Варвара ИСЛАВСКАЯ (г.Москва) ХУДОЖНИК

Художник по имени Себастьян снимал небольшую студию в старом двухэтажном особняке в Вознесенском переулке, что расположен в тихом центре недалеко от Центрального телеграфа. В советские времена эта улица называлась улицей Станкевича, но после перевертышей девяностых годов ей вернули старое имя.     

Более двадцати лет назад в этом особняке располагались мастерские еще неизвестных начинающих художников, а на фасаде висела антикварная мемориальная доска, которая гласила: «Здесь встречался Пушкин с Вяземским». Но неожиданно табличка незаметно исчезла вместе с шумными обитателями этого небольшого жилища. Особняк стали сдавать другим художникам, но уже за большие суммы в свободно конвертируемой валюте.

Себастьян был провинциалом, который приехал в Москву ловить свой шанс, иначе бы он не придумал себе такой наводящий на размышления псевдоним. На самом деле его звали Саша, но заделавшись в Москве Себастьяном, он уже не мог отречься от своего нового имени. Для удобства все его звали просто Себ.

Москва встретила его широко и радушно, одурманивая перспективами. Сами москвичи вызывали у него чувство умиления. «Какие честные, открытые ребята. Не то, что эта лими…»

Первые работы Себа имели успех на небольшой выставке, но потом из-за какого-то копеечного конфликта его выкинули из художественной тусовки, и для не знающего московского принципа «обоймы» Себа наступила полоса полного творческого вакуума. Никто его больше не приглашал, заказов почти не было, и бедному Себу приходилось перебиваться случайными заработками вплоть до уборки снега. А тут еще девушка Настя, коренная москвичка, которую он, как ему казалось, полюбил на всю жизнь, одним своим видом напоминала ему о том, что он постепенно становится лузером. Какое противное слово, правда?

И Себастьян потерял веру в себя. Он перестал замечать весенние московские огни, маленькие столики уютных кафе на Тверской, а приятный гудящий ритм столицы еще больше усиливал в нем чувство ненужности и одиночества. А Настя приходила все реже и реже, пока совсем не исчезла.

«Как она могла, после стольких клятв, нежностей и обещаний? И зачем женщины вообще клянутся? И почему они так любят это ужасное слово «навсегда»?

Себ отчего то был уверен, что тоненькая голубоглазая Настя относится к типу зависимых женщин и никуда от него не денется. Но трагедия современных людей заключается в том, что они не привыкли действовать. Мы настолько пресытились плодами цивилизации, что постоянно кричим о своих несчастьях. Мы не замечаем, что Бог дал нам самый удивительный мир, который называется жизнь, и если хорошо постараться, то эту самую жизнь можно всегда изменить к лучшему. Надо только начать говорить. И говорить громко и внятно. Неужели этого мало? Просто представить себе, что ты — участник широкоэкранного кино в объеме и цвете! Но мы даже этого не делаем.

Таким же слепцом был и Себ. Он ушел в свое несчастье и потерял творческое вдохновение. Мольберт вызывал у него омерзение, руки не хотели брать кисть, а воображение не рисовало нужные образы. Разве что кроме тонкой фигурки сероглазой Насти в ее любимом голубеньком сарафанчике.

Наступил еще один московский день. Себ открыл глаза. Огромные каминные часы с витиеватыми фигурками показывали два часа дня.      

— Хм! — ухмыльнулся Себ, потягиваясь на своем ветхом  пружинистом диване, — а я хорошо поспал.

Но затем лицо Себа снова стало мрачным и отрешенным. Он вспомнил, что именно Настя подарила ему эти огромные каминные часы, «чтобы он немного наладил свой режим».

— Опять начинается новый день, то есть полдень, — вслух сказал Себ и быстро встал с дивана, оставляя за собой несвежие смятые простыни и сбитые полосатые подушки. Блудная московская ночь осталась позади.

«Надо взять себя в руки, принять душ, одеться и пойти погулять по Тверской, тем более, что прогулки всегда как-то успокаивают меня и вселяют надежду».

Приняв цивилизованный вид, Себ подошел к окну и распахнул темные портьеры. Перед глазами сверкал покрытый последним снегом Вознесенский переулок, люди спешили по своим делам, не замечая начала весны и белых весенних облаков, которые словно подвенечная фата обволакивали древний Боровицкий холм. И никому не было дела до одинокого брошенного художника, который стоял за темной портьерой своей мастерской в центре Москвы.

