой такой красавчик. Высокий, стройный, спортивный такой. И волосы, и борода черные, а вот глаза не черные, а почему-то голубые.  Обняла я его. Он дрожит весь, пот выступил. Глаза отчаянные… Простила я его и на этот раз.

 

Сцена вторая

 

Двор многоэтажного дома. На сцену входит Зоя Ивановна, а с ней Участковый с блокнотом. Участковый записывает показания в блокнот.

Зоя Ивановна: Я, как всегда утром, цветы у себя на балконе полила. Дай, думаю, прогуляюсь до хлебного ларька.  Он там, во дворе, за аркой. Спускаюсь вниз на лифте, выхожу на улицу, а тут, раз… женщина лежит, вся в крови.  Ой, а крови-то сколько! Подхожу, шевелится, дышит еще. Я быстрей скорую вызывать, милицию.

 

На сцену входят двое санитаров в белых халатах. Они несут тело, завернутое в одеяло, и кладут его на сцену.

Первый санитар: Мы приехали, она шевелится, дышит еще. Видимо, сначала она упала на крышу машины, а потом скатилась вниз, на асфальт. Из окна выпала она как-то странно, спиной вниз. Когда на машину упала, повредила череп, кровь фонтаном хлынула через горло.

Зоя Ивановна: Я ее не сразу узнала, бедняжку.  Только потом, когда милиция стала по этажам ходить, выяснять, из какого окна она выпала, я догадалась, кто это.  Тут наши жильцы сразу начали сплетни распускать, что она была голая, когда выпала, но это неправда. Я ее первая обнаружила. Она в платьице была, цветастом таком, и в трусиках. Еще говорят, что она в нашем доме няней работала. Это неправда. Уж я-то знаю. Она здесь поселилась у одного мужчины. Не знаю, как его зовут. Видный такой, интересный, нерусский. Он тут квартиру снимал. Здесь вообще полдома одни съемные квартиры. Я часто их видела. За ручку из дома выходили. Иногда на красной машине к подъезду подъезжали. Красивая такая пара. Видно, что очень друг в друга влюблены были. Все за ручку ходили. Да и возле их квартиры частенько видела гору коробок из-под пиццы, да пустые винные бутылки, очень много бутылок. Словно они одной пиццей и питались. Ничего больше о них сказать не могу. Соседи они тихие были. Что ж у них случилось-то такого, что она в окно сиганула?

Участковый (в зал): Следствие установило, что женщина выпала из окна не квартиры, а лестничной клетки седьмого этажа. После падения она была госпитализирована с множественными увечьями и тяжелой черепно-мозговой травмой.

Санитары снимают одеяло, раскручивая из него тело. Девушка в коме с распущенными волосами  катится по сцене, потом встает на корточки.

Девушка в коме (в зал): Только не думайте, что он меня придавил шкафом или пырнул ножом. Он ни в чем не виноват! Я его до сих пор люблю. Сегодня утром мы, как всегда, проснулись друг у друга в объятьях. Открыв глаза, он поцеловал меня в лоб и сказал, что нам надо поговорить. Мы пошли на кухню, где он сел к подоконнику покурить. Я стала варить ему кофе. Он курит в окно, на меня не смотрит. Наконец заговорил после долгого молчания. (Тяжелая пауза). Он сказал мне,  что больше меня не любит, что мы больше не можем жить вместе и что мне надо уходить. Для меня это было полной неожиданностью. Я была в полной уверенности, что у нас все хорошо. В последнее время мы даже не ссорились! У меня дух захватило от шока. Не могла слова выдавить, да и не знала, что ему ответить. Думала, это сон какой-то. Оторопев, я сказала, что люблю его, что мне от него некуда идти. Тогда он сказал мне, что уйдет сам, что квартира эта съемная и что хозяин сам выставит меня в конце месяца, когда кончатся деньги за квартиру. Сначала я молча сидела, не понимая, что происходит. Потом я спросила его, не шутка ли это. Что, сегодня первое апреля? Он сказал, что какие уж тут шутки, что все решено, что он просит прощения, что все так получилось, но всё кончено. Я разрыдалась. Я сказала, что для меня ничего не кончено и что я уйду с ним, куда бы он ни собирался. Он сказал мне, что это невозможно, потому что он женат. Тогда я сказала, что если он меня бросит, я тотчас выпрыгну в окно. Он сказал: «Прыгай!» И я прыгнула. Тут же, не раздумывая, прямо у него на глазах. Мне не было страшно. Мне некогда было раздумывать. Если я больше не нужна любимому человеку, зачем тогда жить? Я залезла на подоконник и шагнула вперед.

Девушка в коме ложится в одеяло, санитары заворачивают ее и уносят со сцены. Вслед за ними уходят Зоя Ивановна и Участковый.

 

Сцена третья

 

На сцену входит Амир.

Амир: Я не соврал, когда сказал ей, что больше не люблю. Вот утром встал и понял, что я больше ее не люблю. Между нами все кончено. Это вообще не любовь была, а какая-то страсть, наваждение. У меня до встречи с ней все нормально было. Я женат, у меня двое детей. А тут какое-то сумасшествие, умопомрачение. Ушел из дома, забыл обо всем. Если б только она не прыгнула… Я подумать не мог, что она на такое способна, чокнутая! Думал, как все бабы, блефует. А она нет… Мне было очень сложно от этой истории отмазаться. Пришлось следователю огромную взятку дать, чтоб в деле зафиксировали, что это несчастный случай был, и что выпала она не из моей квартиры, а из окна лестничной клетки. Это следующее окно рядом. Вы считаете, что я подлец? Да я и сам знаю, что подлец. А что я должен был сделать? В тюрьму из-за этой сумасшедшей идти? Я же не виноват, что больше не люблю ее. Идти в тюрьму, чтобы сломать жизнь не только себе, но и жене, и детям? Да, я дурак. Влюбчивый слишком. Жена у меня домашняя, ничего не подозревает, уехала с детьми к родственникам в Дагестан на лето. А я один остался. Кровь горячая. Женька – девчонка смазливая, длинноногая, но, главное, глаза.  Глаза у нее такие бесовские, в них словно вся грусть веков запечатлена. Я когда в эти глаза смотрел, только с ней хотел быть. Ходил за ней, как приклеенный.  Она из комнаты выйдет, у меня тревога такая, тоска. Скучал по ней каждой клеточкой. Забылся совсем, думал, что встретил настоящую любовь, думал, что жизнь свою постылую на что-то особенное променяю. Не вспоминал ни о жене, ни о детях. Знал, что жена и так примет. Она у меня терпеливая. Знает мой нрав. Да и побаивается.  Что со мной такое было? Как-то даже за себя неловко, что влип в такую гадкую историю…

Амир уходит со сцены.

