Саша Валера Кузнецов (г.Москва)      ДЫРА В ПЕЙЗАЖЕ

                                          (три новеллы)                

"ПУСТОТА"

     Поздним утром в центре Москвы по улочке прилегающей к Арбату направляется к церковному подворью священник в длинной черной рясе.  В этот час здесь пустынно и лишь из-за домов доносится ровный шум автомобилей на Гоголевском бульваре.

     Хлопнула дверь подъезда. Кир выходит на тротуар, оглядывается: вдоль стены идёт священник в чёрном, а на углу, по-прежнему пульсирует желтым светофор, да ветер порывами срывает осенние листья. Плавно проехала серебристая машина.

     Навстречу Киру идёт юная парочка - парень нежно направляет девушку, вложив ладонь  в задний карман её тугих джинсов.    

     Молодой дворник, вероятно студент, лениво скребёт метлой асфальт, поднимая лёгкую пыль.

     На другой улице К. заглянул в витрину небольшого магазина: внутри проплыла неясная тень. Он приложил ладони к стеклу, всматриваясь: за стеклом движется мим в черном трико, а на прилавках сидят юные продавщицы, подобрав под себя коротенькие белые халаты. На полу стоит переносной магнитофон.

    За спиной К., отразившись в витрине, прошелестела шинами машина, сверкнув металлом в толстом стекле. 

    Вечером Кир стоит в комнате, отодвинув штору, и через двор наблюдает за освещенным окном во втором этаже напротив, где за письменным столом сидит человек лет сорока, с залысинами, открывающими большой лоб. Он работает за компьютером.

    В комнате Кира красный угол завален дискотечными фонарями, покрытыми мохнатым слоем пыли. Над письменным столом, на деревянной самодельной полочке стоят мягкие детские игрушки, выше - поясной портрет маслом: угловатый, плечистый мужчина в синей майке без рукавов - его изображение прочерчено ломаными механическими линиями, будто самописцем автоматизированной системы управления. 

     Голос за кадром: "Наступает время превращений. В мире произошли незримые, но радикальные перемены - от нулевого цикла теплотрасс, коммуникаций, Божьих бичей до третьего неба серафимов и разведспутников: вниманием не обойдён никто. Каждый званый - избранный; всякий атом - меченый. Революция № 9 свершилась, а теперь декадансинг! "

     Дверь за его спиной распахнулась и в комнату шумно ввалилась девушка. Закадровый голос стихает. Она в желтой майке выше колен - полноватые белые ляжки. В руках початая бутылка шампанского и стакан.

     - Привет, сосед. Давай выпьем шампанского! - она забралась на низкий, без ножек, диван.

Кир закрыл тетрадь в коленкоровом переплете, лежавшую на столе.   

     Присев рядом, взял из её рук бутылку и с удовольствием выпил. Поставил шампанское на пол и тут же девушка заговорила быстро и нервно:

     - Он меня достал. Снимает каждый вечер в разных позициях - так, что после этого хочется просто нажраться. Такое чувство, что он входит в меня своим фотообъективом, - её тонкие ноздри раздувались от гнева и возбуждения. Взяв с пола бутылку, она отпила ещё глоток и откинулась к стене, прижав колени к подбородку. - А потом, он меня мучает… И каждый раз новые трюки. Как будто в гинекологическом кресле. Инженер-технолог, блядь! И меня же продаёт потом. Мои изображения. На Арбате.

     Кир что-то буркнул, отпивая глоток.

     - Какая разница? Я не хочу позировать, я хочу просто - жить…

     Устав, она смолкла. Кир дал ей сигарету.

     Спичка догорает, изогнувшись в чёрную скульптуру. Он смочил слюной пальцы и взял её за обуглившийся конец. Перевернул -  огонёк, вздрогнув, погас.

     Вечером, в гостях у друзей. Все сидят за круглым столом в небольшой комнате рядом с кухней. Длинноволосый поэт показывает свою новую песню под музыку, записанную на магнитофон. Он автор текста. Гитары нет и он вынужден имитировать игру руками. Слова он проговаривает вслед за певцом: «Дай мне доллар, толстый брат! Пармидолу я так рад. Я гуляю по стриту, напевая ту-ту-ту-тудуду!! Дай мне доллар, толстый брат! Шизофреник не богат!»

     Кир знакомится с девушкой Настей. Он что-то говорит ей, но за песней не слышно.

     Хозяин квартиры Анжей предлагает:

     - Мы передаём друг другу зажженую спичку и тот, на ком она гаснет, должен ответить на вопрос каждого из участников - «да» или «нет» - только правду.

     Анжей ловко избавляется от спички, успевая при этом раскуривать трубку и отпивать чай из стакана в подстаканнике с изображением кремлёвской башни. Мимоходом поясняет:

     - От старых большевиков достался - по наследству.

    Настя, боясь обжечься, неловко берет спичку и она гаснет. Кирилл больше всех радуется возможности узнать что-либо о понравившейся ему девушке. 

     - Ты литературная девица? - спрашивает Анжей.

     - Нет, почему вы решили? - говорит в ответ Настя и тут же Кир спрашивает:

     - А как твой Фёдор поживает?

     - Я его больше не люблю...

     - Хорошо, - берет игру в свои руки Анжей, - Никто не знает правил игры. Пусть она ведется в тёмную. Ведь мы не знаем, с кем играем, - многозначительно добавляет он, раскуривая трубку.

     За бесконечным чаем, Анжей рассказывает историю из своей студенческой жизни: 

     - Небольшая история. Москва. Зима. Серая толпа на улице. Молодёжная тусовка в квартире на Чистых прудах. Он и Она, уже где-то знакомые ранее, теперь начинают роман. Бульвар. Утро. Налёт оперотряда. В отделении милиции. Автостоп в Прибалтику. День. Ночь. Ленноновский фестиваль в Прибалтике. Общежитие МГУ. Она прогуливается по коридорам в шубе на голое тело. Он пишет стишок на стене туалета: «Коммунисты на деревьях». Его и её исключают из университета. Москва. Ноябрьские праздники на улицах. Они срывают флаги. Красный и «Трудовые резервы». В квартире её родителей танцуют голые, обмотавшись флагами. Возникает его предложение: Встретимся в Париже. На фоне TV кадров Парижа. «По средам в кафе на Sainte-Michele». Она пробует работать секретаршей, продаёт билеты в парке Горького на аттракционы. Вдвоём знакомятся с молодым художником-французом. Втроём крутят стремительную любовную историю. Она выходит замуж за француза, с тем чтобы уехать и вызвать затем его во Францию. Праздник перед отъездом. Обещания, джаз, эйфория. Он работает на заводе. Меняет лампы в яме под транспортёром, подающим чёрную землю в литейном цехе. В марлевой маске, жара, чёрная пыль. Пьёт водку с пивом с работягами в «Яме». Встречает университетского приятеля, тот предлагает издавать неомарксистский журнал «Левый поворот». Серия арестов новых левых в Москве. Он, не дожидаясь КГБ, уезжает. Прощальный автостоп по России. Квартира приятеля во Львове. В разговоре всплывает возможность перехода границы. Ночь. Поездка с таксистом к лесу. Он расплачивается золотым российским червонцем двадцатых годов, подаренным львовским приятелем. В лесу, вместе с цыганами, переходят границу. Утро. Он выходит к шоссе. Его берёт девица на машине. Она киноактриса, едет из России со съёмок фильма о Дзержинском. В компании её друзей в Варшаве. Разговоры о «Солидарности». Он и она уходят. Они мчатся в машине к русской границе. Она: «Хочешь туда?» Резкий разворот, она показывает ему направление в сторону границы с Чехословакией. В сумерках он переходит границу, перелезая по конструкциям моста на руках. Вена. В объятиях знакомых евреев. Эмигрантская организация. Интервью для радио. Предложение сотрудничества с разведкой. Он отказывается. Он звонит в Париж. Телефон не отвечает...

      Ночь. За кадром, голосом Анжея ещё продолжается его история, а Кир и Настя уже едут в совершенно пустом трамвае, освещенном лишь изнутри. В метро бегут по пустынному залу и успевают в последний поезд - Кир уже держит для Насти, закрывающиеся двери. На электронных часах: 00. 47.

      Бредут по ночному городу. На Патриарших Кирилл купается в пруду, спустившись по ступеням к воде. Выбирается к скамейке, снимает трусы, выжимает. Поцелуи на скамейке.

     Комната Учёного. Он плотно закрывает своё окно чёрной фотобумагой и ставит видеокамеру, прорезав круглое отверстие для объектива. Наблюдает за окном Кира. Снимает в фоторежиме.

     Ставит фотоаппарат на штатив и снимает на фото силуэт Кира в окне. Проявляет фотографии в ванне. Фотографии плавают изображением вниз. Учёный переворачивает их изображениями вверх, цепляя пинцетом и шлёпая о воду - фотографии героев предыдущих эпизодов. Некоторые тонут и, покачиваясь, ложатся на дно.

     Голос за кадром: «Центр метафизического циклона переместился сюда - «к востоку от Солнца, к западу от Луны», в столицу 1/6 части тьмы, в середину февраля, в сердцевину ледяной карамели, похожей на слово «люблю», сплюнутое в шершавый снег, в беззвездно-пустую нутрь скудельной базарной копилки - и фиг-то получишь обратно свою денежку».

     Утром Кирилл выводит из своей комнаты велосипед. Сажает на него Настю и она катит домой по пустой рассветной улице. Кир возвращается отсыпаться.

     Голос за кадром, на этом изображении продолжает: «Москва круглая и плоская, как карманные часы без циферблата (с дарственной надписью на неизвестном языке): гигантский, непрестанно работающий, тикающий адской машиной на весь окрестный космос механизм в котором столь опасно жить, не соблюдая драконьих правил техники безопасности - без прописки, с документами призрака, ожидая ослепительного золотого выстрела Судьбы в затылок».

     Кира будит техник-смотритель из коммунальной конторы:

     - Вставай, студент, - он стучит и входит в комнату.

     - Весь участок засрал. Уволю на хер! - устало садится на табурет и уже спокойнее продолжает:

     - Приходиться просто вынуждать работать, это чёрт те что... Надо идти чистить квартиру - говорят Ученый...  помер, что ли.

     В комнате Ученого работают дворники, выносят мебель и ворчат между собой: 

     - Говорят, вроде застрелился... Но трупа мы не видели.

     - С жиру бесятся. Что ещё надо людям? - говорит пожилой рабочий небольшого роста, - комната есть, да и жена вроде у него где-то в Москве была...

     В комнате Учёного следы ботинок дворников, мебели уже нет. Кир подбирает в углу, брошенные слайды и связку писем. Техник-смотритель, татарин лет пятидесяти, командуя дворниками-азиатами, увозит мебель.

     Контора ЖЭКа - полуподвальный этаж сталинского дома.

     Кир входит в контору и видит у техника на столе видеодиск.

     - Этот DVD из квартиры Ученого? Можете мне отдать? - просит Кир.

     Техник безразлично отдаёт. На стене уже висит портрет из комнаты Учёного: это мужчина в красной майке без рукавов, что испещрена ломаными линиями, будто начерченными осциллографом автоматизированной системы управления.

     Кир открыл ключом дверь своей коммунальной квартиры и прошёл длинным коридором к комнате соседа, постучал. Из-за двери послышался резкий голос:

     - Да!

     Кир вошел в большую комнату, приспособленную под фотостудию. У зеркала стоит давешняя девушка, та, что заходила с шампанским, но теперь она в строгом костюме классического покроя - волосы завязаны узлом на затылке, а на лацкане пиджака  "поплавок", металлический ромбик - значок выпускника технического ВУЗа. А вот юбки на ней нет, а из-под пиджака виден лишь край нейлоновой, розовой, прозрачной ночной рубашки. Фотограф возится с фонарем на штативе, выставляя свет на кровать, ядовито светящуюся лиловым шёлковым покрывалом и не злобно, но раздраженно спрашивает:

     - Чё надо?