Порывшись в карманах пальто, Себ убедился в наличии портсигара, потом нецензурно выругался по поводу промозглой погоды и вышел на улицу, чтобы встретить еще один день своей бесполезной жизни.      

«Зайду-ка я в свое любимое кафе «Старый Телеграф», — решил Себ и быстрыми шагами стал спускаться вниз по Тверской улице. Ветер обдувал его бледное лицо с большими выразительными  глазами  и безжалостно трепал длинные темные волосы.

Кафе располагалось на редкость удобно: прямо на углу Тверской и Никитского переулка, и Себ часто заходил туда, чтобы попивая кофе или что-нибудь покрепче закусывать напитки бесчисленными типографскими буквами, о коих хозяин кафе заботился почти с материнской нежностью. Присев за столик, Себ закурил и с жадностью втянул в себя ядовитый дым. Когда принесли заказанный джин с тоником, Себ отпил небольшой глоток, открыл газету и погрузился в захватывающий вихрь московских новостей.

«Если ваша сделка прошла удачно и почти честно, то вам следует…» Себ ухмыльнулся и перевернул страницу. Другая статья. Автор (женщина) советует молоденьким, ищущим приключений девушкам не приходить на свидание к незнакомым мужчинам в драгоценностях, ибо они рискуют вернуться домой с оборванными ушами и поцарапанной шеей. На третьей странице писали, что по Москве ходит Черная смерть, поэтому уходя из дома, следует закрывать окна и запирать двери.

— Тьфу! — сплюнул Себ. — Мне бы их проблемы!

Расплатившись по счету, Себ покинул кафе.

На улице ему стало легче. Он снова начал чувствовать вдохновенный ритм Москвы, этого загадочного древнего города. Подставив лицо освежающему ветерку, он пошел по направлению к Вознесенскому переулку. Себ уже давно заметил, что с наступлением темноты в его душе рождался слабый огонек сопричастности с окружающим миром, несмотря на то, что последний погружался в сон. Себ улыбнулся вечернему ветру, и в его воображении снова возникла Настя, утренняя Настя в коротеньком халатике, которая наскоро что-то стряпала на кухне. Потом он вспомнил очертания ее обнаженной худенькой фигурки с небольшими холмиками грудей, которые при его прикосновении становились твердыми и напряженными.

Себ не заметил, как подошел к своему дому. Ему не хотелось идти  в мастерскую и снова созерцать атрибуты своей профессии, которые напоминали ему о полной потере смысла жизни. «А Настя? Как же найти Настю? Может, ее уже и на свете нет?» — подумал Себ, но тут же подавил в себе эту мысль. «Женщины не любят неудачников. Вот и все. А может она вообще притворялась со мной? Ведь постоянно изображала оргазм!»

Когда наш Себастьян появился на свет, видимо кто-то что-то перепутал. Ему следовало бы родиться в Англии в девятнадцатом веке, а в начале двадцатого умереть, захватив блаженный период правления королевы Виктории, однако ни в коем случае не знакомиться с Оскаром Уайльдом и прерафаэлитами. Но Себастьян родился во второй половине двадцатого и познал все его неприятности на предмет взаимоотношения с женщинами.

Часы показывали полночь. По Вознесенскому переулку не спеша проехал роскошный черный Мерседес, за рулем которого сидела молодая блондинка в кожаной куртке.  «А если мне тоже прокатиться по ночной Москве?» — подумал Себ и с надеждой посмотрел на свой старенький «Москвич», припаркованный на другой стороне улицы.

— Только бы он завелся! — с надеждой сказал Себ.      

Он открыл дверцу и сел за руль, предварительно посмотрев по сторонам, проверяя, не шатается ли где поблизости «Черная смерть». «Телеграф» все-таки сделал свою работу по повышению бдительности населения. Себ включил фары, потом аккуратно повернул ключ зажигания, и его колымага разразилась громким ревом.

— Ура! — закричал Себ и стал осторожно выруливать со двора.

На Тверской улице почти не было машин, что было не совсем обычно. Не заболела ли Москва, мелькнула шальная мысль? Себ решил ехать прямо, куда глаза глядят, чувствуя, что как его начинает покидать давившая душу тоска. Постоянно меняющиеся картины, мелькающие дома, магазины и прохожие отвлекали его от тяжелых мыслей, приобщая к настоящей жизни, к живым сиюминутным проблемам большого города.