 

Палата Девушки в коме. Она встает с постели.

Девушка в коме: Так смешно! Я все вижу и слышу, и говорить могу, а меня никто не понимает. Кто ни зайдет, посмотрят на меня и с ужасом убегают. Наверное, у меня такой вид страшный. Я пыталась с ними поговорить, а они ничего не видят и не слышат. Я говорю, шевелю глазами и губами, просто кричу им, а они ноль внимания! Никто со мной не разговаривает, словно я пустое место.  Вот бы Амир пришел, мой родной, так по нему скучаю! Вот только бы он пришел, я бы ему все простила!

 

 

 

Действие второе

 

Сцена первая

 

Прошло десять лет. Комната в квартире Амира. Он больной лежит на кровати. Голова Амира перевязана.  Рядом с ним сидит его жена, Мариям, в длинном черном платье и сером платке.

 

Мариям: Амир, так нельзя, ты совсем ничего не ешь. Может, тебе бульону принести? Свежий, куриный. Я тебя покормлю из ложечки.

Амир:  Я же сказал не надо, Мариям.

Мариям: Но так же не поправишься. Надо есть, хоть через силу.

Амир: Я и так не поправлюсь. Я жить не хочу. Вот увидишь, я умру сегодня  ночью.

Мариям: Побойся Аллаха! Доктор говорит, у тебя есть шансы.

Амир: Не нужны мне его шансы. Ничего мне не нужно.

Мариям: А как же я? Как же дети? (плачет)

Амир: Перестань! И так тошно.  Думаешь, я не знаю, что у меня рак мозга? Мне уже не выкарабкаться. Опухоль уже больше головы стала. И знаешь, Мариям, я и сам не хочу (начинает сильно дышать, долгая пауза, забывается). Мариям, Мариям, ты здесь?

Мариям: Здесь, Амир (берет его за руку).

Амир: Ты где? Я тебя не вижу (начинает мотать головой и стонать).

Мариям: Спокойно, Амир. Я тут сижу. Никуда не ушла. Лежи спокойно. Не мотай головой (Гладит Амира по перевязанной голове).

Амир: Мариям, мне надо что-то тебе сказать. Это поможет тебе пережить мою смерть.

Мариям: Не говори так, Амир! Давай я лучше тебе супу принесу.

Амир: Не надо супу!

Мариям: Может, тогда поспишь? А я пойду? (встает со стула, трогает его лоб). Смотри, ты бредишь. Горячий весь! Давай вызовем врача. Пусть померит давление.

Амир: К черту врача! Сядь и замолчи! Сказал тебе. Не буду я есть, и спать тоже не буду! Насплюсь еще на том свете. Закрой свой рот, сиди и слушай! Мне надо тебе кое-что сказать. Я скоро умру. Может, даже сегодня ночью. Только не надо плакать, Мариям! Мне надо тебе что-то сказать. Я знаю, почему у меня эта опухоль. Это мне наказание. (Мариям  начинает плакать) Перестань! Просто молча слушай. И все. Не надо мне твоих слез, ничего не надо. Кстати, в Аллаха я тоже никогда не верил. (Мариям  охает) Так что, когда я умру, ты муллу домой не зови. (Мариям  охает, качает головой, закрывает лицо руками  и плачет) Я тебе всю жизнь изменял. Только не говори мне теперь, что ты этого не знала. Ты знала, просто делала вид, что ты не замечаешь. Я, кстати, тебе за это очень благодарен, Мариям. Я потому на тебе и женился. Мне другая жена и не нужна была. Другая жена и не смогла бы меня выносить. Прости, что бил тебя. Бил, потому что трус. Прости, Мариям (гладит ее по волосам. Мариям кладет голову на грудь Амиру и плачет). Я зверь, я тиран. На мне много грехов. Ты была мне хорошая жена все эти годы. Дом всегда держала в порядке, дети были накормлены, ухожены. Я тебя всегда уважал. Сам бил, но убил бы того, кто сказал бы тебе дурное слово или обидел. Что было, того не вернешь, Мариям. Я не должен был на тебе жениться. Я тебя не достоин. Я вообще не должен был жениться. Я не создан для брака. Я – скотина. Самая настоящая скотина. Но ты не знаешь самого главного, Мариям.  Я всю жизнь трахал других баб. Так просто, ради спорта. Снимал, трахал, а потом забывал об их существовании. Мне нравилось, как пахло у них в трусах, как пахло под мышками, как покрывались они мурашками от моих ласк. Мне никогда не было отказа. Женщины сами вешались на меня. И я им не отказывал. Слушай, слушай, Мариям, я хочу, чтобы ты все знала. Тебе так легче будет перенести мою смерть. Под конец моего рассказа ты и сама захочешь, чтобы я сдох. (Мариям неподвижно лежит на груди Амира) Помнишь, десять лет назад я сильно запил и надолго уехал в Дагестан? Вот это было как раз после того, что я тебе сейчас расскажу. Десять лет назад я влюбился, Мариям. Тебя я никогда не любил, только уважал, а ее полюбил, Мариям. По-настоящему. Насколько смог своей трусливой душонкой. Как всегда, в тот день я ехал за рулем в поисках бабы для съема. Я часто просто выезжал на улицу, катался по городу. Если мне нравилась какая-то телка на улице, я притормаживал, предлагал ее подвезти, убалтывал  по дороге, а потом мы ехали либо к ней, либо ко мне, если ты была в Махачкале. Потом я снял для этой цели квартиру. Да, Мариям, слушай, слушай. Я  специально снял квартиру в центре, чтобы мне было, куда водить баб. И вот десять лет назад я притормозил, когда увидел подходящую телку. Попа такая, ножки, сиськи, все как я люблю. Она идет по тротуару, каблуками цок-цок, бедрами виляет. Я с ней поравнялся, окно опустил, а она ноль внимания, только шаг ускорила. Я автомобиль наперерез, резко прямо перед ней  на тротуар выезжаю. Она испугалась, как шарахнется от меня. Я ей в лицо глянул и обомлел. Моя женщина! Ток ударил мне по телу. Не помню, что болтал ей, еле уговорил сесть со мной в машину. Она словно для меня была создана. Никогда, ни до, ни после, так не желал я ни одну женщину, никогда никто не был мне ближе. И даже ты, Мариям (продолжает гладить ее по волосам, Мариям, уткнувшись ему в грудь, беззвучно рыдает). Ночами я не мог уснуть, потому что она была рядом. Я боялся пропустить единый ее вздох. Мне хотелось целовать каждую ресничку на ее глазах. Хотелось съесть ее всю, залезть к ней в нутро. Она была такая боль и тоска моя, что ни секс, ни  долгие разговоры, ни объятия, ни бессонные недели не унимали мою к ней страсть. Я хотел жить у нее внутри, но секс не позволял мне приблизиться к ней. Я ел ее всю и никак не мог наесться. Это было не просто плотское желание, не просто сладострастие, не просто погоня за удовольствием, нет! Это было что-то совершенно неизведанное. Что-то, с чем я не знал, как справиться. Я не знал, куда деться от любви. Если я не видел ее минуту, я испытывал такую тоску, словно мы разлучились навеки. Любая размолвка приводила меня в отчаяние. Я был ревнив и подозрителен, я боялся, что мое сокровище у меня отнимут,  что я останусь у разбитого корыта. Мы уединились в съемной квартире на целых шесть месяцев. За это время я ни разу не подумал ни о тебе, ни о детях, Мариям. Вы словно перестали для меня существовать. Я исчез для всех. Отключил все телефоны. Перестал бриться, отпустил бороду, перестал работать, забыл друзей. Я хотел только ее. Я в клочья раздирал ей одежду. Я высасывал нитки из ее чулок, я прокусывал ей губы во время поцелуев, чтобы сосать ее кровь. Я бил ее. Я сломал ей палец. Я узнал все ее секреты, всё о ее детстве и семье, но ничто не сделало нас ближе. Как ни старался я сделать ее своей, я не мог ей насытиться. Я все еще был голоден, все еще хотел большего. Я не мог преодолеть то расстояние, что оставалось между нами. Как ни любишь человека, как ни пытаешься постичь его, ты все равно остаешься в коконе своей кожи, а он своей. Я так и не узнал ее до конца, не успокоил свое больное сердце. Она продолжала быть для меня недосягаема. Я был в отчаянии, но я был счастлив, потому что, наконец, нашел женщину, которая мне не приестся, которая мне не надоест, которая отвлечет меня от бессмысленной и утомительной погони за другими юбками. Так думал я тогда. Я был готов оставить тебя. Ничто бы не дрогнуло у меня внутри. Я думал только о себе. Я хотел унять тот зуд, который всю жизнь сидел во мне. Я устал от поиска других женщин. Я встретил ту, что искал. И она принадлежала мне безраздельно. Я был очень счастлив, потому что даже после ночей и дней любви с ней, я продолжал ее хотеть, я продолжал по ней тосковать. Я просыпался лежа на ней и плакал от умиления, как ребенок. Я лизал ей глаза, я пробовал на вкус ее мочу. После приступов ярости, ты знаешь мои приступы, Мариям, я был в отчаянии, что она оставит меня. Я ползал за ней на коленях, я лизался, как щенок, прося прощения у хозяина. Я бил ее зверски. От ревности, от бессилия, от страха потерять ее, бил просто так, по привычке. Она вся ходила в синяках, а потом вымаливал прощение и трахал ее беспощадно, доводя и себя, и ее до обморока. Битую я любил ее еще больше. От этого она была еще больше моя. Я вылизывал ее с ног до головы. Я заставил ее бросить работу и переехать жить ко мне. Я не давал ей никому звонить по телефону. Я не разрешал ей ни с кем видеться.  Я выкинул всю ее одежду, ключи от комнаты, где она раньше жила, ее паспорт и даже кошелек  в мусорный бак во дворе, чтобы она не смогла от меня убежать, чтобы она была вся моя. Но и это не давало мне покоя. Я все равно мучился от ревности к ее воображаемым любовникам, которые у нее могли быть, или были в прошлом, или будут потом. Я ревновал ее к тому парню, что был у нее до меня в Донецке. Ревновал ее к Гусейну и ко всем своим друзьям. Долгое время мы вообще не выходили на улицу, потому что я не хотел, чтобы на нее смотрели другие мужчины. Я знаю, что я псих, Мариям. Но что же делать? Как ни странно, она терпела меня. Она терпела меня так же, как ты терпела меня всю жизнь, Мариям. Есть что-то во мне такое, что делает послушными всех баб. Она стала такая же пугливая и робкая, как ты. Такая же молчаливая и безответная.