     - Дай мне слайд-проектор на часок.

     - Там, на стеллаже где-то лежит. Возьми. Мы к тебе вечерком зайдём. Пока некогда нам.

     Кир прошёл за ширму. Там стоит большая старая чугунная ванна, заполненная водой, где плавают фотографии вниз лицом - белые квадратики. Кир перевернул одну, шлёпнув о воду, и по поверхности поплыло чёрно-белое изображение: соседка стоит в пиджаке, склонившись к зеркалу. Юбки на ней нет: светятся голые ягодицы. Фотография плавно тонет и ложится на белое дно ванной.

     Из-под пиджака видны лишь полные белые ягодицы.

    В комнате Бориса плотно задернуты шторы. Он смотрит слайды. На экране появляется аккуратная европейская улочка.

     Женщина ассирийской внешности недовольно заслоняет объектив рукой.

     Потом странный, отстраненный пейзаж: ряды искусственно высаженных сосен и развалины замка.

     Кир закурил и поставил следующий слайд: развалины замка, и фигура удаляющегося в сторону леса человека. Этот кадр он долго разглядывал. Курил, пуская дым в луч проектора, потом встал, прошёлся по комнате, своей тенью как бы участвуя в изображении на стене. Голос Кира за кадром: "И что же его увело отсюда? Эти странные люди как-то связаны между собой... А может быть, это ход в какой-то игре? Надо разобраться".

     В слайдах перед ним проходит чья-то жизнь: большой двухэтажный, деревянный дом в лесу. Учёный на садовой скамейке с женщиной ассирийской внешности.

     Вновь та же черноволосая, неопределенного возраста, женщина, она появляется чаще других, но теперь, не скрывая лица. Снимок сделан в Москве.

     А вот Ученый на вокзале, у вагона трансъевропейского экспресса. Стоя на подножке, он, оглядываясь, выискивает кого-то.

     Ассирийка бежит вдоль уходящего состава. На вагоне табличка "Москва-Берлин".

     Поздний вечер. Кир сидит на полу своей комнаты со стаканом в руке. Напротив, на диване расположились: сосед-фотограф, его подруга в желтой, прикрывающей бёдра, майке и Света, светленькая девушка лет двадцати с длинными волосами цвета скошенного поля, распущенными по плечам. Сосед показывает им новые фотографии. На полу стоит кассетный магнитофон и фотограф, потянувшись за бутылкой, включает его, по пути склонившись к ногам своей подруги, по пути успевая чмокнуть её пухлое колено. Наливает всем шампанское. Кир со стаканом в руке отошёл к окну, раздвинул тяжёлые, тёмные шторы, а сосед потянул свою девушку к двери, похлопывая её по заду ладошкой. Как только дверь за ними закрылась, подруга Кира подошла сзади и положила руки ему на спину.

     - Ты соскучился?

     - Нет.

     - Это почему же?

     - Наши игры далеко зашли.

     - Какие игры!? Что ты злишься? Я так хотела быстрее приехать. Всех  бросила там, а ты...

     Кир взял со стола спички и присев на диван, сказал негромко, но с налетом серьезности:

     - Я знаю игру. Зажигаю спичку и передаю тебе. Ты - мне, я - тебе. И так, пока не погаснет. На ком гаснет, тот отвечает на вопросы. Только правду. Да или нет.

     - Игра в правду?

     - Да. Если хочешь.

     - А ты не боишься?

     - Поджигай.

     Вспыхнула спичка. Они передавали дрожащий, неверный огонёк в полумраке комнаты.   Она старалась быстрее избавиться от огня.

     - Не суетись, - он говорил серьезно, поверив в игру. Перевернул спичку - послышалось влажное шипение о пальцы.

     - Спрашивай.

     - Ты мне всегда говоришь правду? - задала она подготовленный вопрос.

     - Нет.

     - Почему? Ты меня не любишь?

     - А это уже не по правилам.

     - Брось ты, это детская игра, - заскрипел диван, она встала. - Нам нужно поговорить.

     - А ты не можешь так говорить? В процессе. Слово - ход. Как и поступок в жизни.

     - Но все же играют в тёмную, ведь мы не знаем правил. Да и кто с кем?

     - С тобой, - он вновь зажег спичку.

     За стеной послышался шум, что-то упало, но потом всё стихло. Спичка догорела, и она бросила её на пол.

     - А ты хочешь идти со мной? - спросил Борис.

     - Куда?

     - Надо отвечать "да" или "нет".

     - А ты неправильно спросил, - она щёлкнула клавишей настольной лампы и темнота, заполнявшая комнату, отступила за окно.

     Борис лёг на диван и, закинув руки за голову, упёрся взглядом в потолок.

     - Ну и прекрасно. Не надо играть. Будем просто жить.

     Она задвинула шторы и попыталась включить магнитофон - не работает. Тут же включила радио, поискала на коротких волнах, натыкаясь на разноязыкую речь и останавливаясь на каждой, будто пытаясь понять эту вавилонскую кашу. Через обрывки музыки и шорох окрестного космоса, она добралась до конца шкалы и нажала какую-то кнопку - воцарилась полная тишина. Она потыкала по другим клавишам, но безрезультатно. Успокоилась - присев к столу, открыла большую, коричневую, в коленкоровом переплёте, тетрадь.

     - Закрой, пожалуйста, - он смотрел на неё отчуждённо.

     Она откинулась на спинку стула и повернулась к нему, свободно опустив длинную юбку между раскинутых ног. Он продолжал смотреть. Девушка улыбнулась краешком губ, но он прикрыл глаза и тогда она резко повернулась к столу, достала губную помаду и, не глядя в зеркало, ловким движением подкрасила губы.

     - Я пошла домой.

     - Не будем прощаться.

     Утро следующего дня. Раздается стук в дверь комнаты Кира. Он открывает - пришла Настя, принесла Киру поесть.

     - Вот тут яички варёные... Мама сварила.

     - Слушай, у меня тут что-то произошло, не знаю, какой-то прорыв в реальность или куда? Вчера застрелился Ученый, я тебе не говорил? Он жил здесь, напротив. Вот смотри.

     Он показывает оставшиеся от него открытки с европейскими видами. На них два адреса: московский и в городке Крапивна. Они строят различные предположения о судьбе человека.

     - От него остались лишь изображения... Слайды вот, да буквы - изображения. Все мы - лишь изображения, тени. Но почему не было тела? Увезли, наверное раньше. Остался меловой силуэт на полу комнаты - обычно криминалисты так обводят тело погибшего человека для следственного эксперимента. Но оно было уже полустёрто ногами. Кто-нибудь видел труп? И где он теперь?

     Настя протягивает Киру свое письмо.

     - Вот написала тебе дома, заранее... прочти... когда меня не будет, ладно?

     Кир сдаёт слайд в фотоателье.

     - Напечатайте мне семь фотографий этой женщины.

     Кир спускается по каменной лестнице в кафе, расположенном в подвале старого дома в арбатских переулках.

     У стойки спрашивает:

     - Можно посмотреть видео? Здесь немного.

     Девушка за стойкой вставляет диск в магнитофон и на маленьком экране телевизора появляется изображение. По всему видно, что это домашняя запись. Камеру носят, переставляют с места на место. В кафе играет музыка и звука с видеодиска не слышно. Вероятно, съёмка велась в загородном доме. За окнами видны ряды искуственно высаженных сосен. Ученый в кабинете на втором этаже, среди старой мебели, сидит за письменным столом, лицом к окну. Тот, кто снимает, поставил камеру на стул и через некоторое время появляется в кадре. Это женщина. Лица её не видно. Она перекрывает длинной свободной юбкой изображение, ходит по комнате, приносит чай, ставит на стол. Ученый, не отрываясь, что-то пишет на листах бумаги. Изображение прерывается, экран телевизора рябит. Потом появляются кадры, снятые из окна комнаты Учёного. Это знакомый нам двор Кира. Камера направлена на его окно. Вот Кир  открывает его. Распахивает створки окна. Высовывается, облокотившись о подоконник.

     Барменша, выключает видео и, вынув диск, кладёт на стойку перед  Киром.

     - Извини, у нас тут перерыв настал.

      День. Кир заходит в рекламное агентство. Там его знают.

     - Привет, а Брахман здесь?

     - Скоро будет, - отвечает совсем молоденькая секретарша.

     - Как Лиза поживает?

     - Ой, то куда-то потеряется, то её тут, намедни, чуть в подвал не затащили, укурилась... - понизив голос, поясняет она.

     Потом девушка ведет его в комнату и включает ему DVD. Входит Брахман.

     - Привет, Кир, ты чего так рано?

     В кадре телевизора - окно Кира, камера неподвижна, вероятно, установлена на штативе для постоянного наблюдения. Приятель, закурив, требует кофе.

     - Улька, дашь мне кофе?

     Кинув профессиональный взгляд на экран, он говорит:

     - У тебя это что? Похоже, просто камеру забыли выключить? - и тут же теряет всякий интерес. Кир забирает готовые фотографии и, выйдя на шумную улицу, разглядывает черно-белое изображение.

     Крупно: лицо женщины со слайда. Ассистентка Учёного с ассирийской внешностью.

     Кир пересекает двор и входит в подъезд Ученого. Звонит в дверь его коммунальной квартиры - три звонка. Открывает древняя старушка - соседка по квартире. Он показывает ей фотографию Ассирийки.

     - Вы знаете эту женщину, она ведь бывала у Ученого, соседа вашего? Слышали ведь… про него?

     Бабушка молча дает номер телефона дачи. Кир молча берет листок, но тут бабушку словно прорывает:

     - Телефон, который недавно эта женщина оставила, она заходила передать деньги для уплаты долга за телефон его. Эта жидовка увела его из семьи и забрала себе девочку. Вот.

     Кир звонит из телефона-автомата на углу, напротив театра. Отвечает мужской голос, диктует номер. Кир записывает его на стене и звонит.

     - Я хочу передать письма, найденные в комнате Ученого.

На другом конце провода долго молчат, но потом голос говорит:

     - Приезжайте. На Тверском бульваре, возле частного отеля, что сразу за «Домжуром». Там столики кафе на тротуаре.

     Кир сидит за столиком уличного кафе у чугунной ограды особняка. Подъезжает красный «Форд-фиеста». За рулем женщина с фотографии. На заднем сиденье девочка лет восьми. Кир подходит, садится вперед и машина быстро уезжает.

     День. Настя входит в кинотеатр «Иллюзион». Фильм уже идёт и она садится в крайнее кресло последнего ряда. На экране чёрно-белый фильм, напоминающий ранних неореалистов. Развалины замка, вымощенная камнем дорога, река, одинокий человек в длинном плаще идёт по тропе, среди сосен, высаженных рядами лет 150 назад.

     Голос Автора за кадром:   «Российское подполье - самое глубокое подполье в мире! Иные нелегальные шизоиды так далеко убегают на месте, что порою прячутся от безжизненого ока Федерального розыска в чужих снах или превращаются в собственные мимолетные галлюцинации».

     Настя выходит из темноты зала на ослепительное солнце.

     На Петровском бульваре встречается с Киром.

     - Эта женщина, она ассистентка Ученого, не ответила ни на один из моих вопросов, но представляешь, девочка сказала, что папа вчера приходил к ней в школу!

     Утром следующего дня он в морге говорит с начальником.

     - Почему же нельзя? Я просто гляну на труп и всё.

     - Труп кремирован ещё вчера.

     - А где же урна с прахом?

     - Или у вдовы, или ещё на складе - никто не знает.

     На следующий день Кир входит в институт театрального искусства. Настя здесь работает натурщицей. Студенты рисуют обнаженную Настю. Кир ложится на сдвинутые столы у стены, отсыпается.

