Eugenie et Stephane (Челябинская обл.) НАБОРЩИК

Старый писатель дремал в кресле-качалке, укрывшись твидовым пледом, у себя в кабинете. В свои восемьдесят шесть лет он много чего достиг и был хорошо известен на литературном Олимпе. Однако на девятом десятке жизни возраст стал одолевать его разум, лишь периодически озаряя его прояснением сознания — в эти моменты он и творил. Во всех домашних делах ему помогал Гастон — верный слуга, который был обязан своим спасением старому писателю.

Ещё совсем молодым Гастон был отчислен из университета за неуспеваемость. После чего семья отвернулась от него. Связавшись с плохой компанией, он начал самостоятельную жизнь, которая не вписывалась в рамки закона. Гастон стал завсегдатаем неформальных сборищ и зачастую обкуренный под утро просыпался в подворотнях и притонах. Заработок имел непостоянный. Однажды, задолжав изрядную сумму дилерам, Гастон решил скрыться, но ему это не удалось. Будучи жестоко избитым, он собрал последние силы и решил покончить с собой, спрыгнув с моста. Той ночью, стоя на парапете, он вдруг услышал за спиной суховатый мужской голос. Обернувшись, Гастон увидел перед собой пожилого, прилично одетого мужчину, в чьём взгляде читалось отцовское понимание и какой-то свет, который не дал Гастону совершить задуманное.

В те годы Бенджамин Браун был известным писателем с солидным состоянием и репутацией. Будучи вдовцом и не имея детей, он жил один в своём доме и нуждался в помощнике — что стало выходом и для него и для Гастона. Бенджамин пообещал составить завещание, согласно которому в случае его ненасильственной смерти всё его состояние перейдёт Гастону.

Но годы шли, а Бенджамин Браун жил и умирать не собирался. И вот уже минуло двадцать лет, как Гастон служил ему верой и правдой. Сначала он помогал мистеру Брауну лишь в домашних делах, но в последнее время ему пришлось стать также и наборщиком мемуаров писателя.

Однако за эти годы имя Гастона начисто стёрлось из памяти старого писателя. И его единственным именем, которое укоренилось в мозгу Бенджамина Брауна, стало «Наборщик»…

Где бы ни был Гастон, везде его настигал скрипучий голос старика, требовательно призывавшего: «Наборщик!» При этом сам писатель приходил в весьма возбуждённое состояние и без устали названивал в колокольчик. Когда наборщик долго не появлялся, старик в исступлении начинал колотить своей клюкой по всему, что придётся под руку — мебели, батареям. Это означало лишь одно — к старому маразматику пришла муза…

Как обычно, после завтрака Гастон перемыл всю посуду, помог дойти хозяину до его кабинета и принялся дальше заниматься домашними делами. Ведь предстояло ещё много чего сделать — непременно протереть везде пыль, так как старика мучила астма, отнести вещи в прачечную, на обратном пути забежать в магазин за продуктами и приготовить обед. К слову сказать, работая у старика, Гастон неожиданно открыл в себе талант кулинара. Бенджамин Браун охотно поддержал это стремление, оплатив своему слуге кулинарные курсы.

Вернувшись домой с покупками, Гастон принялся готовить гаспаччо, ставшее за последние полгода чуть ли не единственным блюдом, которое хотел видеть на своём столе старый писатель. За это время Гастон успел возненавидеть сие блюдо, и одно упоминание о нём вызывало у него стойкое отвращение. Но даже это не так раздражало Гастона, как тот факт, что каждый раз старикан, попробовав лишь ложку, выговаривал слуге свои претензии к качеству приготовленного блюда — то оно было слишком солёное, то недоперчёное, то подавалось не в той тарелке. После чего гаспаччо неизменно оказывалось либо на полу, либо, просвистев над ухом Гастона, разбрызгивалось по стенам. Этот каждодневный ритуал вызывал у Гастона тихую истерику. Он-то считал, что старик не чувствует уже ни вкуса, ни запаха, и вместо того, чтобы прилежно жевать овсянку, он специально измывается над своим слугой. И каждый раз, пересиливая себя, Гастон брал тряпку и устранял последствия учинённого разгрома. Убить старика было нельзя…  