 

Не знаю, что произошло, но однажды я понял, что она мне надоела. Нас больше ничего не связывало. Я почувствовал тяжесть от ее присутствия и захотел, чтобы она ушла. Я понял, что не могу больше с ней быть. Все между нами кончилось. Я больше не любил ее. Мне стало неинтересно с ней спать. Меня снова потянуло к другим бабам. Набравшись храбрости, я сказал ей, что нам пора расстаться. Я испытывал лишь сладкую грусть оттого, что сказка в очередной раз закончилась. Я был такое эгоистичное чудовище, что искренне думал, что в ответ она просто тихо оденется и выйдет из квартиры. Я был готов к упрекам и слезам. Я был готов ей дать денег. Много денег. Сколько она попросит и даже больше, чтобы откупиться от нее и закончить эту историю. Я чувствовал сожаление, что связался с ней. Не мог понять, как я дал так себя опутать из-за милой мордашки и красивых глаз. Она висла у меня на шее, рыдала. Просто выла. Выла, как собака, которой переехала лапу машина. Кричала в истерике, что ей некуда идти. Умоляла меня одуматься. Бормотала, что никто и никогда не будет меня так сильно любить, как она. Что, потеряв ее, я потеряю единственную настоящую любовь своей жизни. Я начал чувствовать себя полным идиотом, что с ней связался. Я уже искренне не понимал и не мог вспомнить, что я в ней нашел. Я вдруг заметил, что у нее кривоватые ноги, жидкие волосы, прыщавое лицо.

 