     Голос Автора за кадром: «В этом каменном котле, под тяжелой крышкой зимних небес, нечто клокочет и бродит, точно в больном каменном мозгу, источенном кмнеедами и оранжевыми дорожными рабочими Раджниша, - алхимический состав бурлит, исходя, как паром, легчайшей, но ясной - адамантовая пыль - аурой; ибо вовремя брошенная в сосуд закваска делает свое дело. Время действия - накануне конца света. Место действия третий Рим. Главный герой - ты, естесственно».

     Школьный двор. Кир о чем-то говорит с учительницей и она указывает на девочку. Кир подходит к ней.

     - Все страньше и страньше, - говорит маленькая ясная девочка.

    Он уходит повторяя за ней те же слова.

     - Всё страньше и страньше, страньше и страньше, страньше-странь-ше-странь-ше...

     Потом они вместе с Настей пытаются связаться с Вдовой.

     - Нет, нет, что вы! Мы не знаем. Да нет же. Её нет, она уехала, - отвечает Киру женский голос, морочит голову по телефону, давая неясные, путаные ответы.

     - Куда, скажите, пожалуйста, куда?

     - За границу.

     Трубку берет Настя.

     - Я её сестра, я приехала из Караганды, скажите, пожалуйста, куда за границу?

     - Милочка, её нет в стране! Я её компаньонка, но мне лучше не знать, куда! - говорит Насте претенциозный голос женщины.

     Вечер. Кир и Настя подходят к зоопарку. Кир пришел к работающему здесь другу, Ботхисатве.

     - Он обещал показать мне лемуров, - говорит на ходу Кир, спешащей за ним Насте. - Говорит, что лемуры, как существа очень тонкой нервной организации, не предназначены для показа публике, их содержат в специальном питомнике. Бодхисатва дежуритт здесь ночами, показывая своих подопечных друзьям.

     Настя заворожено смотрит на эти диковинные эльфические создания.

    Потом они пьют чай. Кир сидит молча с закрытыми глазами и как бы спит, а Настя слушает сторожа.

     - Изображения на камне, - говорит Ботхисатва, - на могильном камне, фотографии в сеамейном альбоме, кадры кинохроники, что ещё останется от нас? Где же реальность? Мы все тени, реальности нет, отсутствует, напрочь отсутствует. От нас остаётся лишь изображение… Мы умоляем, просим: выпустите нас отсюда... Молимся об этом.

     Поздно ночью они выходят из зоопарка и замечают преследование - или им только кажется, что за ними следуют двое. Настя тревожно оглядывается. Они идут быстрее, бегут по переходу, бросаются в подворотню. Наперерез им, из двора выезжает автомобиль с погашенными фарами. Они прячутся, присев за мусорными баками.

     Двое выходят из машины, переговариваясь, заглядывают за угол.

     - Ладно, пусть пока здесь, а там посмотрим, - говорит один из них. Уезжают.

     Кир и Настя, озираясь и держась за руки, идут вдоль длинной кирпичной стены.

     Кир и Настя входят в его комнату. Все перерыто.

     - Ни писем, ни слайдов. Да еще и паспорта моего. Просто нигде нет.

      Он ложится на пол и просит Настю:

      - Обведи меня, моё тело - мелом, как обычно делают криминалисты.

      - Ты что!? - она отказывается, плачет.

     Кир собирает рюкзак: спальник, надувной матрас, полотенце.

      - Надо ехать в загородный дом Учёного, мне почему-то кажется, что это недалеко от Переделкино.

     Он все-таки рисует на полу силует лежащего в неудобной позе, чнловека.

      Уходят они, крадучись, по гулкому подъезду.

     Ночь. К. бродит по пустынным улицам и, проходя темным двором, видит сидящего у костра из пивных ящиков, длинноволосого человека. Подходит, спрашивает закурить.

     - Привет. Угости сигаретой. Вышел из дому, забыл.

     Тот протягивает сигарету.

      К. прикуривает от обугленной доски, вынув её из костра.

     Человек спрашивает:

     - Ну что, ходишь, бродишь?

     - Да... всё к покою хочется поближе.

     - К чему?

     - К покою.

     - Интересно. А я вот как раз думаю о покое. Ты ходишь. Я сижу. Ты думаешь, что это твоя реальность, я думаю, что это моя реальность. Занятно. А на самом деле мы с тобой, знаешь кто? Мы с тобой, наверное, персонажи какой-то дурацкой киношки. Никогда не ощущал себя так, нет? В смысле того, что попали мы, понимаешь? На плёночку. Все на плёночке. Ты, я. Пойманы. Мы - изображения просто. Просто изображения на белой простыне. Без свободы. Плёночку её вставь по-новой и мы опять будем повторять дурацкие слова, делать те же движения...

     - Но в голове-то что-то своё остаётся?

     - В голове у кого!? У тебя? У меня? Мы же с тобой изображения!

     - На плёночке может это не видно? Может быть это хорошо? Или ты думаешь, что это тоже на плёночке, на каком-то негативчике?

     - Я не знаю, положено думать призракам или нет? Понимаешь, не ты и не я. Не ты имярек, не я имярек, а только изображение на экране. Нас поймали в ловушку, в световую ловушку и мы останемся здесь всегда. Актёры, статисты, они сделали своё дело отснялись в кино и разошлись по домам, а мы остались на плёнке и этот костёр останется навсегда. Ныне  присно и вовеки веков. И ты будешь сидеть и ночь эта не кончится. Ты понимаешь меня, нет?

     - Да.

     - Трудно осознать тебе, конечно, я врубюсь, но есть зрители, но мы их не видим, а они нас видят, но мы пусть фантомы, но всё же существуем... Как изображение. Мы можем с ними говорить. Мы их не слышим, но мы можем к ним обращаться. Не ты имярек, не я имярек, а те плоские изображения, те световые призраки, которых поймали на целлулоидную плёнку. Мы можем этих зрителей молить о чём-то, просить о чём-то, говорить что нам здесь плохо, у этого плоского костра, в этой плоской ночи, понимаешь? Можем просить их в конце концов: сделайте что-нибудь для нас, потому что нам здесь плохо, освободите нас, выпустите нас отсюда...

     Позже, уже ночью К. проходит мимо дома Учёных. Читает объявление: "Сегодня состоится маскарад!!"

     Светает. Кир бродит по улочкам Центра. Присаживается на паперти храма с пакетом молока и батоном белого хлеба в руке. Завтракает.

     Утро. Кир бредёт по Гоголевскому бульвару. Будит спящего на скамейке бродягу, шевеля его ботинок с рифленой подошвой, на которой жёлтой резиной светлеет как бы ладошка. Тот просыпается.

     Они пьют пиво у памятника Гоголю. Вокруг множество прихиппованных людей.

     Бредут вдоль витрин. За одной из них множество телевизоров показывающих катастрофы, пожары, наводнения и различные цунами.

     Вечереет. Кир подходит к дому Учёных. Съезжаются гости, выходя из машин в костюмах и масках. Вдруг он видит, входящую в дом Учёных ассирийку со слайдов и фотографий. С ней все здороваются, целуют руку. Прошмыгнув в толпе входящих внутрь, он расспрашивает людей в поисках ассирийки.

     И тут он видит Учёного. Подбегает к нему и говорит что-то (не слышно за шумом толпы). Но вдруг к ним подходит барышня с подносом напитков и мужчина снимает маску, вытирая взмокшее лицо, а потом с наслаждением пьёт шмпанское – это не он.

     К нему подбегает маленькая девочка в костюме Красной шапочки.

     - Вы ищете моего папу? А он приходил ко мне сегодня в школу!

     Девочка вновь теряется в толпе.

      Через некоторое время ассирийка сама подходит к Киру и берёт его за руку. Ведет среди костюмированных учёных в босховских масках, куда-то наверх по коридорам и лестницам, среди интерьеров сталинской эпохи. На стенах картины советских живописцев. Много работ Иогансона - про фашистов и красноармейцев.

     Они входят в комнату, где недавно был закончен ремонт. За окном строительная люлька. Ассирийка вдруг захлопывает за собой дверь и исчезает, а Кир остаётся в комнате один, испуганно озирается. Тут из другой двери выходят два огромных негра, слегка странной наружности - они оба, с ног до головы обмотаны белыми медицинскими бинтами. Хватают молча Кира и волокут к стулу, где привязфыают его бинтами, сматывая с себя. Один говорит другому:

     - Давай сыворотку правды.

     Чернолицый тащит большой шприц. Киру вкалывают сыворотку правды и оставляют одного. Он дико озирается. Увидев люльку за окном, освобождается от бинтов и распахивает окно. Выбравшись наружу, раскачивается на люльке, соображая, как бы привести её в действие. Принимается крутить все механизмы и натыкается на большую металлическую рукоятку. Крутит и медленно спускается на люльке вниз.

     Спрыгнув на землю в саду, он пробирается через кусты к забору, влазит наверх и оглядывает улицу, освещённую жолтыми фонарями. Проносится одинокий мотоциклист на огромном мотоцикле, на боках которого висят большие колонки.

     Тишина. К. спускается на тротуар и бежит.

     Через подвортню, свалив какие-то ящики.

     Через помойку возле мусорных баков, распугав бродяг. За ним бросается стая собак.

     Оторвавшись от стаи, он выбегает на ту же улицу, но дальше. Пытается привести себя в порядок, но тут вдруг из него начинает вырываться правдивый текст - это действует сыворотка правды. Он идёт сначала медленно, но по мере действия сыворотки - ускоряется.

     - И вот наступил день ИКС! Першинги уже влетели! Ангел взялся за меч! Держи палец on yoor trigger, брат! Поле чудес! Страна дураков! Время длинных ушей! Гуманитарный фашизм! Ложь проповедует истину!

     Через его текст нарастает звук приближающегося мотоцикла.

     - Храм перестраивают в дискотеку! Демонократия притворяется демократией!

     На экране появляются титры, повторяющие текст Кира.

     Он почти бежит.

    - Прочь, демоны, прочь! Мы, дети прогнившей цивилизации, строим свои баррикады! Нас не перестроить - мы не кирпичный завод! Нас не перевоспитать. Нас не пересажать! Нас не уничтожить!

     Мотоцикл догоняет Кира – слышна музыка  из колонок мотоцикла. Она приближается вместе с мотоциклистом-растаманом с дредами на башке. Звучит московский Рэггей в исполнении группы Герберта Захарьина-Моралеса. Рёв мотора, музыка и текст сливаются. Он бежит, продолжая выкрикивать:

     - Мы есть! И в воронке ядерного взрыва мы будем петь рок-н-ролл! Агрессия лучше, чем депрессия! Бесам нужно обламывать рога! Атака Любовью. Саботаж ненавистью! Саботируй антихриста! Вали Зверя! Какая на прик демократия - Диктатура Свободы! Воинство Металла и Цветочное Племя! Вонючие панки и Рокеры-Камикадзе! Все, в ком жив ядовитый цветок Свободы - сопротивляйтесь!

     Действие сыворотки заканчивается, мотоцикл уезжает, фонари гаснут.

     Ночь. Стеклянный бар высвечивается изнутри. За его стеклянными стенами светится ночной город. А также отель «Космос» и казино «Солярис», где-то у станции метро уличный музыкант через услитель с колонкой поёт: «Группа крови на рукаве!»

      Какая-то девка пьет у стойки, а К. звонит по телефону, взятому у бармена. Возбужденно говорит:

     - Меня тут, по-моему, хотят подвесить на дереве головой вниз. Что? Да, наверное, это межгалактическая полиция или я им должен тысячу долларов, не знаю, бред какой-то! Давай, ты приедешь с видеокамерой, представляешь, какой будет хэппенинг? Нет? Ну и правильно. Хрен с тобой» К. в сердцах бросает трубку. Идет к игральному автомату. Стреляет в цель из светового ружья.

     Цель ведет себя странно. На экране загораются буквы: «С помощью ручки управления вы можете заставить героя прыгать, уворачиваться, бить, бежать и ложиться». Аппарат вдруг разразился слащавой популярной мелодией.