Кружа по Москве, Себ не заметил, как попал в незнакомый район. Ему даже показалось, что он находится в небольшом западноевропейском городе. Улицы были до странности чистыми, сверкающие магазины — красочно оформлены. Внимание Себа привлекла витрина какой-то антикварной лавки, в которой были выставлены любопытные вещицы: позолоченные подсвечники, инкрустированные шкатулки, бронзовые зеркала, причудливые настольные лампы и роскошные куклы в винтажных платьях.

«Надо зайти посмотреть», — решил Себ и легко вырулил свой «Москвич» на обочину дороги. Припарковавшись, он закрыл дверцу машины и подошел к стеклянным дверям магазина, которые как по волшебству раздвинулись перед ним.

В торговом зале ему предложил свои услуги одетый во все черное менеджер с цепким взглядом зеленых глаз.

— Вы работаете ночью? — неуверенно спросил Себастьян.

— Да, именно в это время заключаются самые ценные сделки, — серьезно ответил менеджер.

— Я зашел просто посмотреть. Если мне понадобится ваша помощь, то я вас позову, — вежливо отделался от менеджера Себ.

— Хорошо, - ответил черный человек и исчез так же внезапно, как и появился.

Вдруг Себ почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он обернулся и увидел, что на него смотрит роскошная кукла, одетая в венецианский карнавальный костюм. Сквозь малиновую, как будто бы приросшую к лицу, маску просвечивали светлые глаза, а голова была покрыта черной газовой шалью. Бархатная черная юбка была украшена изысканной золотистой вышивкой с узорами из мелких жемчужин. Такие платья могли себе позволить только богатые венецианки в восемнадцатом веке, когда пышность наряда и виртуозность причесок не знали меры. Лицо куклы сияло белизной, а рот был выкрашен золотой краской.

Себ с интересом начал рассматривать это рукотворное чудо. Он даже пощупал черный бархат расшитого платья и погладил крошечные пальчики, украшенные настоящими кольцами.

«Да, это действительно красиво», — с восхищением подумал Себ, борясь с мужским искушением забраться под многочисленные юбки этой красавицы. Впрочем, как сказал знаменитый светоч английской литературы Оскар Уайльд: «Если хочешь избавиться от искушения, поддайся ему». Себастьян не стал спорить с великим принцем-парадоксом и задрал юбку так понравившейся ему кукле, чтобы посмотреть на ее ножки, а может быть даже забраться и повыше. Однако от увиденного зрелища он чуть не лишился чувств. У куклы не было ног.

— Какой ужас! — сказал он вслух.

— Не бойтесь, — услышал Себ позади себя приятный мужской баритон. — Это обыкновенная антикварная настольная лампа, и ноги здесь вовсе не нужны.

Себастьян обернулся и увидел, что позади него стоит все тот же менеджер в черном костюме и мило улыбается своей белозубой улыбкой.

— Сколько стоит это чудо? 85 долларов?

— Нет, гораздо больше. Я забыл поставить ноль на ценнике. 850 долларов плюс подключение. Источник света находится в самой кукле, а она ставится на подставку.  Кстати, вы можете открыть куклу и извлечь этот источник.

— Нет, спасибо. Я еще не готов ее купить.

— А я не предлагаю вам ее купить, я предлагаю вам ее открыть.

— Но я не хочу ее открывать.

— А вы попробуйте. Возможно, там вы найдете для себя что-то новое.

— Боюсь, что нет, — грустно сказал художник.

— Кофе не желаете? — сменил тему менеджер.

— Нет, спасибо. Мне пора. До свидания.

— Всего хорошего. Может еще и свидимся, — загадочно сказал молодой человек.

— Может быть. Пока! — сказал Себ кукле и помахал ей рукой.

Себастьян вышел из магазина в приподнятом настроении, словно побывал в театре или цирке.

Он снова двинулся в путь по весенней размытой дороге. На него внезапно снизошло творческое вдохновение, несясь на полной скорости по ночной Москве, он на ходу стал сочинять стихи про только что увиденную им венецианскую куклу в малиновой маске. «Неужели я могу еще чему-то радоваться? Отчего нет? Кукла была очаровательна. Вот бы и мне стать предметом всеобщего восхищения!»