Я был готов снять ей квартиру. Я предложил ей помочь устроиться на работу в другой бар. Она не слушала. Она не просто плакала и упрекала. Она выла. Очень противно и страшно выла. Мне хотелось поскорее от нее избавиться. Я даже думал просто захлопнуть перед ее носом дверь и укатить в неизвестном направлении. Да, я был перед ней виноват. Я ее больше не любил. Мне даже спать с ней больше не хотелось. Я еще ее пару раз трахнул из жалости, но меня уже тянуло к тебе и детям. Короче, я стряхнул ее с себя и готов был выйти из квартиры, как вдруг она заговорила о самоубийстве. Бабы часто используют этот козырь, чтобы удержать мужика. Этот, и еще детей. Дети – это был твой козырь, Мариям. Но тут… она даже мне не угрожала. Просто смотрит на меня и спокойно так говорит, что, мол, без тебя нету жизни. Если я тебе больше не нужна, то мне некуда больше шагать, и я шагну в окошко. Я сижу за столом на кухне, курю. Думаю, надо же обиженной девушке как-то выпустить пар. Сейчас вот сигарету выкурю и поеду отсюда. Квартира съемная. Конец месяца, за следующий месяц не оплачено. Даже если она решит тут остаться и меня ждать, через неделю хозяин ее сам выставит отсюда. Она даже мою фамилию не знает, не знает, где я живу. Так что и был таков. Поэтому сижу тихо, докуриваю. Думаю, пусть попугает самоубийством. Понты все это. Пойдет восвояси, поплачет с подружкой денек-другой. Она молода, хороша собой, надолго одна не останется. Сижу себе, думаю, работу подзапустил, надо завтра к Гусейну заехать, поговорить. Вдруг слышу: «Прощай, Амир». Смотрю, она на подоконник залезла, окно открывает. Этаж не последний, но все-таки высота приличная. Думаю, сейчас вниз глянет, испугается и сама слезет. Сижу себе спокойно. Смотрю, как она комедию валяет. Она на подоконник встала, окошко открыла, оглянулась на меня. «Амир, я с тобой прощаюсь. Я не могу жить без тебя. Я тебя люблю. Если мы не будем вместе, я сейчас прыгну». Я ей в шутку: «Прыгай». (Пауза)  У нее лицо искривилось все, стало такое детское. Она словно не ожидала, что я так отвечу. Видимо, надеялась, что я к ней подскочу, с окошка ее сниму и тем любовь свою покажу. Она словно меня проверяла. А я сижу себе, дым из носа выпускаю. Не верю, что прыгнет. Думаю: как это она из этой ситуации сейчас выходить будет? Что она скажет? Мол, ладно, потом прыгну. Или: «Ты не стоишь моей смерти». И дело с концом. Она на меня оглянулась, а потом снова на распахнутое окно и прямо туда шаг сделала. (Пауза)

 

Знаешь, Мариям, она не закричала, нет. Так просто шагнула в никуда и все. И пока летела, не кричала. На секунду так тихо стало. А потом ба-бах! Такой звук, словно с грохотом упал лист железа. (Голос ломается, плачет) Мариям! Я даже не встал со стула. Так и продолжал сидеть и курить на стуле. Я даже к окну не подошел! (Рыдает, Мариям рыдает с ним). Потом докурил, встал, вышел из квартиры, захлопнув дверь. Через месяц меня нашли через хозяина квартиры. Мне повезло, я дал следователю на лапу, и он написал в протоколе то, что мне было нужно. Что она выпрыгнула из окна лестничной клетки. Окно кухни как раз было рядом с окном лестничной клетки. Хозяина квартиры это тоже устраивало. Потом, ты помнишь, я сильно запил и уехал в Дагестан. Мне хотелось выть. Я уезжал в горы на джипе и сидел там целые дни. Бороду отпустил. Никого видеть не мог. Познакомился там с одним пастухом. Он овец загонял на самую вершину горы и там ночевал с ними под открытым небом. У него там кровать стояла с матрасом. Одна кровать с матрасом. Без подушки, без одеяла. Овцам он надел ошейники с колокольчиками. Сидишь на горе, ночь тиха, ни травинки не шелохнется, только слышно, как звук колокольчиков разливается по горам. Я не удержался  и все пастуху рассказал. Он сказал, что надо молиться, чтобы Аллах грехи отпустил. Я ему: «Помолись ты за меня. Мне к Аллаху путь закрыт. Не верю я в него». Так я все лето ночевал под открытым небом. Ел его лепешки, пил воду из горного ручья. Пастух уговаривал меня с повинной явиться в милицию. Говорил, что надо узнать, что случилось с этой девушкой, может, она жива еще. Что надо помощь ей предложить. Если нет ее больше в живых, надо родственников ее на Украине разыскать и покаяться перед ними. А я ему: «Какой ты умный! Если ты такой умный, почему ты до сих пор пастух»? А он старый был дед, посмотрел на меня и говорит: «Жаль мне тебя, так очерствело твое сердце. Моли Аллаха, чтобы послал мир твоей душе». Не нашел я в себе сил выполнить ни одно из назиданий этого старца. Так ничего не знаю о судьбе этой девушки (захрипел и закашлял). Знаешь, Мариям, что мучит меня больше всего? Что когда она выпрыгнула в окно, я даже  не встал со стула! Что я даже со стула не встал (плачет). Мариям, найди ее! (Хрипит и плачет). Найди ее могилу! Может, родственников ее найди! Попроси у них за меня прощения! Ее имя… Ее звали Женя Михайлова… (хрипит и затихает)

 

Сцена вторая

 

На сцену входит Расул, сын Амира.

Расул: Отец умер от опухоли мозга ночью, в январе 2008-го. У мамы сразу же случился сердечный приступ, и ее отвезли в реанимацию. Похороны прошли без нее. После смерти отца мама совсем не плакала, только стала еще молчаливее. Выйдя из больницы, она стала много времени проводить у телефона. Часто звонила в справочную. Когда я спросил, что случилось и не нужна ли ей помощь, она сказала, что нет. И объяснить тоже ничего не хотела. Вскоре она сказала, что ей нужно съездить в Донецк. Я спросил – зачем. Она сказала, что по папиным делам. Я ей купил билет на поезд, мама боится летать на самолетах, и отвез ее на вокзал. На вокзале я с удивлением узнал, что у мамы нет обратного билета. «Там куплю!» – сказала она. Мне это показалось странным, но я ничего не сказал.

Расул уходит со сцены. Входит Мариям в платке и длинном платье с маленьким чемоданом. Мариям говорит с трудом и с сильным акцентом.

Мариям (садясь на чемодан): Когда я ехала в поезде,  точно не знала, куда еду. Амир говорил, что надо ехать в Донецк, я и поехала. Думала, приеду, спрошу на вокзале, где живет семья Михайловых. Добрые люди подскажут. Русский я знаю хорошо, после свадьбы с Амиром мы сразу в Москву переехали, а акцент у меня так и остался сильный. Русским это не нравится. Но думаю, ничего, Аллах пошлет мне кого-нибудь в помощь. Донецк оказался большой город. Почти такой же, как Москва. Суматохи много. Люди пешком не ходят, все куда-то бегут. Я спросила и в поезде, и на платформе, и потом зашла в вокзал. Там спросила Михайловых. Никто не знает. Говорят, здесь Михайловых много. Кто-то даже засмеялся в лицо. Стало смеркаться. Какая-то женщина стояла на платформе с табличкой «Сдаю комнаты недорого». Я к ней подошла. Говорю: «Мне нужна комната». Она так недоверчиво на меня посмотрела. Видимо, ей моя внешность не понравилась. Она говорит: «Я только славянам сдаю». Я повернулась и ушла. Обидно стало. Первую ночь я провела на вокзале. До часа ночи можно было внутри сидеть, а потом вокзал закрыли, пришлось ночевать на лавке на платформе. Я почти не спала. Не на что было опереться, все голова с руки падала, да и боялась, что документы и деньги украдут. Все рукой за сумку держалась. Наутро пошла на базар. Думаю, там свои – кавказцы. Может, у них сниму комнату. Мне попалась женщина-осетинка. Зеленью торговала. Она говорит: «Приходи к нам. У нас в комнате уже две женщины есть. Третьей будешь». Мне все равно. Я не прихотлива.  Согласилась.