     К. пнул его ногой: 

     - Заткнись, дерьмо!, - он подошел к девице, выпил свою порцию алкоголя, поцеловал её и вновь вернулся к телефону.

     - Але, Михалыч! Привет, как твоя контрразведка? Работает? Может, это алкогольное? В голове гудит? Это они на тебе испытывают психотропное оружие, точно тебе говорю. А меня тут преследуют. Кто? Не знаю, может межгалактическая полиция?.. Конечно, пьяный! А как еще спрятаться? Не знаешь? Ну ладно, с Богом…»

     Гудки.

     Утром следующего дня, Кир один спускается к пристани недалеко от Каменного моста - солнце уже высоко и по набережной проносятся разноцветные автомобили. Редкие туристы входят по трапу на речной трамвайчик. Он покупает билеты, проходит на судёнышко и спускается в нижнюю каюту. Ряды пустующих кресел, лишь в дальнем ряду сидят парень с девушкой. Кир устраивается недалеко у окна. Загудел мотор, пейзаж поплыл назад: молчаливая чаша стадиона Лужники, Воробьевы горы, потом Новодевичий монастырь.

     Кир слышит, как девушка взволнованно спрашивает своего спутника:

     - Почему же мы нигде не останавливаемся? Дай я гляну билеты...

     - Что это? Плохо? - спрашивает он с лёгким иностранным акцентом.

     Внезапно захрипел репродуктор и прорезался голос диктора: "В городе пятнадцать миллионов" - не слышно - "комплексов... лагеря... сады-ясли... медицинские комитеты... на глубине пять тысяч метров обнаружено море" - не слышно сквозь шум двигателя. И вновь: "Артезианскую скважину в бассейн с морской водой. Жители национальных окраин и гости столицы принимают там ванны". Девушка нервно всхохотнула, но тут же оборвала свой смех.

     Город кончился,  за окном поплыли прибрежные кусты. У берега стоит лодка с опущенными веслами и голые мальчики греются у костра. Парочка поднялась на верхнюю палубу, и Кир поднялся следом.

     Левый берег становился выше, наверху начинается лес. Иностранец достаёт из сумки фотоаппарат, наводит на девушку, но она закрывает лицо ладонью. Подул ветер и несколько зябнувших на верхней палубе туристов потянулись вниз.

     Корабль сбавил ход и его разворачивает носом к берегу. Голос капитана из репродуктора говорит обыденным тоном: "Наш маршрут будет продолжен обратно, через несколько минут. Пассажирам предлагается отдохнуть, погулять или вернуться на метро - пять минут ходьбы через лес".

     Корабль причаливает и девушка с иностранцем спрыгивают на дощатый настил, не дожидаясь трапа. Идут в сторону леса, поднимаясь по тропе, вьющейся среди сосен. Девушка иногда тревожно оглядывается.

     Кир дожидается трапа, бредёт по берегу, любуясь дикими утками, плавно рассекающими воду среди желтых кувшинок. Через некоторое время он выходит к узкому притоку, где перебирается по бревну к высокой железнодорожной насыпи. Поднявшись на рельсы по земляным ступеням, вырубленным в густо заросшей земле - ядовито-сочная зелень и море круглых пушистых, ожидающих лёгкого дуновения, одуванчиков - выходит на железнодорожное полотно. Издалека слышится шум приближающегося поезда. Он спускается на другую сторону и углубляется в лес по хорошо протоптанной и довольно широкой тропе.

     Густой лес постепенно преображается в аккуратно высаженный много лет назад сосняк, а тропа превращается в вымощенную древним булыжником мостовую и выводит его к развалинам княжеской усадьбы. Остатки кирпичного свода, колонны ворот и чудом уцелевший двухэтажный флигель. (Пейзаж из фильма, виденного Настей в кинотеатре «Иллюзион» и Киром на видеодиске Учёного.)

     А на деревенской улице, уже возле церкви ему встречаются нарядные бабы в цветастых платках.

     Он входит  в храм. Из-под купола, сверху, будто чей-то взгляд - он кажется маленькой смиренной фигуркой, а вокруг мерцают лики святых и алтарь светится под лучом садящегося солнца, вдруг проникшим через неведомое окно. Сквозь свет он слышит свою молитву: "Господи, наставь меня на путь истинный. Ты лучше знаешь, что мне надобно. Научи меня молиться. Помолись во мне Сам".

     Кир сидит на траве у самой воды и его босые ноги опущены на песчаное дно мелкого ручья. Журчит вода и он слышит себя вновь: "Богородица... Водичка... Дай сотворить истинное". Длинные, томные водоросли колышутся под струящейся водой, словно медитируя во времени.

«ПРОХОЖИЙ»

     Давно немытое окно выходит в колодец двора. За печатной машинкой, поставленной на табурет, сидит Михалыч, человек тридцати лет. Подумав над последней фразой, он откинулся на диван, застеленный спальным мешком, полежал так, глядя в белый потолок и направился через тёмный коридор в коммунальную кухню, где принялся нарезать в сковороду, уже давно чищенную картошку. Зажёг газ.

     Потом он вернулся к себе. За окном серый свет московского утра. Из-за стёкол слышен шум города и монотонный гул, будто звук огромного компьютера или трансформаторной будки. На полу стоит магнитофон и бутылка, наполовину забитая окурками.

     Он сел к машинке и напечатал на белом листе большими буквами:

     В  ДАЧНОМ  ОКНЕ,  РАЗДЕЛИВШЕМ  СВЕТ

     В коридоре - обшарпанные стены с облупившейся краской - взгляд путешествует по трещинам в штукатурке и упирается в дверь соседей - и мы оказываемся в будущем рассказе Михалыча.

     Дачное окно и яркое утреннее солнце, отражённое багровыми листьями клёна в саду. Откуда-то доносится звук печатной машинки. В комнате нет мебели, лишь раскладушка, где лежит, накрывшись спальником, парень лет восемнадцати - это Кусик, младший брат автора. Он открывает глаза и звук печатной машинки исчезает, слившись с пением птиц за окном. Кусик садится, скрипнув старой раскладушкой с продраным у пружин брезентом, поднимает с пола джинсы и разглядывает  на свет прореху между штанинами.

     В ней видно солнце за морозным стеклом.

     На кухне, в тарелке лежит засохший, изогнувшийся кусок сыра.

     Кусик включает магнитофон и под музыку одевается: старые туристические ботинки и серо-голубая шинель английских ВВС без знаков отличия.

     Он  спускается вниз по деревянной лестнице. Продолжает звучать песня группы «Воскресенье».

                 «Я привык бродить один

                 И смотреть в чужие окна.

                 В суете немых картин,

                 Отражаясь в мокрых стеклах…»

     Кипит чайник на плите, поддерживаемый голубым газовым цветком.

     Улица дачного поселка «Мещерский». Утреннее солнце высвечивает цветные крыши домов. Из старой дачи доносятся звуки скрипки - ученические гаммы.

     Сзади приближается желтый таксомотор и Куст поднимает руку, машина останавливается. Хлопнув дверью, он садится на переднее сиденье.

     Виляя задом, мотор набрал скорость и скрылся за поворотом. В конце прямого «проспекта» видна платформа пригородных поездов. Там автомобиль и остановился.

     Куст протягивает двадцать копеек недовольному водителю.

     На платформе немноголюдно: девушка в белой вязаной шапочке и белой же куртке, глянув в его сторону, продолжила, согреваясь, хождение туда-сюда, в ожидании электрички.

     Пожилой мужчина с газетами в руке - трубочкой, словно в ожидании связного "оттуда", изучает объявление на кассе. 

     Показалась зелёная морда электрички, расписанная красными полосами - индеец на тропе войны – и, гуднув для острастки, принялась тормозить.

     Раскрылись двери и он шагнул в тамбур. Двери хлопнули друг о друга, замелькали окна. Поезд уехал.

     «Матвеевская», следующая Москва» - пробурчал невидимый машинист. Народ заполнил тамбур до отказа, прижав Кусика к девушке с распущенными, пышными волосами - прямо к лицу. Он томно прикрыл глаза, вдыхая аромат пряных духов, напомнивших запах чистого женского тела.

     Похмельный мужик с трёхдневной небритостью и потугами на стильность (если бы не отсутствие переднего зуба), оценив эту картинку, душевно так улыбнулся.

     Вагон остановился на вокзале и пассажиры хлынули на платформу. Внизу, в зале пригородных касс, толпа втискивается в двери, ведущие в глубокое подземелье, прикидывающееся наоборотным дворцом. Кусик резко развернувшись, направился к выходу и, прикрыв дальний глазок турникета сумкой, беспрепятственно проник на станцию «Киевская».

     Гоголевский бульвар. Кусик стоит на остановке спиной к объявлению на столбе, трепыхающемуся плохо приклеенным краем тетрадного, в клеточку, листка. Объявление:

      «В связи с приездом меняю лыжи на баксы»

     Остановился троллейбус. Двери открываются, но никто не выходит и не входит. Двери закрываются. Немного погодя, подходит следующий троллейбус и Кусик уезжает.

     В троллейбусе он стоит спиной к салону, облокотившись о поручни заднего стекла. Недалеко от него светловолосая девушка с короткой стрижкой. Троллейбус тронулся плавно, но Кусик качнулся в её сторону, одновременно спросив:

     - Вы выходите?

     - На следующей, - улыбнулась она.

     За окном троллейбуса три высоченные трубы за вокзалом, пускают над городом разноцветный дым: голубой, белый и красный.

     Они вышли у телеграфа и направились в сторону Арбата, мимо огромных окон ресторана «Прага». Он заглянул в её зелёные глаза:

     - Я – Кусик... можно просто Куст. А ты кто?

     Юная блондинка, стриженая под мальчика, легко рассмеялась:

     - А я - Светлана.

     Они спустились в переход, вышли на другой стороне и молча дошли до входа в Арбат, где смешались с потоком зевак и туристов.

     Середину улицы заполнили портретисты с мольбертами, но позирует лишь одна девица, скорее молодящаяся тридцатилетняя женщина, кокетливо вытянувшая скрещённые ноги в туфлях на длинном каблуке. Вдоль витрин магазинов расставлены продающиеся картины - в надежде на иностранцев.

     Света иногда поглядывает на своего спутника и ждет продолжения, но он молчит до перекрёстка, где останавливается и говорит, как ни в чем не бывало:

     - Ну, привет, малыш. Увидимся как-нибудь. Раз встретились по жизни, теперь ещё увидимся наверняка, - он сделал ей ручкой и  чуть слышно насвистывая, направился к столикам уличного кафе.

     За крайним столом сидит длинноволосый человек с лицом бешеного индейца племени сиу. Сходство увеличивают длинные, черные волосы, собранные в хвост и спрятанные под воротник побитой джинсовой куртки. Лениво, он разглядывает прохожих.

     - Гуру! Привет! - Кусик от всего сердца радуясь встрече, подсаживается.

     - Ну… Рассказывай, что там во внешнем мире происходит.

     - Гога мне сказал, что видел вас с Маркелом на Гауе.

     - Так уж скоро осень на дворе…Это ж когда было-то?

     - Говорил, что вы траву в лес как затарили, так под дождём никак найти потом не могли.

     - А… Россия слухами пошла. А я вот сижу здесь, жду одного.

     - А ты всё так же… - Кусик замялся, - по-прежнему, с отцом живёшь?

     - А где же? Что, хотел про дурдом спросить? Там тоже неплохо. Кормят. Гуляют. Всё какая-то стабильность.

     - А мне недавно Крутой давал на два дня твой «Рок-н-ролл» почитать. Это кайф, старик!

     - Ну…какой я старик… - Гуру довольно ухмыльнулся, обнажив беззубый рот.

     Принесли два высоких стакана с пивом, стеклянных. Тогда ещё, на излёте «перестройки», носили стеклянные, это уже потом с разгулом капитализма, понесли вдруг пластиковые, одноразовые. Те хоть на сувениры таскали, а эти зачем?