Так за веселыми мыслями Себ не заметил, как подъехал к своему ветхому двухэтажному особняку на Вознесенской переулке. Припарковав машину, Себ заметил, что на улице сильно потеплело, словно наступающая весна решила смилостивиться над Москвой и немного согреть ее.

Когда Себ открывал входную дверь, его охватило странное волнение. Войдя в прихожую, он тут же поспешил закрыть дверь на все замки. Потом снял с себя пальто и по привычке бросил его в угол, ибо руки никак не доходили купить нормальную вешалку. Подтянув ремень на потертых джинсах, Себ направился в мастерскую, которая уже стала для него местом душевных мук и уходящих надежд.

Однако то, что он там увидел, не вписывалось в рамки реальной жизни и не могло быть объяснено с точки зрения обычной человеческой логики. Такое могло присниться только в кошмарном сне. Бедный Себастьян как стоял, так и сел на корточки, благо за спиной у него была дверь, и падать было некуда.

На небольшой кушетке, предназначенной для натурщиц, сидела женщина в темном венецианском карнавальном костюме с черной газовой накидкой. Ее белое неживое лицо скрывала расшитая стеклярусом малиновая маска.

— Кукла? — тупо спросил Себастьян.

— Ты что, не узнаешь меня?

— Как же тебя не узнать? Совсем недавно в магазине я задирал твои роскошные юбки, но не нашел ног. Но я не думал, что за час ты вырастешь до размеров человека.

— Все случается в такую волшебную ночь, — уклончиво ответила кукла. — К тому же, у меня появились ноги.  Вот посмотри! — и кукла, задрав юбку, продемонстрировала Себу две хорошенькие ножки в белых кружевных панталончиках. — Правда этот Дельфин сделал их неудобными для передвижения, и я сильно хромаю.

— Какой Дельфин? — спросил Себ.

— Владелец антикварной лавки.      

— Ты — демон? Тогда берегись!

Себ смело подошел к кукле и с яростью задрал ее черную бархатную юбку, под которой он увидел обыкновенные женские ноги в колготках. — Ах, ты еще и переоделась! — рассвирепел Себ. В порыве ярости он резко рванул колготки вниз, потом сделал попытку навалиться на куклу, но та оказалась сильнее художника. Восковая гостья так толкнула Себа, что несчастный художник отлетел в другой конец мастерской.

«Дьявол он и есть дьявол, — прошипел Себ. — Накликал я себе беду своим унынием. Вот только ноги-то у этой куклы абсолютно теплые и гибкие, как у человека. А может это Настя с кем-нибудь связалась. Она вообще любит всякую чертовщину».   

— Ты пришла убить меня? — металлическим голосом спросил Себ куклу.

— Ну что ты! Я пришла помочь тебе.

— С чего это ты решила мне помогать?

— Ты вдохнул в меня свое страдание и оживил мою душу. Я знаю все, что творится с тобой.

— Как тебя зовут?

— Розалия.

— Из чего ты сделана, Розалия?

— Из воска и фарфора. Только это теплый воск, который не боится огня.

На столе стояла початая бутылка коньяка, который Себ часто использовал как лекарство от скуки. Но сейчас ему было просто страшно. Схватив бутылку, он почти одним глотком опорожнил ее содержимое. И коньячок сделал свое дело. Себ успокоился, посмотрел на свою незваную гостью и даже залюбовался ей.

«Да она прямо просится на холст. Карнавальный костюм, за которым скрывается тело и душа чего-то или кого-то…»      

— Откуда ты появилась, Розалия? — спросил художник, присаживаясь на сломанный трехногий табурет.

— Дельфин приобрел меня в Венеции на рынке всего за пятнадцать тысяч лир. А потом ему пришло в голову сделать из меня светильник. Смешно, правда?

— Совсем не смешно. Мне тоже не повезло. Меня обманывали, кормили обещаниями, пользовались моей наивностью и провинциальной простотой, пока, наконец, из-за какой-то ерунды я не вывалился из обоймы и перестал существовать как художник. А я так надеялся на Москву.

Себ посмотрел на Розалию и увидел, что из-под  малиновой маски текут две скупые кукольные слезинки. На Себа снизошло озарение.     

«Я понял! — промелькнуло молнией в сознании у Сэба. — Я понял! Я просто обязан  нарисовать ее!»