 

В бумагах Амира после его смерти я нашла бумажку с адресом Жени Михайловой. Бумажка эта все время при мне была, но по рассеянности я ее не посмотрела, когда в Донецк приехала. Оказывается, я адрес в Москве не дочитала! Оказалось, что я не доехала. Из Донецка мне надо было еще в область ехать. Я села в автобус, поехала в маленький городок по этому адресу. Не знала, что я там найду, зачем еду. Амир велел ехать. Я и поехала. За всю жизнь ни разу его не ослушалась. Амир был человек жесткий. Многих людей обидел. Наказал мне прощения попросить. Вот я и поехала. Просить прощения.

 

На квартире Михайловых мне сказали, что они оттуда давно съехали. Куда – неизвестно. Смотрели на меня подозрительно. Еле дверь открыли через цепочку. Потом я по городу ходила. Все думала, что я этой семье скажу. У нас на Востоке за то, что сделал Амир, полагается кровная месть. Меня ведь и убить могли.

Мариям встает с чемодана и уходит.

 

Сцена третья

 

Комната в квартире Мариям.

Входит Расул, а за ним Мариям.

Расул:  Через две недели мама вернулась домой. Нам с братом не сообщила. Сама с вокзала добралась.

Мариям моет руки, проходит в комнату и ложится на кровать лицом к стене.

Расул: Есть будешь?

Мариям: Нет, сынок! Принеси воды, пожалуйста!

Расул подходит к графину, наливает стакан воды и подает Мариям. Мариям пьет  до дна крупными глотками. Расул приносит еще, Мариям выпивает еще стакан.

Мариям: Иди, миленький, я посплю. Устала с дороги.

Мариям отворачивается к стене.

Расул: Ночью мама начала бредить, звала то отца, то какую-то Женю вспоминала, потом вся закуталась, дрожит. Я говорю: «Давай врача вызовем».

Мариям (не поворачиваясь): Он к нам не поедет. Да и не поможет мне врач. Само пройдет. Молись Аллаху, сынок.

Расул: Я ушел к себе в комнату и стал молиться. На утро маме стало легче. 

Уходит из комнаты и возвращается с подносом, на котором две лепешки и вода, и подает Мариям. Мариям начинает охотно есть.

Расул: На утро принес маме две лепешки и воду. Она все съела до крошки. Думаю: «Это хороший знак». (Обращаясь к Мариям) Хочешь кусочек баранины?

Мариям: Хочу, сыночек.

Расул: Тут я понял, что мама поправится.

Выбегает из комнаты и тут же возвращается с тарелкой, на ней куски мяса. Подсаживается к Мариям.

Мариям целует руки Расулу.

Мариям: Добрый ты у меня, сыночек. Да хранит тебя Аллах!

 

Сцена четвертая

 

Больничная палата. На койке лежит Девушка в коме.

Входит Ираклий Михайлович, палатный доктор. За ним группа Студентов-практикантов в белых халатах и шапочках. Студенты слушают Ираклия Михайловича и делают записи в блокноты.

Ираклий Михайлович: Здесь у нас лежит Евгения Михайлова. Она впала в кому уже больше десяти лет назад. К нам больная поступила из другой больницы. В кому она впала в результате падения с высоты и тяжелой черепно-мозговой травмы. Состояние больной стабильно-тяжелое. Вследствие сильного удара при падении в голове нарушилось снабжение кровью мозга. У больной не работает кора головного мозга, но продолжает работать подкорка. Больная находится в так называемом вегетативном статусе. У нее работает сердце, легкие, восстановлен цикл сон-бодрствование, но полностью отсутствует какая-либо психическая деятельность. Пациентка не осознает себя, не воспринимает окружающий мир. Она дышит, иногда  спонтанно открывает и закрывает глаза, но не реагирует на внешние раздражители. Жизнь в ней поддерживается тремя катетерами, через них поступает кислород, выводится моча, питание она получает через трубку для зондового кормления. Надежды, что она когда-нибудь придет в себя, почти нет. Однако Жене повезло больше, чем многим в ее ситуации. Она не только выжила после падения с высоты, но ее случаем заинтересовался известный нейрохирург Афанасий Петрович Носиков. Уже многие годы Афанасий Петрович проводит исследования мозга больных, пребывающих в коме. Больная вошла в группу нейрохирургических пациентов, по своей клинической картине подходящих для исследования с целью разработки научно-обоснованных критериев смерти мозга. В рамках этого многолетнего исследования больница взяла на себя расходы по поддержанию жизни пациентки. На ее питание и реабилитацию выделены серьезные средства.  А это значит, что хотя бы теоретически у нее сохраняется шанс выйти из комы. Хотя, конечно, как вы понимаете, если больной не выходит из комы в течение первого года, в дальнейшем это уже почти невероятно. Такие случаи мировой науке известны, но они единичны.

Студентка: Скажите, а больную кто-нибудь навещает?

Ираклий Михайлович: К сожалению, несмотря на все наши попытки, родственников ее найти не удалось. Но это и не удивительно, семьи часто отказываются от таких больных. Поэтому навещают ее очень редко. В основном женщины, которые тут же лежали, в отделении. Они выпишутся, первое время после выписки заходят, когда на перевязки идут, а потом жизнь свое берет. Да их и трудно осуждать. И так молодцы, что заглядывают. Поймите, она уже очень давно в коме.  А так я в основном по долгу службы навещаю (улыбается), медсестры, да студенты-практиканты. Больная получает регулярные гигиенические процедуры. Несколько раз в день ее поворачивают, чтобы было меньше пролежней. Ей и так повезло, если это можно назвать везением. У нее, как у кошки, девять жизней. (Улыбается) Единицы остаются живыми после такого падения. Она выжила. Единицы остаются в коме на такой длительный срок. Обычно бесплатно таких больных содержат в больнице не более трех недель. Дальше их судьба зависит от родственников и их материальных возможностей. А тут сам Носиков пробил финансирование для изучения этого случая. Поэтому она до сих пор дышит. Хотя нет, соврал, в последнее время к ней зачастила одна посетительница. Одна женщина-мусульманка.  Женщина такая тихая, закрытая. О себе почти ничего не рассказывает. Сказала только, что Женя была знакомой ее покойного мужа. Я что-то сказал ей, что в карточке у нас записано, что кома наступила вследствие черепно-мозговой травмы, полученной от побоев и удара шкафом. А она только головой покачала и говорит тихо так: «Нет, она в окно шагнула». Видно, конечно, что она что-то еще знает. Можно было бы ее подробней допросить. Если больше нет вопросов, пойдемте в палату ножевых ранений.