     Куст с удовольствием, залпом, выпил до дна.

     - Пей и мой, я больше не хочу. Это я так - для понта. 

     - А как ты себе пенсию сделал, а, Гура? Я тоже хочу.

     - Мне дало советское государство. Оно заботится о людях.

     - Это когда от армии отмазывался?

     - Да. Мне Бог дает. На жизнь хватает, мне много не надо. Я уже всё сделал, а теперь вот оттягиваюсь, - он улыбнулся своей какой-то не местной улыбкой. Куст допил Гурин стакан, а легендарный человек советского андеграунда достал мятую пачку кубинских «Ligeros» за 20 коп. Они закурили и разошлись в разные стороны.

     Кусик повеселел, аж стало в небе проясняться. Он углубился в переулки. Здесь тихо:  молодой дворник, вероятно, студент, метёт опавшие листья, собирая в кучки у бордюра.

     Проходя мимо витрины стеклянного магазинчика, с чёрно-белой табличкой: «ОБЕД», за стеклом он увидел плавную тень. Заглянул, прижавшись ладонями к стеклу, и увидел безмолвное движение мима в трико.

     На полу там стоит магнитофон, а на прилавках устроились молоденькие продавщицы. Замерли, а потом вдруг безмолвно захлопали ладошками. За его спиной, озвучивая немую картинку, прошелестела шинами машина, отразившись в стекле длинным серебристым иноземным телом.

     Кусик двинулся дальше, вспоминая звуки скрипки из окон дачного дома.

     Студент, тем временем, собрал багрово-желтые листья в большую кучу, и поджёг.

     Дымок.

     Куст поднимается по бульвару к Большой Никитской. На углу он крутнул в обратную сторону медленно вращающийся рекламный куб, и прогуливаясь, прошёлся вдоль лавки букинистов, разглядывая афишу театра-студии.

     Задрав голову к маковкам беленой церкви, решил пройти прямо через улицу на другую сторону, к храму.

     Огромная чёрная машина, заскрипев тормозами, резко снижает скорость, но всё же не успевает остановиться и  сбивает его.     

     Кусик лежит лицом вниз на мокром асфальте, раскинув полы шинели, будто подстреленная серо-голубая птица. Из лимузина выходят двое в тёмных костюмах. Сказав что-то шофёру и, глянув на лежащее тело, они видят, что на тротуаре остановились два, три человека, но остальные проходят мимо. Водитель говорит по радиотелефону, а "костюмы" поспешили вниз, в сторону Кремля, пешком, смешавшись с прохожими.

     Водитель затащил Кусика в машину и уехал.

     Мужчина с авоськой стоит и смотрит вслед, не уходит, рядом останавливается женщина с сумками, что-то говорит ему - не слышно. Подходят парень с девушкой и где-то возникает звук пишущей машинки.

     У окна в своей комнате сидит Михалыч и продолжает стучать по клавишам, дописывая рассказ. За окном уже смеркается. На белом листе, заправленном в каретку пишущей машинки, выбиваются последние буквы:

     ПРОДОЛЖАЛАСЬ  КРАСНАЯ  ОСЕНЬ...

     Он поднялся, потянувшись с чувством выполненного долга, прошёл на кухню поставить чайник. Из комнаты соседей слышен работающий телевизор, новости. Вернувшись к себе и включив магнитофон, он лег на диван, закурил, глядя в темнеющий на глазах экран окна, перекрещенный деревянной рамой.

            «Повесил свой сюртук

             На спинку стула музыкант

             Поправил нервною рукой

             На шее черный бант.

             Подойди ко мне поближе,

             Чтобы лучше слышать,

             Если ты еще не слишком пьян…»

     Утром, причёсанный и умытый, в свободной чёрной майке с короткими рукавами и в мелких, еле заметных дырочках, Михалыч появился в дверях коммунальной кухни. У плиты жарит омлет молодая женщина в комбинезоне цвета морской волны поверх ярко-желтой майки. Её положение ходящей мамы выдаётся лёгкой полнотой и плавной уверенностью тела.

     - Э-эй, а давай у меня сегодня чай пить? - он попытался сказать это запросто.

     - Ой, напугал… Садись вот, могу напоить. Ты, я смотрю, последнее время совсем одичал.

     Он прошел к окну, где порылся в обрезанной жестянке из-под пива, найдя там приличный окурок. Она заварила чай и поставила перед ним кружку.

     - Мария…

     - С чего это я вдруг Мария стала?

     - Маша-Дуняша. Теперь у тебя будет двойное имя.

     - Я всегда говорила, что ты чокнутый.

     - А что, муженёк-от вернулся ль с Пензы то? Нет ли? - пытаясь имитировать говор, спросил он.

     - Он на службу ушёл. Ночью только приехал…

     - Так пойдем же ко мне скорее! Я и музычку включу. Или «постановку» по ящику посмотрим.

     - Ты, Михалыч, всегда был чокнутым. Когда у тебя съезжает крыша, тебя не поймёшь, где ты ерунду свою гонишь, а где серьезно.

     - Так это же и есть свобода, глупышка. А насчёт «крыши»: так главное, чтобы с неё рубероид не сдуло. Ха-ха, неплохо, да?

     Он затянулся окурком, и помолчав полминуты, спросил уже спокойно:

     - А ты помнишь, когда мы были свободными?

     Она положила ему омлет и налила ещё чаю.

     - Я сейчас принесу сигареты, - уходя к себе, сказала она, не отвечая на вопрос.

     Михалыч отломил кусочек хлеба и громко отхлебнул чаю. Девушка вернулась, и, положив перед ним пачку «Pall Mall» встала к плите. Он с удовольствием прищурив глаз, закурил.

     - Мария… Ну что же ты, Мария…

     - Ну, достал ты меня, Григорий.

     - Я расскажу тебе о своей новой жизни…

     - Мы и здесь можем разговаривать.

     - А, ну да, муженёк-то на службе. Он сейчас что, митинг разгоняет?

    - Нет, у него теперь посерьёзнее работа.

    - А… Вообще он многого добьётся, хочу я тебе сказать. За такими - будущее.

    Она смотрит на него молча, не зная как это воспринимать. Михалыч затушил сигарету в обрезанной жестянке, и задумчиво продолжил:

    - Вот и с тобой ему повезло. Опять же комнату взял в приданое. В вашей Пензе его, наверное, уважают, да?

    - Михалыч, а ты на работу устроился?

    Он вдруг как-то просветлел лицом и подошел к ней сзади.

    - Я не буду работать никогда - как говорили безумные французские поэты.

    Она слегка запереживала, обернулась, продолжая засыпать  вермишель в кастрюлю, положив кусок мороженого мяса и посыпав солью. Игорь Михалыч провёл пальцем по лямке её комбинезона.

     - Какая у тебя красивая одежда, Мария… теперь я буду звать тебя Мария.

     - А я тебя Гриша.

     Он легко коснулся её руки выше локтя, под свободным рукавом желтой майки и почувствовал мягкое тёплое тело, словно вернулся домой.

     - Ты такая стала мягкая, Мария… Ты вобрала в себя всю жизненную плотность окружающей среды…

     - Что ты несёшь? Я же тебе сказала. На четвертом месяце я уже. Ты ведь не понимаешь, что это такое. Давай, вали в свою комнату. Скоро муж придет. На обед.

     - Эх, Мария, Мария… Ведь он не любить нас приехал. Они не умеют…  А ты? Ты можешь родить цветы? Можешь - чудо?

     Он легонько коснулся губами ее белой шеи. Обнял ладонями мягкую руку выше локтя, поднялся еще выше и почувствовал ладонью, жаркую влажную подмышку.

     Она притихла и помешивая половником, слушала новые слова.

     - Ты всё больше мне кажешься… Ты видела меня во сне сегодня?  Над морем парила, над куполами, под шелест волн, вымывающих песок… Под лёгкий звон колоколов… Дай я привлеку тебя к своему теплу, Мария… - он обнял её и принялся гладить по животу.

     Женщина спохватилась:

     - Э, э, э! Ты совсем обнаглел, я ведь не от тебя беременная? Ты что! - она вывернулась и села на табурет. А он спокойно опустился на пол возле её ног в пушистых тапочках.

     - Эх, Маша-Дуняша, тебе всё-про-всё понятно... ты ведь просто знае... и всё.

     Она подобрала ноги под табурет и принялась громко помешивать ложечкой в чашке, а Игорь потянулся за сигаретой, и она помогла достать её из глянцевой синей пачки «Pall Mall» - пальцы с накрашенными красными длинными ногтями на золотых буквах. Он закурил.

     - Ты - женщина. Природное существо. Ты ближе к Богу. Ведь ты теперь Мария, - он потянулся к её голени с мелкими тёмными волосками.

     - Всё, всё, успокойся, - она отодвинулась, невольно раздвинув ноги, но, спохватившись, сжала руками колени. Он провёл пальцем по её простому колечку. Рука её дрогнула, но осталась на колене.

     Пауза.

     Потом она встала и прошла к окну, открыв форточку. Игорь спросил:

     - Слышишь?

     - Что?

     - Гудит.

     Она усмехнулась.

     - Что гудит?

     - А ты спроси у мужа, что у них там, в новом здании из чёрного мрамора?

     - Это в твоей башке гудит. У тебя скоро крыша протечёт окончательно.

     Он встал, закрыл форточку, вновь оказавшись рядом с ней. Она отошла к столу, а Михалыч прикурил от своей сигареты, уже погасшей, новую.

     - Надо побольше вашего «Пэлл-Мэлла» выкурить, вы же мне должны теперь, - он опустился на пол, сев спиной к тумбе стола, вытянул босые ноги поближе к женщине.

     - Это ты всем должен. Ты ведь тунеядец.

     - Скажи лучше - отщепенец. А военные ведь существуют на подоходный налог граждан, а значит они всем должны. Да и если на войну никто не придёт, на хрена они нужны будут?

     - Дай-ка мне сигарету.

    Михалыч нашарил на столе пачку, прикурил от своей и подобравшись поближе, отдал ей дымяшуюся сигарету.

     - Спасибо.

     Игорь Михалыч вновь коснулся её голой ноги под брюками, проведя ладонью против нежных волосков.

     - Я ведь могу и мужу сказать, - беззлобно сказала она, не убирая голени из-под его ладони. - Прекращай давай. Я ведь только успокоилась от тебя, - в её голосе неожиданно зазвучали слезы.

     - От меня…

     Он уже привык поглаживать мягкое тело и забормотал:

     - А я сам в тебя войду, если ты не идёшь ко мне. Войду, раздвину мягкий, влажный организм и буду жить в твоей теплоте и темноте… Мария…  Возьми меня в себя. Я хочу домой…

     Она молча смотрит на него, будто не понимая. Игорь принялся забираться головой между её ног,  но она испуганно вскочила и вышла из кухни. На плите зашипел убежавший суп и он выключил газ.

     Вернувшись на этот звук, она столкнулась с ним в дверях. Он тут же обнял её, но она вырвалась и убежала в свою комнату. Он сполз на пол, сел, прижал ноги к подбородку и забормотал:

     - Мария, вызови своего мента. Ведь он же кагэбэшник у тебя. В чёрном мраморном доме.

     Она крикнула из-за двери:

     - Идиот, выключи газ!

     - Там работает огромный компьютер. Он нас всех учитывает, просчитывает...

     - Выключи газ, мудак.

     - ... мы все в нём сидим…

     - Придурок! Я сейчас вызову милицию!

     - ... они хотят меня подключить к нему…

     - Ну, мудак... Вот же, мудак...

     - Нет... Я - против. Я – уйду, уеду. Я - свободен. Она мне ещё приснится.