— Розалия,  ты можешь сделать мне одолжение?

— Какое? — дрожащим голосом спросила кукла.

— Можно тебя нарисовать?

— Здесь? Сейчас?

— Да.

— Знаешь ли…

— Но ты ведь пришла помочь мне, — поймал на слове Себ свою гостью.

— Ладно, рисуй, — снизошла карнавальная марионетка. — Но только после этого ты выполнишь мою просьбу! — и в голосе Розалии прозвучали металлические нотки.

— Но мне нечего тебе дать, Розалия. У меня нет денег.

— Это не деньги, а кое-что дороже.

— Душа? — упавшим голосом сказал Себ.

— Ха-ха-ха! Какая душа! Ваши души уже не нужны никому, кроме вас самих.

— Значит, договорились?

— Да, — спокойно ответила Розалия.

И Себастьян начал работать. Он понял, что конкретно надо рисовать. Себ смотрел на черную газовую шаль, наполовину скрывающую лицо куклы. Улавливая каждый ее шорох, передававший таинство глубоко спрятанного чувства, он наносил свое впечатление на холст. Никогда Себ не думал прежде, что чувства имеют цвет, запах и аромат. Что может быть более захватывающим, чем видя перед собой человека, познать и нарисовать тайну его настроения? Нанося мазки на холст, он рисовал не стоящую перед ним карнавальную маску, а то зыбкое, эфирное и таинственное, что скрывалось за ней.

Себом овладело доселе ему неведомое, мучительно-сладкое чувство приобщения к таинству изображения человека, радость творчества, которую познали Микеланджело, Рафаэль, Тьеполо. Он понял, что за карнавальной одеждой куклы, за ее искусственным музыкальным голосом скрываются чувства, настроения, страсти. Созерцая этого клоуна в маске, Сэб чувствовал, как его, словно Святого Себастьяна, пронзают стрелы, но только не убивающие жизнь, а рождающие новое. Теперь он понял: писать надо не саму натуру, а то, что она пытается скрыть. Надо войти в душу к человеку и понять всю гамму его настроений и перенести это на холст.

Себастьян понимал, что эта веселая, обходительная и сдержанная кукла — посланец тьмы и пришла для того, чтобы убить его, но это уже не имело никакого значения. Себ погрузился в чарующую мистерию творчества, и даже страх смерти не мог остановить восхитительное ощущение в пальцах, которые наносили точные мазки, перенося на холст сидящую перед ним модель. Теперь Себастьян знал ее до самых кончиков ее накрашенных ногтей. Он знал, какие мысли и порывы спрятаны за раскрашенным клоунским лицом, и что скрывает черная бархатная юбка.

Вдруг раздался громкий стук в дверь.

— Я занят! — срывающимся голосом сказал Себастьян.

— Открывай, иначе я выломаю дверь! — послышался знакомый глуховатый голос.

— Ты попался, художник! — сказала кукла и улыбнулась накрашенным золотистым ртом.

— Что? — не понял Себастьян и услышал страшный стук падающей двери.

Вместе с холодным порывов весеннего ветра в студию вломился Дельфин, таща за волосы кричащую от боли Настю, одетую в свой неизменный голубенький летний сарафанчик и грязную куртку.

— Отпусти ее! — взревел Себ.

— Вот уж нет! Она наша сообщница.

— Нет, Саша! — закричала Настя. — Он врет! Я хотела спасти тебя! Роза, подтверди!

— Заткнись, шалава! — усмехнулась Розалия, удобнее устраиваясь на кушетке. — Говори, где кокс? — потребовала она от Себастьяна.

— Какой кокс?

— Кокс, который ты держишь здесь, — напомнил Дельфин и сильно сжал горло Насте.

— В подвале. Дверь находится у туалета, — прохрипела Настя.

Дельфин грубо подтащил Настю к Розалии, и та профессиональным движением заломила ей руки за спину.

— Ну как, художник? Хорошо мы тебя пропасли до магазина?

— Не понимаю, как вам это удалось.

— Кому известны приемы гипноза, тому это не представляет никаких трудностей. Мы думали, что с тобой, таким непредсказуемым, это не сработает, но ошиблись.

- О чем ты, Розалия? — взмолилась Настя. — Ведь мы с тобой договаривались не так. Мы хотели вернуть его в искусство, а вы устраиваете дешевые разборки.