Ираклий Михайлович и Студенты уходят.

 

Сцена пятая

 

В палату входит уборщица с ведром и тряпкой и начинает мыть пол.

Уборщица:  Тут пока полы моешь, такого наслушаешься! Я особенно-то не интересуюсь, не спрашиваю. Что в душу-то лезть. Они сами, как лучше станет, рассказывают. Здесь ведь с гриппом не лежат. Такие истории! Домой приду, даже телевизор не включаю. Тут в основном ножевые ранения. А как такие ранения получают? Редко, когда незнакомый пырнет ножом. Это, в основном, мужья, любовники, члены семьи. Ну,  все, кому эти женщины доверяли. И больше по пьяному делу конечно. Самое страшное, что они потом к этим убийцам возвращаются, как ни в чем не бывало. Жалко их всех, милых. Особенно эту девушку жалко. Женей зовут. Вчера у нее опять была мусульманка эта. Повадилась ходить! Мрачная такая, молчаливая, слова не скажет. Дверь прикроет и сидит. Я как-то заглянула, а она Коран достала и ей вслух читает, потом молитвы какие-то на своем наречии пела. Странная такая. Что ходит? Родственница она ей, что ли?

Уборщица уходит, девушка в коме садится на постель.

Девушка в коме: Когда я была девочкой, я думала, что буду очень счастливой. Ну, просто очень. Какой-то необыкновенно счастливой. В детстве я знала, что мне уготовано какое-то особенное будущее. Я твердо верила, что буду спасена от нужды, болезней, что ничто дурное меня не коснется.  Самый первый сон, который я запомнила в детстве, был такой чудесный. Мне было лет пять. Мне приснилось, что по небу летят два ангела, держась за руки. Один – голубой, а другой – розовый. Я проснулась с ощущением беспричинной радости. И еще ощущения, что я только что видела сильные крылья, на которых перья птиц. Мне этот сон на всю жизнь в память врезался. Теперь я знаю, что  значили эти два ангела. Это наши с Амиром не родившиеся дети: мальчик и девочка. Я словно уже тогда смутно знала, что у меня будет необыкновенная, сильная, не такая, как у всех, любовь. Так и случилось. У меня была любовь, она была так сильна, что отправила меня на тот свет. Но случилось чудо. Я выжила. Хотя разве это можно назвать жизнью? Все, кто заходят сюда, выбегают со слезами. На меня тяжело смотреть. Все думают, что у меня не работает сознание, но я сплю и вижу сны. Мне хорошо. Мне не больно, только Амир внутри болит.

 

Сцена шестая

 

В палату входит Мариям и садится у постели Девушки в коме.

Девушка в коме  (в бреду, обращаясь к Мариям, хватая ее за руки): Не уходи, поговори со мной. Мне не больно, нет. Я живая, я дышу. Я такая же красивая. Почему же ты больше не любишь меня? Я все такая же. Помнишь, как я одетая лежала в пустой ванне, а ты сидел возле меня на унитазе и курил? И было три часа утра, но мы не спали. Я очень хотела спать, а ты нет. И ты мне не давал уснуть, а я в твоей майке, сонная, сидела возле тебя? И мы говорили-говорили… Помнишь, как мы гуляли между домов под ручку и задирали головы, чтобы увидеть, что делается в окнах других квартир? Какие у  них там светильники, какая там за занавесками жизнь… Лампы в таких окнах горели волшебным, добрым светом… Мы можем снова так гулять рука об руку,  ходить в наш магазин за углом, только не уходи… я все исправлю…

Мариям: Хорошо, милая, я с тобой.

Девушка в коме:  Ты меня любишь, Амир? Скажи мне, что это все сон. Мы будем вместе, правда?

Мариям: Конечно, Женя.

Девушка в коме:  Женя? Почему ты называешь меня Женя? Словно чужой! Ты никогда так раньше меня не звал.

Мариям: Как ты хочешь, чтобы я тебя звал?

Девушка в коме:  Как раньше, конечно: Ночка! Ты что, все забыл?

Мариям: Что ты, милая, я все помню!

Девушка в коме  (простирает руки вверх и тянется в пустоту):  Поцелуй меня! Ты меня еще не целовал!

Мариям сидит, не двигаясь.

Девушка в коме:  Ну же! Я жду!

Мариям наклоняется к Девушке в коме и целует ее.

Девушка в коме:  Что с тобой? Разве это поцелуй? Едва губ коснулся! (после паузы) А! Знаю! У тебя кто-то есть!

Мариям: Нет никого.

Девушка в коме: Не верю! Не может быть! Ты с кем-то спал, я знаю!

Мариям: Нет, Ночка, не спал.

Девушка в коме (радостно): Да, правда?

Мариям: Правда, милая, правда.

Девушка в коме (настойчиво): Скажи мне, что ты мой!

Мариям (после паузы): Я – твой!

Девушка в коме: Скажи мне, что я единственная, что кроме меня, у тебя никого нет!

Мариям: Ты – единственная.

Девушка в коме (с нежностью протягивает руки к Мариям): Милый мой, любимый, родной! Как я рада, что ты вернулся! Я так скучала без тебя! Я словно не жила, пока тебя не было рядом! (шепотом и с чувством) Я так люблю тебя! Амир, родной, скажи мне, что ты меня любишь!

Мариям: Люблю тебя!

Девушка в коме: Амир, я красивая?

Мариям (с чувством): Очень красивая!

Девушка в коме (настойчиво): Скажи мне, что я твоя женщина!

Мариям: Ты – моя женщина.

Девушка в коме (настойчиво): Скажи, что хочешь меня!

Мариям: Хочу тебя!

Девушка в коме: Нет! Не так, скажи, как я люблю, шепотом!

Мариям (шепотом): Хочу тебя!

Девушка в коме (оживленно): Я скоро поправлюсь, меня выпишут отсюда, и мы поедем к нам домой и заживем, как раньше, правда?

Мариям:  Правда, Ночка!

Девушка в коме: Амир, обними меня покрепче. Как только можешь крепче! Не бойся! Это ничего, что у меня трубы вокруг, обними так, чтобы мне больно стало! Я хочу чувствовать тебя! Ляг на меня всем телом!

Мариям наклоняется и кладет голову на Девушку в коме.