     Ярким солнечным днем Михалыч идёт по Арбату, разглядывая туристов, зевак и художников. Мимо табачной лавки, магазина «Бублики», откуда вышли молодые ребята в солдатской форме. Один повесил связку бубликов на шею, а другой целит в него фотоаппаратом. Игорь остановился возле витрины «Букиниста», где среди старых книг выставлен чёрно-белый фотопортрет начала века «Поль и Вирджиния». Всё смешалось в отражении: улица, персонаж, герои фотографии и прохожие...

     За прилавком букинистического молодая девушка, поправляя длинные тёмные волосы, говорит с покупателем. Вошёл Игорь Михалыч и она заулыбалась, забыв о клиенте. Её коллеги, две старые девы, подозрительно его оглядывают. Одна из-за прилавка напротив, а другая из-за кассового аппарата, возвышаясь над всеми. Клиент, дядька в очках решается напомнить о себе:

     - Простите, у вас подшивка «Юного натуралиста» за тысяча девятьсот…

     Но продавщица не даёт ему закончить:

     - Кому он теперь нужен?

     Клиент молча ретировался.

     - Привет. Ты куда это запропал? Я тебе Штейнера держу.

     - Спасибо, но теперь он как-то ни к чему. А мне-то ты рада?

     - Ой, рада. Просто кайф!

     - Эти крысы тебя всё пасут?

     - Тише. Ну их.

     - Мы покурить-то можем пойти?

     - Не знаю, - она глянула в сторону кассы. - А, ладно, идем. - И независимо качая бедрами, затянутыми в тёртые джинсы, она прошла в подсобку, Игорь за ней.

     На заднем дворе они устроились на лавочке, Света протянула пачку сигарет – ногти покрыты белым лаком.

     - Держи. А у тебя как обычно - ни сигарет, ни денег?

     - А ты что, решила, что я уже без денег ни на что не способен?

     - Ты не меняешься. Сколько тебе лет?

     - Мне, Света, лет много. Но такое чувство, что чем больше, тем больше остаётся. А ты вот всё прекраснее. Помнишь, в последний раз мы виделись в кафе?

     - В каком?

     - В «Джалтаранге». С тобой еще девка была - брызгала в меня коньяком из детского водяного пистолета. Потом ещё мы с ней по крышам машин бегали возле «Дома кино». Что за мужик там с тобой был? Тогда ты дружила исключительно с рок-музыкантами.

     - Лучше как ты? Шляться без копейки?

     Он помолчал.

     - Свет, заходи ко мне сегодня, а?

     - А ты не будешь бутылки швырять в красный верхний угол?

     - Денег нет, а я люблю тебя по-прежнему.

     - Я тебя тоже. А твоя Верочка, я слышала, уже с животом?

     - С милицейским.

     Она поднялась и он спросил:

     - Ты меня сегодня во сне видела?

     Солнечным днём Игорь Михалыч шёл по старой улочке мимо кино «Иллюзион», вверх к Таганке. Недалеко от театра перешёл на другую сторону, направляясь к массивной, обитой железными полосами, двери кафе «У Высоцкого». Рядом телефонная будка  без двери. Возле неё, прямо на мостовой стоят три девицы и беззаботно чему-то смеются.

     Он снял трубку, повернувшись к ним спиной. Пробиваясь сквозь шум улицы, до девиц доносятся его слова:

     - Алё? Здравствуй, папа, это я… да, спасибо… как твоё здоровье? Ты выходишь гулять? Хорошо, я ей позвоню… да, да, работаю… сторожем… ну, ладно, опять ты… да. Только ты не прекращай свою физкультуру. Они тебя таблетками пичкают - их самих надо лечить - хотят всех на антибиотики посадить, а потом выдавать только своим. Ладно, хорошо… ну, будь здоров…

     Сквозь шум улицы слышен сплошной гудок телефона.

     Тем временем, к девушкам подъехала желтая машина и все они забрались на заднее сиденье. Взревел мотор и лимузин, крутнув колесами, убрался.

     Большой аквариум: разноцветные рыбы парят среди водорослей - пучеглазая остановилась и смотрит, распушив хвост. Игорь прошел мимо и она оглянулась ему вслед. Он прошел в зал с низким, сводчатым потолком. На столиках, в прохладном полумраке светятся лампы в ситцевых абажурах. Михалыч прошёл к стойке и, кивнув бармену, взобрался на табурет. Петух, клюющий каменный пол между столиками, пошёл на кухню. Бармен энергично задвигал туркой по мелкой гальке в металлическом поддоне.

     И вот перед Михалычем дымится чашка чёрного кофе. Прекрасный напиток, когда уже не хочешь пива. В дальнем углу небольшого зала, за столиком под цветным окном - то ли витраж, то ли маслом по стеклу намалёвано - болтают две подружки. Стаканы из-под сока пусты, сигареты прикуриваются одна от другой. Ближе к выходу сидят длинноволосые хиппи в простых рубахах и латаных джинсах. И с ними девушка в ситцевой юбке до пола - цветная тесьма в распущенных волосах. Все курят, разбирая папиросы из пачки «Беломора». Один из них вдруг сел на пол и его приятели громко захохотали. Повернувшись к бармену, Игорь сказал:

     - Немного народу.

     - В это время так… - с удовольствием поддержал разговор седовласый мужчина за стойкой. - А мне чего-то тяжко сегодня. Ребята из театра допоздна сидели, а теперь вот ноги не ходят.

     Полки над стойкой заставлены старыми предметами. Выставленные здесь, они приобрели статус искусства: старый деревянный ящик телевизора без кинескопа, глиняный кувшин, литые разноцветные бутылки, чайники и пластмассовое сооружение, напоминающее то ли химический фильтр, то ли миниатюрный завод. На стене большой чёрно-белый фотопортрет Высоцкого.

     - Приятель должен подойти, - сказал Игорь, чтобы пересесть за столик.

     Независимой походкой в бар вошла девушка - красный пиджак, узкая, с разрезом, юбка и черная сетка чулок. Она села за ближайший к стойке стол и вынула из сумочки журнал, с разрисованной рожей панка во всю обложку.

     Бармен тут же поставил перед девушкой высокий стакан желтого сока и включил музыку группы «T:REX»

     Петух вскочил на бортик бассейна в центре зала и разглядывает белую лягушку, плавно парящую в воде. Она дышит своим зобом и совсем не моргает. Девушки в углу выключили лампу на столе и совсем исчезли в темноте, но тут одна из них появилась с косметичкой в руках и направилась к выходу,  а навстречу вышел приятель Игоря, черноволосый, коротко стриженый малый лет двадцати восьми. Оглядевшись, он подошел и сел напротив.

     - Привет. Хорошо, что позвонил. Как дела? - задав свои обязательные, по его мнению, вопросы, он тут же завертел головой, оглядывая посетителей.

     Скинув кожаную курточку, ловко накинул на спинку стула и вжикнув молнией, достал из кармана пачку сигарет, положил на стол, очень аккуратно пристроив сверху зажигалку. Устроившись, он вновь приступил к расспросам:

     - Ну, как ты? Я в телефоне что-то не разобрал.

     - Да ты не суетись, Вась, отдохни.

     Игорь поднялся, чтобы взять еще пару чашек кофе, а Вася удобно откинулся на спинку стула и через дым своей сигареты рассматривает девушек за угловым столиком: вот вернулась говорливая подружка и щёлкнула светильником. Девушка в красно-чёрном читает журнал - рожа панка во всю обложку.

     Вернулся Игорь с кофе и принялся отвечать на поставленные вопросы:

     - Я, Вася, просто подустал немного. Захотелось вот тебя увидеть… Я слышал, вы раскрутились. Даже по ящику вас показывали.

     - Да. Вроде бы всё нормально, а бабок все-равно нет. Если бы нам было по восемнадцать, да папики с толстыми кошельками. А так, приходится крутиться. А ты видел этот клип? Неудачный. Но с аппаратом мы раскрутились. А с клипом вообще лажа получилась. Отдали какому-то видеокооперативу. Ну, понимаешь - днём мандарины, вечером кино. Засада полная. Они нас ободрали на бешеные бабки. А сделали на VHS, ну понимаешь. Даже в ящик не хотели брать - не профессиональная кассета. Пришлось ещё башлять, чтобы показали. Ну, ничего. Теперь по новой занимаем. А ты, я гляжу, скис?

     - Знаешь, старик, я тут подумал, что мы с тобой единственные из нашего класса, кто ещё как-то дергается и хочет сделать что-то в этой жизни. А все остались в жизни биологической. Шиндяпин вот  ментом устроился.

     - Знаю. Последнее время только и слышу: этот в охране депутата, этот в «Интуристе» на дверях, другой в армии. А здесь выпить-то дают?

     - Пиво только.

     - Возьми, а? - Вася достал деньги.

     Вернувшись с двумя стаканами, он поставил их на стол и Вася с удовольствием выпил до дна, а Михалычу все хотелось поговорить.

     - А эти Шиндяпины, - неплохая фамилия, да? - по-моему, что-то почуяли.

     - Хрен с ними, пусть митингуют. А мне некогда - я работаю.

    Пауза. Игорь, закурив, выдохнул дым и сказал:

    - А я тут недавно рассказ сочинил.

    - Записать-то успел?

    - Пошел ты... я тебе серьезно говорю. Так вот, я к чему - прочел тут одному приятелю из киноинститута. Он говорит, что это один к одному фильм Иоселиани «Жил певчий дрозд». А я фильма не видел. Понимаешь?

     - Ну… Значит, ты вышел на уровень таких мастеров.

     - Издеваешься?

     - Так он лет тридцать назад его снял.

     - Ладно,… посмотри лучше какая «герла».

     Музыкант глянул на красный пиджак и отмахнулся. Девушка отложила журнал.

     - Фиг с ней. Всё равно у меня стрелка вечером.

     - Молодец. А я что говорю, - Никак не успокоится Игорь. - По-моему, это не случайно, что вот многие сейчас бьются  головой об лёд. Причем снизу ломятся - из-под воды, а ничего не получается. Может быть, в этом пространстве идеи не реализуемы? Деньги здесь можно зарабатывать, а вот для души... А может так и надо? «Распад и становление - две стороны одного гастрономического процесса». Это Гурина цитата из «Рок-н-ролла»

     - Я читал его «Ситуацию ТАВ» в «Твердом знаке».

     - Или просто нужно много времени и зря мы так суетимся? В России нужно жить долго.

     - Да... хорошо бы. Книжки милые читать, просматривать эстампы, да по клавишам бренчать... А я ведь опять Отечеству не служу. Послал директора базы и пришлось уволиться. А как было удобно-то. Сутки через трое. Сидишь себе, чай пьешь и сторожишь чьё-то, а чаще ничье имущество... Вась, а ты хотел бы жить в Париже?

     Вася задумался. До этого он всё поглядывал на женские ноги в чёрных чулках.

     - В Париже-то? Оно, конечно, клёво было бы. Поехать, оттянуться, пожить месячишко, ну два... А совсем? Там надо было родиться. Здесь как-то удобнее. Да и местный уровень культуры меня устраивает.

     На стене висят три больших полотна с экспрессивными цветными мазками маслом - запечатлённые брызги и приклеенные к холсту тряпки, обрывки газет, одна даже мехом оторочена. В углу каждой рамы листок с ценой: 3000, 4000.

    - Ты знаешь, наверное это нормально. Да, ты новый фильм Соловьева видел - «АССА», называется?

    - Что это?

    - Ну, не важно. И, наверное, это нормально когда одни делают ремесло за деньги, а другие пытаются искусство. Но не всем дано получать за него деньги. Хоть какие-то.

     Вася опять смотрит в сторону. Игорь глянул туда же: девушка в красном смотрит на них в упор какое-то мгновение, но потом переворачивает страницу журнала и продолжает чтение.

     - Вась, ты траву когда последний раз курил?

     - Ну... как-то угощали, не помню, а что?

     - Скажи, когда и всё.

     - Ну... недели две, может.