От дальнейшего выяснения отношений их избавил вернувшийся Дельфин, с трудом тащивший в руках три огромных целлофановых пакета с белым порошком.

— Все. Линяем отсюда.

— А деньги? — спросила Настя.

— Получишь на том свете.

— Подонок, я убью тебя! — заорал Себастьян и бросился на Дельфина. Тот спокойно достал из кармана небольшой баллончик и прыснул какой-то гадостью в физиономию художника.

— Все, Розка. Венецианский карнавал окончен. Бери один мешок и тащи в машину. Два других я понесу сам.

— Что вы сделали с ним? — заорала Настя.

— Да ничего, — ответила Роза. — Скоро очнется. Надо бы залить краской это его творение.

— Да кому нужен этот клоун! Их на рынке пруд пруди! — сказал Дельфин.

— Подождите, ребята, а деньги? Вы же обещали заплатить на кокаин. Роза, мы же дружили с тобой! Помнишь как я плакала, а ты пичкала меня коксом. Потом в каком-то бреду я сказала тебе, что здесь в подвале мой Себ хранит кокаин. Я не раз говорила тебе, что у него творческий кризис. Он — великий художник, которого сожрала Москва, и если ему не помочь, то он погибнет, не может жить без искусства. Тогда ты как бывшая актриса предложила разыграть этот спектакль. Где деньги, которые помогут Себу?

— Где? Где? В твоем гробу! — грубо сказал Дельфин и потащил Настю к дверному проему.

Через несколько минут особняк опустел, оставив сломанную дверь и весьма живописный дверной проем, через который безжалостными потоками врывался разбушевавшейся весенний ветер, покрывая легкими снежинками лежавшего на полу художника и нарисованный им портрет венецианки.

Днем Себастьян очнулся и еще долго лежал на полу, пытаясь вспомнить события прошедшей ночи. Сны, наваждения и мистика исключались, потому что перед ним стоял портрет приходившей к нему дамы. Какие-то бандюки совершили налет на его дом, ограбили его, выломали дверь и утащили куда-то Настю, роль которой во всей этой истории была невнятной и загадочной. Кто знает? Возможно, за ее честными глазами и бедным сарафанчиком скрывалась отъявленная мошенница?

«Но ведь Настя сама сказала этой Розалии, что хотела продать какой-то кокаин, а деньги отдать мне. Но зачем тогда весь этот спектакль с куклой? Зачем было гипнотизировать меня и затаскивать в антикварную лавку? Да, на Шерлока Холмса я явно не тяну, но Настю найти надо».

Потом Себастьян посмотрел на портрет и понял, что это — настоящее произведение искусства. Себастьян назвал полотно «Портрет бродячей комедиантки».

Когда его произведение было показано в Московской галерее живописи, перед картиной, как перед Джокондой, выстроилась толпа людей. Странно, но каждый видел в этой «комедиантке» что-то свое: некоторым она казалась веселой девушкой с венецианского карнавала; другие замечали в ней признаки глубокой скорби; третьи под покровом черной бархатной юбки и газовой шали отчетливо видели контуры ее обнаженного тела.      

Настя… Себастьян искал ее повсюду, но она исчезла как зимний снег.

Убитую пятиэтажку, где жила коренная москвичка Настя, снесли, но никто из местного РЭУ так и не смог сказать, куда переселили девушку. Остались руины от снесенного дома, среди которых Себастьян случайно нашел обрывок ткани. Присмотревшись, он понял, что это лоскуточек от сарафанчика Насти. Сомнений больше не было. Настя исчезла с этой земли, подарив ему славу и тем самым выполнив свое предназначение.

«Ну и зачем мне эта слава, если меня лишили главного?» — подумал Себ и слукавил.  Известность грела ему душу,  держала на плаву, шепча ему заветные слова, что он — победитель.      

Через несколько лет Себастьян стал известнейшим художником, а взыскательные критики считали его «королем» женского портрета.       

Как-то вечером, проходя по Берсеневской набережной, Себастьян увидел, что у парапета стоит невысокая женщина в светлой норковой шубке. Что-то до боли знакомое проскальзывало в мягком покачивании ее торса, в незаметных движениях худых, одетых в лайковые перчатки пальцах, в посадке шеи, на которой небрежно болтался легкий шелковый шарф. Лента забытых образов прокрутилась в сознании Себа, и он узнал эту женщину.