Девушка в коме (плачет от радости и гладит Мариям по голове): Амир, у нас будет ребенок?

Мариям: Будет, Ночка, будет.

Девушка в коме (мечтательно): Я мальчика хочу, а потом девочку… Мы их какими именами назовем: русскими или дагестанскими? (пауза) От тебя как-то пахнет по-другому… Не пойму, чем. Ты какой-то другой стал. Я тебя словно забыла, хотя все время помнила… Знаешь, сходи к врачу, скажи ему, что мне пора на выписку. Я сегодня с тобой домой уеду, хочешь?

Мариям молчит.

Девушка в коме (снимая голову Мариям у себя с груди): Амир, сходи, он где-то здесь на этаже, что ты пугливый такой! (привлекая Мариям к себе) Ой, нет, останься, подожди, я тебя еще хочу погладить.

Мариям снова кладет голову на грудь Девушки в коме. Девушка в коме гладит Мариям по волосам.

Девушка в коме: Амир! (с обидой) Как же ты мог так поступить со мной? Почему ты меня не остановил, когда я прыгать собралась? Ты бы мог меня просто подхватить, и ничего бы этого не было! Амир! Амир! (плачет, потом после паузы) Амир! А что ты будешь делать с женой? Скажешь ей?

Мариям:  А что я должен ей сказать?

Девушка в коме: Ну, про нас! Скажи ей, что больше не любишь ее!

Мариям молчит.

Девушка в коме: Жалко ее, конечно! И детей твоих жалко! Сколько им сейчас лет? Мариям: Девятнадцать и четырнадцать.

Девушка в коме: Ой, большие уже! У них уже, наверное, своя жизнь! Амир, сходи в коридор, спроси у доктора, когда меня выпишут! Ну, иди же! (отталкивает Мариам)

Мариям уходит.

 

Сцена седьмая

 

Кабинет врачей. За столом сидит Ираклий Михайлович и два врача больницы.

Ираклий Михайлович:  Я не вправе решать такие вопросы! Я обычный хирург! У меня у самого дети! Я не только врач, но и христианин!

Первый врач: Мы вынуждены будем это сделать! Исследование профессора Носикова закончилось еще в прошлом году! У нас через неделю прекратится финансирование! Поймите, она в коме уже десять лет и без каких-либо признаков жизни! Больница просто не в состоянии дальше нести эти расходы!

Второй врач: А родственники? Что,  у нее совсем никого?

Ираклий Михайлович: По нулям. Словно вымерли все.  Мы посылали запросы во все инстанции.  Бесполезно. Я крутился тут, чтобы пристроить ее в какую-нибудь другую больницу. Где уже она только не лежала, в хосписе была пару раз, но сейчас уже и деть ее некуда. Она лежит пластом, на нее тяжко смотреть. Ей нужен постоянный уход, а кто его будет осуществлять? Не могу же я ее к себе домой взять! Я взял бы ее конечно, но я сам до сих пор живу в коммуналке. Жалко девчонку, болит за нее душа.

Первый врач:  Кому ж не жалко! Но мы не господь бог. Я все сказал вам, Ираклий Михайлович. Таково указание руководства. На ее так называемое лечение уходят тысячи и тысячи! На ее месте мог быть бы больной, у которого реальный шанс вернуться с того света! Если родственников нет и все ресурсы больницы исчерпаны, в понедельник придется отключить аппаратуру.

Ираклий Михайлович: Хоть увольняйте меня, я этого делать не буду. Я такой грех на душу не возьму.

Второй врач:  Вот в Америке такие вопросы решает суд, а у нас как фишка ляжет. Все вопросы решает бюджетное финансирование…

Первый врач:  Не делайте из меня злодея! Ну нет у больницы денег! И взять негде! Не могу же я парализовать работу всего отделения, чтобы обслуживать одну больную, у которой, прямо скажем, нет никаких шансов! Все резервы уже исчерпаны. Никто не предполагал, что она так долго протянет, но, Ираклий Михайлович, давайте называть вещи своими именами, она же просто дышащий труп! Да и к тому же никому не нужный! К ней ведь и не ходит никто!

Ираклий Михайлович: Последний месяц ее посещает одна дагестанка, Мариям Костоева. Подгузники ей приносит, детское питание, моет ее, поворачивает. Подолгу у нее сидит, поет ей что-то на своем наречии. Я пытался с ней пару раз разговор завязать, да она чудаковатая такая, пугливая. «Да», «нет» в ответ и все. Попробую с ней еще раз поговорить. Может, она ее к себе возьмет, прямо с аппаратурой. Мы ей оборудование отдадим на время. Есть же такие случаи, когда семьи больных в коме домой прямо с трубками забирают. Научим ее, как показатели снимать, а ухаживать за ней она уже сама умеет. Будем ее навещать на дому, а потом, может, удастся снова с хосписом договориться.

Первый врач:   Пробуйте. Я буду только рад, если ее кто-нибудь заберет. Я вам свое сказал. Мне надо было только довести до вашего сведения решение руководства. До свидания!

Врачи пожимают руки Ираклию Михайловичу и уходят.

Ираклий Михайлович: Вот их привозят сюда: раненых, истерзанных, исковерканных… Я каждый день вижу боль, стоны, кровь. Каждый день оперирую, и так тридцать лет. Казалось бы, ну привыкни ты. Ну, наплюй. Что греха таить… привык уже я. Околотился. Мало что меня трогает. Все я уже в жизни видел. Ко всему равнодушен. Знаю: эти уйдут, на их место привезут новых. Их режут, а они потом выписываются и возвращаются к своим убийцам. Их дома бьют и насилуют, а они отмалчиваются, выгораживают своих мучителей. А я лечу их всех. Или вытащишь кого-нибудь с того света, а его даже забрать некому. Потом обзваниваешь другие больницы: ну пристройте, пожалуйста, Христа Ради! Словно это тебе лично нужно. Многие отказывают, берут только единицы. Ну, что мне от того, что в моем отделении после десяти лет комы умрет какая-то никому не известная Женя Михайлова? Что мне с этого? Чего я так разволновался? Это что, в первый раз? (пауза) Даже от моих операций когда умирали, я, кажется, меньше переживал… Или забыл уже… Нет, как же такое забудешь… Было три раза по молодости… Не смог помочь… На глазах дышать перестала… Девчонку молодую привезли на каталке. С ней мама. Мать за ней по коридору бежала с криком… Только я надрез после анестезии сделал, у нее сердце остановилось. Я даже не понял, почему. Ее мать потом долго в коридоре сидя на полу выла… (плачет). Но даже тогда мне не было так больно… Я тогда свою вину не ощущал. Молодой был, думал: «Я же все по книге сделал, все, как нас учили». Потом после дежурства спирту глотнул и на день рождения к бывшей однокурснице поехал. К Вале Суржиковой. Она мне нравилась тогда… Мимо мамы мне очень хотелось незаметно прошмыгнуть, но я не мог. Просто набрал в ноздри воздуха побольше и сказал ей, что операция имела летальный исход… Были еще другие… Мне, наверное, уходить пора… Старею, что ли… Уставать стал… И слезлив стал, сентиментален. На лице слез нет, а внутри плачет все, рыдает, жалко всех. Точно, пора уходить… На свое жилье все равно не заработал… Так и буду ждать, когда дом под снос пойдет… Женя Михайлова… Мне даже делать ничего не надо… Она сама все… Так ведь и бывает… А я тут расчувствовался… Развел богадельню… Ладно, дела у меня, разнылся тут. Пойду искать эту чудачку, как там ее, Костоеву.