     - Ладно, не важно. Вообще, курил значит. Скажи, у тебя после этого в голове не гудело? - и он сам же заразительно расхохотался.

     - Опять твои телеги?

     - Представь себе, что в доме, где я живу, а ты ведь знаешь где? Это на Лубянке. И из того большого чёрного, из чёрного мрамора дома, что построили рядом с «Детским Миром» - из него день и ночь доносится нудное механическое гудение.

     - Это трансформатор. Я слышал.

     - Ага. Или телефонная станция. Только зачем она им?

     - Значит, у тебя глюки.

     - Но я же не двигаюсь. Так, курю иногда - это совсем лёгкий кайф.

    Василий уже не слушал, а поглядывал на одну из подружек - красиво выгнула спину и переплела ноги под столом. А Игорь завелся с кофе и пива:

     - Тебе никогда не попадалась на глаза статья из «Литературной газеты», года два назад. Там, правда про Америку. Ты же любишь «Америцу», да? Так вот там про людей, которые вынуждены были объединиться, чтобы защищаться от оружия - на них испытывали новое оружие, которое они называют психотронным. У них тоже сначала гудело в голове, а потом раздались команды и кто-то пытался руководить ими на расстоянии.

     - Да... это уже клиника.

     - Пошёл в жопу.

     - Это патология, старик, как в фильме Киры Муратовой «Астенический синдром». У чувака синдром, ну понимаешь, спит всю дорогу, чтобы с ума не сойти от нашей жизни, а у тебя вот загудело в башке.

     - А у тебя ещё не загудело?

     - Может, ты киряешь лишку? - Игорь замолчал, минутное возбуждение прошло и навалилась усталость то ли от пива, то ли так, по жизни.

     Компания хиппи собралась уходить. Поднявшись, они по пути стрельнули сигарет у девушек за угловым столиком, а Вася спросил:

     - А на что ты теперь живешь?

     - Бог дает.

     - Понял. Хорошо устроился. А то ведь можно устряпаться дом сторожить или там дачу, где-нибудь в Переделкино. Слушай, давай я поговорю с ребятами на кабельном телевидении в нашем районе, а? Хочешь? Можно осветителем.

     Игорь больше не слушал и представлял себе, будто на улице, у входа в кафе мент толкнул в спину длинноволосого так грубо и сильно, что тот чуть не упал, и, отбежав в сторону, что-то орёт менту, показывая оттопыренный средний палец тычет им в небо.  

     Игорь вскочил, опрокинув стул и не глядя на приятеля, быстро выбежал на улицу.

     Аквариум с рыбами. Пучеглазая, задумавшись, парит в родном пространстве.

     На улице накрапывает мелкий дождь, но солнечно. Хиппи мирно бредут вниз по улице - девушка весело смеётся, запрокинув голову назад и обняв высокого за задницу в джинсах.

     Комната Игоря, где кустарный стеллаж отделяет входную дверь от дивана, возле которого свалены в кучу осветительные приборы, а под столом стоит печатная машинка в чемоданчике. Тусклый свет из давно немытого окна освещает книги на полках и старый телевизор без задней крышки. Из-за стеллажа, с дивана слышна возня и пыхтенье Игоря.

     Его розовая пятка тянется к полу в поисках опоры - под спальным мешком шевелятся два тела. Женская рука с длинными зелеными ногтями тянет спальник ему на спину. Слышен трезвый голос Светы из «Букиниста».

     - Ничего, Игорёк, успокойся, это бывает. Отдохни. В следующий раз... Пока отдохни, покурим…

     Спина Игоря обмякла и он перевернулся на спину, упёршись взглядом в потолок. На обоях, в углу под потолком надпись красной гуашью: «С Новым годом!!»

     Пауза.

     Из-за окна несётся монотонный шум города. Света села на край дивана и огляделась в поисках сигарет. Обнаружила их на стуле у стены и ей пришлось влезть в тесные джинсы и встать.  

     Игорь повернулся к ней и решил взять ситуацию в свои руки:

     - Нет, свет мой, оказывается, я тебя не люблю.

     - Может, надо Веру позвать?

     - Помощь оказать? Да нет, прошли те времена. Да и нет её. Она теперь носит двойное имя, то есть как бы и нет её вовсе. В зоопарк ушла со своим муженьком.

     - Теперь только из-под пистолета дает.

     - И в шерстяных носках на голое тело, - Света уселась верхом на стул, положив голую грудь на скрещенные руки.

     - И все таки я тебя люблю, не смотря на... не смотря на... ни на что. Ты - мой свет! Твоя грудь, словно...

     - Нет, ты не Омар Хайям.

     - И не Ясир Арафат. Хотя... он поднял с полу джинсы и завозился под спальником, - могу теперь претендовать на звание Аятоллы. Как это у них, на удолбанном собственной мудростью Востоке называется, если не спишь с женой? А? Ты можешь спросить у своего приятеля из «Джалтаранга».

     Света молча встала, и повернувшись к окну, надела его черную майку с короткими рукавами.

     - Что, стыдно стало?

     - Да уж. Тебе теперь и помолиться не грех.

     - Женщина, ты не справедлива ко мне. Я ещё хоть куда. А чтобы ограничиться молитвой, надо еще дорасти. Но ты ведь опытная. Знаешь ведь, вот покурим, чайку попьём и всё будет ништяк, мама!

     Света включила телевизор и экран высветился, забубнив о забастовках шахтеров.

     - Умоляю, выключи это.

     - Не лишай меня хоть этого.

     - Гениально! Совковое телевидение - наркотик шлюх и импотентов.

     Он пошел на кухню, прихватив со стола маленький китайский чайник и проходя мимо телевизора, вывернул звук - диктор продолжает свое дело в тишине. Света аккуратно застелила диван спальным мешком, легла на спину и закинув руки за голову, облегченно вздохнула, прикрыв глаза. На экране телевизора диктор упрямо жестикулирует с помощью сурдоперевода, объясняя глухонемым зрителям про митинг: полиция гоняет человека с видеокамерой по площади.

     Вошел Игорь с чашками, а Света опустила руки на живот.

     - О! Барышня готовы?

     - Так ты же махатма.

     - Зря смеёшься. Я, конечно, не Ганди. Он был очень крут и не спал даже со своей женой. Напрочь избавился от дурной привычки, - Игорь разлил чай и подал Свете, а свою чашку поставил на пол, присев рядом с ней на диван. Расстегнул пуговицу на ее джинсах. Она попросила тихо:

     - Включи магнитофон.

     Майк из группы «Зоопарк» запел свою песенку «Ты - дрянь!». Над столом висит маленькая открытка с видом Парижа. Акварель: улочка Монмартра и вдали белый купол Сакре-Кёр.

     Света касается губами его лица.

     - Курить хочется... - и ложится на спину в прежней позе.

     - Я потом схожу, стрельну.

     - Ложись здесь...

     В телевизоре передача «Спокойной ночи, малыши».

     - Она хочет родить... а я ведь тоже хочу родиться... ты не думала, что многие живут, да так и умирают, не родившись толком.

     Он гладит её под майкой, переворачивает на живот и пытается стянуть тугие джинсы. Она поднимает зад, пытаясь помочь. Никак. Света постояла так и рухнула на диван.

     - Давай сначала покурим, а?

     - Точно. Сейчас принесу.

     Сумерки сгущаются в тесном переулке. У тротуара стоит ржавый «Запорожец» на спущенных колесах.

     Игорь выходит к Политехническому музею. Наклоняется, поднимает окурок и подув на него, кладёт в карман. Навстречу идёт девушка: вечернее платье, туфли на шпильке, боевой макияж. 

     Игорь расплылся в улыбке:

     - Зина! Какие у тебя ботинки!!

     Она презрительно хмыкнула, оценив его одним взглядом - с головы до ног.

     - Идиот.

     - Ой! Что вы? Я же не хотел вас обидеть. Простите. Неудачная шутка. А идиот - это даже лестно с какой-то стороны. Вы так прекрасны! Весна!! Всюду жи-изьнь...

     - Лето.

     - Весна...

     - Лето.

     - Вы меня сегодня во сне видели?

     - Молодой человек, мне некогда, у метро меня ждет муж.

     Игорь некоторое время шел следом, свернул к метро и увидел: девушка "Зина", придерживая край платья, садится в машину. Автомобиль с зеркальными стеклами - ВАЗ-2109 - плавно влился в стадо машин, потоком уносящихся вверх по улице Хмельницкого.

     Открыв дверь в дешёвое кафе, он увидел на стене забегаловки телефон-автомат, а за прилавком пожилую, приветливую женщину.

     - Добрый вечер.

     - Здравствуй, милый.

     - У вас есть сигареты?

     - Есть. «Беломор».

     - Ну и прекрасно, - он достал мелочь, увидел на ладони лишь гривенник и пятак.

     Михалыч уверенно положил на прилавок деньги и глянул ей прямо в глаза.

     - Вот. У меня больше нет, но завтра я вам обязательно занесу.

     Женщина молча подает ему папиросы картинкой вверх, где нарисована схема Беломор-канала, но одновременно она думает и Михалыч старается развить успех:

     - Вы понимаете, к нам гости пришли, а папа не курит. И вот эти гости, вы не представляете, как они мне надоели. Ещё ночевать собираются остаться. Их положат в мою комнату, представьте, - он вовремя остановился и продавщица молча положила перед ним голубую пачку папирос.

     - Я обязательно зайду. Завтра.

     - Ладно, ладно. Раз ишь я не понимаю? Гости по нонешним временам... - она говорит уже в спину Михалычу, вышедшему на тротуар,  где у первого же прохожего он спросил двушку.

     Дядя в кепке положил в его протянутую ладонь две копейки, Игорь набрал тот же номер. Гудок и болезненный слабый голос отца:

     - Да... Ничего... нет, хуже... Я уже устал бороться со своими болячками... Теперь вот желудок почти не работает... еле хожу по квартире... ну, ладно... как твои успехи... да... да... будь здоров.

     Покуривая, Игорь быстро идет к своему переулку. Темно. Зажглись желтые фонари. Он прошел мимо своего переулка к площади Дзержинского, на Лубянку. Через улицу перешёл к зданию КГБ. Прислушался: механический гул еле слышен за шумом проезжающих автомобилей. Оглянулся: вокруг памятника Дзержинскому крадётся милицейский «УАЗ» - желтый, с фиолетовой мигалкой.

     Игорь ухмыльнулся и, развернувшись обратно, легко побежал мимо деревянного забора, сплошь оклеенного листовками и плакатами: лицо Горбачева с пятном на лысине треплет по ветру.  

     Игорь бежит среди людей, но они его как бы и не видят.

     На стене размашистая надпись белым аэрографом: «Я – ПРОТИВ».

     Он бежит через черный двор, в подворотню, мимо мусорных баков, вдоль высоченной глухой стены без окон и дверей.

     Тяжело дыша, входит в комнату: на диване постелено белая простыня. Свет погашен и никого, лишь светится красный глазок магнитофона, да полощется лента на бобине - кончилась пленка. Слышно как у соседей работает телевизор - опять новости. Игорь вышел, хлопнув дверью.

     Он поднимается вверх по улице Богдана Хмельницкого. На другой стороне освещённая витрина овощного магазина. Игорь остановился, нерешительно сделав шаг на мостовую, но вернулся и сел на бордюр, чтобы закурить.

     За стёклами магазина видна девушка за прилавком. Это Света  из его рассказа.

     Она смотрит на прохожих, на мелькающие огоньки машин и улыбается. Высыпая в сумку старушке спелые яблоки, она поднимает голову и видит на другой стороне улицы Игоря, вышедшего на мостовую.

     От светофора быстро приближаются несколько машин. В свете фар она увидела, как он подпрыгнул перед капотом тормозящего, старенького «Москвича».

     Михалыча прибило к лобовому стеклу и стекло пошло трещинами, но не разбилось, а из машины выскочил перепуганный пожилой мужчина.