— Настя! — закричал Себастьян, подбегая к женщине.

— Себастьян? — удивленно спросила женщина. — Вот уж не думала, что когда-нибудь свижусь с тобой. Ты стал таким великим и недосягаемым.

— Ты тоже изменилась, — сказал Себастьян. Я никогда не видел тебя такой роскошной и уверенной в себе. У тебя даже глаза стали синими! — пошутил Себастьян. — Ты куда пропала после того случая? Я искал тебя повсюду, даже переворошил обломки твоей пятиэтажки, пока не нашел вот это, — и Себастьян вытащил из внутреннего кармана пальто пожухший лоскут Настиного сарафана.

Настя осторожно взяла в руки кусок материи, присмотрелась и рассмеялась: «Да этот сарафан был до того замызган, что когда меня увозили в клинику, я оставила его в квартире».

— Что за клиника?

— Меня лечили от кокаиновой зависимости. К счастью, я принимала его очень мало и справилась с недугом.

— А вся эта история с куклой?

— Я подружилась с Розой, бывшей актрисой, и доверяла ей все свои тайны. Я безумно любила тебя, и мне так хотелось, чтобы ты покорил нашу неприступную Москву. Я считала тебя гением, да и до сих пор считаю. Тайно посещаю все твои выставки, покупаю каталоги. Прости, я отвлеклась от темы. Роза пристрастила меня к кокаину, потому что он успокаивал меня. Мне всегда казалось, что меня нельзя любить, и ты только пользуешься моей наивностью.

— Настя, что за глупости ты говоришь! Я любил тебя!      

— Я исчезла, потому что мы заторчали с Розой. А потом я стала думать, как достать денег, чтобы помочь тебе вернуться в вашу художественную обойму. Ведь этот закон «обойм» и «тусовок» до сих пор царит в Москве, словно Боровицкий холм. Выпал из обоймы —  и ты уже никто! Я знала про мешки с кокаином, которые лежали у тебя в подвале, и проболталась Розке. Она загорелась желанием купить их, и я согласилась.

— Почему ты считаешь, что там был кокс?

— Твой друг Витька так говорил.

— Но твоя Роза с Дельфином могли обратиться прямо ко мне.

— И ты бы повязался в ужасную историю и сел бы в тюрьму. Они предлагали этот вариант, но я отказалась. Лучше было все сделать по-московски, в духе Большого театра. А что? Ввалились в дом, украли мешки неизвестно с чем, отдали бабки и исчезли. Но тебе взбрело в голову рисовать эту Розку!

— Что они сделали с тобой?

— Ничего. Выкинули меня из машины и оставили лежать на снегу. Мне хватило сил добраться до дома.

— Настя, — сказал Себ, обнимая Настю за худенькие плечи, — в этих мешках были химикаты, которые мой друг Витька в шутку называл «кокаин». Ты дура, Настя.

— Глупая я или умная, но теперь ты — знаменитость.      

— Прости, милая, — глухо сказал Себастьян и сделал попытку поцеловать Настю.

— Нет, Себ, все уже прошло, хотя я до сих пор тебя люблю.

— Я не женат. Что мешает нам начать все сначала?

Настя сняла с правой руки перчатку и показала Себу золотое обручальное кольцо, обрамленное бриллиантами: «Я вышла замуж, родила сына. Прощай, Себ», — и Настя со свойственной ей грацией пошла по направлению к метро. Себастьян долго смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду.

Прошло еще пятнадцать лет.      

Этим летом, возвращаясь от друзей, я проходила по Вознесенскому переулку и увидела тот самый двухэтажный особняк. Но это уже был великолепно отреставрированный дом, который занимала весьма солидная фирма. Я посмотрела на фасад дома и увидела аккуратную табличку, на которой было написано:

«Первая половина 19-ого века. Дом П.А.Вяземского.

В 1826 году в этом доме А.С.Пушкин читал свою поэму «Борис Годунов».       

«Как же изменилась Москва», — подумала я. Мне показалось, что за эти годы первопрестольная потеряла свою размашистость, непосредственность и свойственную только этому городу неуклюжую красоту.

А наш Себастьян до сих пор безумно жалеет, что тогда написал этот портрет. Как потом выяснилось, за три месяца до этого нелепого ночного спектакля, он «без всяких обойм и поддержек» получил первую премию на одной из международных выставок.  Его просто не смогли найти.