Ираклий Михайлович уходит.

Сцена восьмая

 

Палата Девушки в коме. Входит Мариям и садится у постели. Мариям сначала сидит молча, потом начинает напевать дагестанскую мелодию. Сначала тихо, потом громче и громче.

В палату входит Ираклий Михайлович. Увидев его, Мариям поспешно приподнимается.

Ираклий Михайлович: Сидите, сидите! Я как раз вас и искал. Мне надо с вами поговорить… Видите ли… Вам она кем приходится?

Мариям: Она любовница моего покойного мужа…

Ираклий Михайлович: Вот как!  Хм! Не ожидал! Вернее, извините. Неожиданный поворот… Наверное, тогда лучше у вас не спрашивать… но… нет другого выхода… у больницы нет средств больше содержать Женю Михайлову. Вы можете ее взять к себе? Хотя бы на время… Мы вам всю аппаратуру, чтобы она дышать продолжала, домой дадим, навещать вас будем…

Мариям внимательно смотрит на Ираклия Михайловича.

Ираклий Михайлович: Я не могу, не имею право настаивать на этом. Я могу лишь спросить… Понимаете, это единственный шанс ее спасти… Если она останется здесь, в понедельник у нее отключат систему поддержания жизни, а это – конец… Хотя, конечно, я понимаю… Вы имеете полное право отказаться. Наверное даже, в вашем случае, это лучше будет… Учитывая то, кто она вам… Извините, простите…

Мариям (спокойно): Я возьму ее…

Ираклий Михайлович: Хм! Не расслышал… Что вы сказали?

Мариям: Я сказала, что  заберу ее…

Ираклий Михайлович: Что, правда? Вы? Ее? Она же вам никто! Она же ваша… Ой, что это я… Я очень рад! Скажите, как имя ваше?

Мариям: Мариям Абдуловна!

Ираклий Михайлович: Мариям Абдуловна, вы это серьезно? Может, вам надо подумать… Это ведь дело серьезное, очень трудное… Хотя вы, наверное, уже и сами знаете… Вы из Дагестана ведь? Я в молодости был в Дагестане, в Махачкале… Я сам грузин… Из Грузии я…

Мариям: Мне думать не надо. Я согласна. Она и сама просится. Доктор, когда вы ее сможете выписать?

Ираклий Михайлович: Что вы сказали? Не расслышал… Я знаете, устал, день был длинный, операций много…

Мариям: Я сказала, что она и сама просила, чтобы вы ее выписали…

Ираклий Михайлович:  То есть это… В каком смысле просила? Она же не разговаривает…

Мариям: Это может она с вами не разговаривает,  а мы с ней понимаем друг друга без слов…

Ираклий Михайлович:  Ах, вот оно как…

Ираклий Михайлович уходит. Мариям поворачивается к Девушке в коме.

Мариям: Ночка, собирайся, едем домой!

 

Сцена девятая

 

На сцену входит Расул. За ним Ираклий Михайлович.

Расул: Мама пришла домой такая радостная, веселая. Я спросил: что случилось? Давно не видел на ее лице улыбки, а веселой она не была с того дня, как заболел отец. А тут живая такая, помолодевшая.  Она мне говорит: «К нам Женя Михайлова приедет жить». Я спрашиваю: «А кто такая  Женя Михайлова? Я раньше о ней ничего не слышал». А мама отвечает: «Женя Михайлова – близкая подруга твоего отца». И больше ничего не сказала.  Пришла в гостиную, стала суетиться, стулья передвигать. Думал, она будет на стол накрывать. А мама говорит: «Нет, мы здесь поставим кровать».  Я не стал ничего больше спрашивать. Так рад был, что мама, наконец, от тоски оправилась, а то совсем как тень стала.

Ираклий Михайлович: Женя Михайлова перестала дышать в субботу вечером. Это произошло ровно за один день до того, как руководство нашей больницы приняло решение отключить ей аппаратуру и всего за час до того, как ее должна была забрать к себе Мариям Костоева. История эта странная и в высшей степени непонятная. Мариям Абдуловна дала согласие забрать пациентку из больницы и уже подписала все необходимые документы. Я добился разрешения больницы выделить ей систему поддержания жизни в бессрочную аренду. Мы стали готовить пациентку к выписке. Мариям Абдуловна сказала, что ей надо съездить домой, чтобы подготовиться к приезду Жени. Не прошло и часа после того, как уехала Костоева, как Женя скончалась. Медсестра зашла в комнату, чтобы проверить аппаратуру, а она уже все. Вскоре вернулась Костоева. Мариям Костоева скончалась здесь же, в моем кабинете, у меня на глазах, когда услышала о смерти Жени Михайловой. Смерть наступила от разрыва сердца. Получилось, что я убил ее словом.

Ираклий Михайлович уходит.

Входит Девушка в коме.

Девушка в коме: Какой был самый счастливый момент в моей жизни? Знаю наверняка: мне было лет семь или восемь. Стояло прекрасное лето, не жаркое, а какое-то нежное, ласковое. Такое, что воздух к вечеру был еще теплым, а каждая травинка отдавала прохладу. Я с другими детьми гуляла во дворе на площадке. Было часов шесть вечера. Солнце только начинало клониться к закату. Вдруг мне захотелось пить. Я побежала домой, чтобы выпить воды, а потом  вернуться играть. Я зашла в квартиру. Родители были дома, но не заметили, как я зашла на кухню. Солнечные зайчики блуждали по стенам и посуде и плясали в воде на дне графина. Я подошла к столу, на цыпочках дотянулась до графина, налила воду в стакан и выпила его до дна. Каждый глоток был таким вкусным, словно я пила солнце! Напившись, я тихо вышла из дома и снова побежала на площадку. Все были дома, но никто меня  не заметил. Помню, как мне было хорошо тогда. Вот это и было мое счастье.

 

 

 
html counter