     Игорь лежит на капоте и виновато улыбается.

     Девушка стоит на крыльце магазина и смотрит на нас с вами. Её лицо отправляется к улыбке.

"ДОМ"

     Предрассветные сумерки. На улицах Москвы совершенно безжизненно. Ни движения, ни шума города, только в двух, трех местах поднимается пар над крышами - точно дым над пепелищем. Обнаженность руин.

     Торжественный и недобрый Кремль за рекой, мертвое сверкание куполов.

     Кое-где в переулочках неподвижные, точно брошенные автомобили.

     Перспектива пустой улицы.

     Кафельная труба тускло освещенного подземного перехода, сильный сквозняк треплет обрывки газет и плакатов на стенах. Далеко в конце подземного туннеля появляются две фигуры, отбрасывающие длинную тень.

     Железнодорожная станция Москва-сортировочная. Переплетение черных рельсов, проводов, слепые семафоры. Ветреное, холодное, абсолютно мертвое пространство.

     Парень с девушкой выходят из электрички, подходят к краю подмосковной платформы и прыгают на рельсы.

     Идут по железнодорожному полотну.

     Спускаются к речке, через неё перекинуто дерево. Девушка переходит на другую сторону. Слышен её голос: "Как здесь тихо." Следом мужской: "Да. Как будто мы уже умерли".

     По улице дачного поселка они подходят к мрачному деревянному дому с заколоченными окнами. Вокруг большой участок с частью соснового леса.

     Он поднимается на крыльцо.

     - Алькатрас... - говорит, открывая дверь.

     С усилием поворачивает ключ и они входят. Задержавшись на пороге, он видит ободранный холодильник, а на столе массивную финку с выбитым у основания лезвия номером: А7326. Опускает ее в карман потертой шинели британских ВВС. Где-то за дверью орёт кошка, хлопает дверь. Она вопросительно оборачивается.

     Девушка пытается обживаться. Купает в тазу рыжую кошку и та безумно орёт, выпучив глаза.

     Он сидит, сложив ноги на табурет, и достав пакет табаку, да курительную бумажку, привычным движением скрутчивает сигарету. Наверху раздался какой-то неясный звук, будто что-то упало.

     - Может это крысы? Мы думали, что здесь никого, а место уже занято, - говорит он.

     Ночью они лежат на диване под стареньким спальником с обтрепанными краями. У изголовья табурет, горит свеча, вставленная в горлышко большущей бутылки.

     На рассвете он проснулся от шума, прислушался. Кто-то ходил, уронили стул. Потом все стихло. Он встал и осторожно, стараясь не разбудить девушку, постоял, переложив нож из кармана шинели в задний джинсов и вышел босиком, стараясь не шуметь. Заглянув на кухню, прошёл к двери в соседнюю комнату. Из-за двери вновь доносится какой-то неопределенный звук. Он с опаской приотворил её и заглянул в образовавшуюся щель. Но тут же захлопнул, судорожно повернув ключ в замке, и замер, вслушиваясь.

     Утро. Девушка открывает глаза, а он одетый сидит напротив верхом на табурете. Она спрашивает: "Ты что?" "Ночью кто-то ходил наверху", - отвечает он. Она вопросительно смотрит на него и долго молчит. "Да. И долго. Потом ушли. Дверь я запер".

     Девушка смотрит напряженно: "Я больше туда не пойду".

     - Это «дети ларька». Местные.

     - Может, тебе всё-таки послышалось?

     - У меня с головой всё нормально пока. Глюки от реальности отличаю. Да и курили мы немного вчера.

     День. На веранде стоит большой старый комод. Девушка роется в ящиках, придерживая на коленях джинсы своего приятеля. На комоде древний, покрытый бархатным слоем пыли, телевизор. В дверном проеме видна часть комнаты, там сидит он, положив ноги на табурет, и с угрюмым видом чистит финкой ногти.

     - Смотри, нитки, - говорит девушка, - не дом, а полная чаша... Ничего, я думаю, всё будет нормально. В любом случае, в городе теперь опасно, правда же? Отсидимся здесь потихоньку, как мыши. Какая штуковина, смотри, для чего это? Тише, мыши, кот на крыше... будем пить кофе, курить и смотреть в окно. На ночь ты будешь читать мне Де Сада... Вот, нашла, - достаёт из ящика лоскут джинсовой материи и прикладывает к прорехе на штанине, - я тебе здесь заплату поставлю. Смотри, пойдет?

     Она оборачивается к двери: там никого нет. Парень в одних трусах стоит на лестнице, ведущей наверх. Полная тишина. Он поднимается выше на цыпочках, к двери. Возится с навесным замком, запирая на ключ.

     Вечер. Она стоит перед телевизором.

     - Смотри, а он работает.

     Ящик гудит и на экране появляется изображение без звука: диктор что-то долго объясняет, мудро улыбаясь. Затем идут хроникальные кадры военных действий в городе.

     Парень входит в комнату, некоторое время напряженно смотрит, а потом выходит и возвращается с ломом в руке и гикнув, вонзает его в экран: взрыв, дым, грохот.

     - Ну, что? Достали, уроды? Протоплазма взбродившая. Но я от вас всё равно сбегу. Они - мне - предлагают свободный выбор. А мне моя иллюзия дороже вашей... кон-вер-ти-ру-е-мой, блядь, реальности. Они ведь сожрать нас хотят. Лоботомировать. Я иногда мечтаю их ненавидеть и не могу. Некого.

     Он сполз на пол и прислонившись к стене, устало сложил руки на коленях.

     - Как хочется сесть в поезд и убраться отсюда к ёбаной матери.

     Он успокаивается, но внезапно свет от лампочки, висящей под потолком, мигает. Оба смотрят на лампу. Свет то разгорается, то тускнеет. Потом гаснет совсем. Голоса в темноте:

     - Черт.

     - Свечи там, в комоде.

     - Сейчас, сейчас.

     - Спички у тебя?

     - В шинели...сейчас, погоди...тихо...что это?

     - Где?

     - Слышишь?

     Умолкают. В тишине откуда-то доносится звук шагов, передвигаемого тяжелого предмета. Вспыхивает огонек спички, девушка зажигает свечку.

     - Ты что-то слышал?

     - А ты нет?

     Ночью они, полуодетые, сидят на диване. Её приятель достает из кармана шарик марихуаны и принимается финкой «кропалить» план на ладони. Поджигает косяк, затягивается и подносит папиросу к её губам. Она втягивает дым полной грудью, запрокинув голову.

     - Еще... Хорошо, правда?

     - Счастье лучше. Оно как неостывшее ружье.

     - А раньше ты, кажется, был пацифистом.

     - Угу. А ещё раньше у меня - кажется - были жабры. Мне и теперь всё время что-то кажется. Мне вот кажется, что мы лежим голые в каком-то старом доме в лесу на краю света, курим траву и... плевать я хотел на всю эту правду, потому что счастье лучше. Мне не нужна голая правда. Мне нужно голое счастье!

     - А ты - мой Голый король, - она, взяв папиросу наоборот, вдувает ему дым в раскрытые, шумно втягивающие губы. Он длинно и легко вдыхает, прикрыв отяжелевшие веки.

     - Я ничего больше не хочу. У меня все есть, - он откидывается на диван.

     - Как хорошо-то, Господи! - она кладет голову ему на живот, - мы же дома. Шли-шли, уходили и нашли свой дом.

     - Что нам стоит, дом построить. Домик-то нарисованный. А мы не даосы, чтобы жить в нарисованных дворцах.

     - Даосы, даосы! И слушать ничего не хочу. Это наш дом. Никуда не пойдем, да и некуда нам...

     - Вот это и есть свобода.

     За окном ночь, где-то лает собака.

     Днем он лежит на диване и смотрит в потолок, а подруга готовит бульон из куриного кубика на электроплитке, стоящей на полу. Она делит кубик пополам и размешивает в пиале с кипятком.

    Они мирно прихлебывают бульон и парень время от времени прислушивается. Она старается неслышно отпивать свой супчик.

     Ночь. Горит свеча. Они лежат под спальником, но глаза их открыты. Он смотрит в пустоту перед собой, а она уперлась глазами в стену. Сверху вновь раздаётся шум, звон стекла и кто-то даже взвизгивает. Парень нерешительно выбирается и подходит к двери, торопливо заперев её. Берёт лом, пытаясь вставить в дверную ручку. Девушка, всклокоченная, в  его рубашке на голое тело, подходит на цыпочках и неловко старается помочь. В косом свете свечи они выглядят перепуганно и жалко.

     Утро. Парень раскрывает окно и тоскливо смотрит на верхушки сосен, пожёвывая спичку. Сплёвывает и принимается мочиться вниз, через подоконник.

     Вечереет. Парень сидит на полу и бессмысленно, но ритмично играет на руках верёвкой, «колыбель для кошки». Раз - ещё раз - ещё. Девушка листает толстую книгу, разглядывает черно-белые фотографии. Парень выходит на веранду и пытается придвинуть комод ближе. Она помогает - баррикадируют дверь изнутри.

     Ночь. Комод содрогается от ударов извне. Невнятный, омерзительный ор за дверью. Гулкие удары разносятся по всему дому. Девушка неотрывно смотрит на дверь и её губы шевелятся.

     - Господи, спаси и помилуй. Матерь Божья, помоги, пожалуйста... куда бежать от них, Господи? Научи нас молиться... помолись во мне Сам ...

     Её приятель склонился в другом углу над зеркалом, делает что-то, колдует, повернувшись к ней спиной. Девушка оборачивается к нему.

     - Что ты там делаешь?

     Он поворачивает к ней лицо, неожиданно белое, накрашенное как у женщины и от этого то ли надменное, то ли просто безжизненное. Подносит палец к губам.

     - Тс-с!

     Сначала девушка замирает ошеломленная, потом со слезами в голосе бросается к нему, хватает за рубашку, кричит.

     - С ума сошел! Такое кругом творится, а ему всё игрушки мудацкие! Шизофреник! Придурок! Ведь страшно же... - она затихает и плачет.

     - Ну всё, пошутил я. Шуточка.

     Чуть забрезжил за окном рассвет и грохот за дверью стихает, уходит вверх. Девушка утыкается лицом ему в колени и он осторожно гладит её по голове, но взгляд устремлен в пространство. Так они и сидят, он поглаживает её, другой рукой проверяя, на месте ли финка.

     Встаёт солнце, оба сидят бессонные и замёрзшие. Она собирает рюкзак. Он встает, открывает окно.

     - И куда мы теперь?

     - Куда глаза глядят. Мир большой.

     - Сколько нам так тусоваться?

     - Всю жизнь, детка.

     Они выбрались через окно, плотно прикрыв его и не оглядываясь пошли прочь. Она бредет за ним, но останавливается и поворачивается к дому - то ли перекрестить его хочет, то ли прощается. Стоп-кадр. Слышна песня группы «Led Zeppelin» - «Дома Святого».

     Песня продолжает звучат. В комнате Кира - пустота и лишь пыль на полу, да следы рабочих ботинок, а на стене светлый квадрат на стене от висевшего здесь когда-то портрета. Молодой дворник, наверное студент, сидит на полу и листает большую толстую тетрадь с записями Бориса.

     Вокруг голой лампочки зудят и летают мухи.

     Дощатый сырой дом, чья-то дача, где они провели последнюю свою ночь вместе, вдруг загорается пламенем в окнах: лопаются стёкла, трещит огонь, охватывая отсыревшие доски обшивки. Рыжее пламя над всем строением, чёрным дымом от горящего рубероида, застилает лес. Лопается и трещит шифер. Откуда-то сверху продолжает звучать тоскливый голос Роберта Планта из группы "Led Zeppelin" - "Дома Святого".

И это - КОНЕЦ                                     

Новелла «Дом»                                 

написана по мотивам рассказа Хулио Кортасара в соавторстве с Аркадием Славоросовым.