… После ужина старикан, кряхтя и бормоча что-то себе под нос, отправился в свой кабинет. Гастон, валившийся с ног от усталости, домывая последнюю чашку, мечтал как можно быстрее добраться до кровати. Погасив свет на кухне, он направился к себе в комнату. Проходя мимо кабинета хозяина, Гастон заглянул внутрь и, удостоверившись, что старик спит, преспокойно отправился спать сам. Но сладостную негу сна разорвал истошный вопль:

— Наборщик!!!

И что-то тяжёлое ударилось о стену…  

Гастон подскочил в кровати и, накинув халат, побежал на крик. Ворвавшись в кабинет, он увидел хозяина, сидящего в кресле-качалке — старик что есть силы долбил по батарее и призывал слугу. Завидев Гастона, старик вскричал: «Где тебя носит? Садись и быстро записывай!» Гастон, не вполне проснувшись, поплёлся к столу, включил ноутбук и приготовился записывать. Старик же, откинувшись на спинку кресла, принялся диктовать:

«Это было прохладное весеннее утро. Я вышел из дома и направился сквозь покрытую свежей утренней росой аллею к озеру. Лёгкий ветерок играл с лепестками яблонь и доносил до меня их медовый аромат. Лучи раннего весеннего солнца, переливаясь на траве, причудливо складываясь в мозаику. Нежные трели соловья, доносившиеся из глубины леса, ласкали слух, навевая мысли о юности. Мне сразу же вспомнилось, как однажды в такой же погожий день я, прогуливаясь по саду, вышел к озеру, где встретил девушку небывалой красоты. В тот момент я не мог и подумать, что эта встреча станет для меня судьбоносной. Когда наши взгляды встретились, я почувствовал, как в моей груди рождается огонь. И в какой-то момент мне показалось, что она почувствовала то же самое. Её взгляд пленял и манил. Это была незримая связь, которую безжалостным образом прервал чей-то крик. Девушку позвал мужчина, по всей вероятности её отец, и она вынуждена была последовать за ним. С тех пор я её больше не встречал. И даже сейчас, каждый раз, когда я прогуливаюсь по этому саду, я лелею мечту повстречать её вновь. Хотя и понимаю, что это маловероятно.

… Прошло уже более десяти лет. Выйдя к озеру, я неторопливо прошёлся вдоль берега, любуясь водной гладью. И, подойдя к кромке, потрогал воду рукой. Где-то в глубине озера недалеко от меня рассыпалась стайка мелких рыб. Одинокая чайка разбудила окрестности своим криком и скрылась за горизонтом. Неожиданно я услышал детский смех и голоса, раздавшиеся неподалёку. Голоса приближались, и вскоре я заметил, как двое детей в сопровождении молодой женщины показались из-за поворота. Резвясь и перекрикиваясь, они выскочили на берег и принялись кидать в воду камешки. Взглянув на женщину, я ощутил, как в глубине души моей рождается волнение как в ожидании чуда. Когда она приблизилась ещё на пару шагов, я смог узнать знакомые черты и в тот же миг я понял, что это Она!»

Набрав последнюю букву, Гастон окончательно обмяк, его голова склонилась на грудь, веки налились свинцом и сомкнулись и в следующий момент он уже спал безмятежным сном, за что немедленно поплатился. Резкий удар тростью по спине мгновенно привёл его в чувство.

— Гадкий наборщик! Как ты смеешь спать в моменты моего вдохновения! — врезался в барабанные перепонки скрипучий голос старика. — Мы теряем драгоценные моменты моей жизни, пока ты тут спишь!

Гастон хотел что-то возразить, но старик не дал ему.

— Убирайся в свою комнату! Всё равно ты всё испортил, и вдохновения уже не будет.

Гастон не стал спорить и удалился к себе. Он лёг в кровать, но сон к нему не шёл. Спина дико болела. Он лежал в раздумье, и в темноте к нему приходили сладостные мысли о расправе над стариком. Так, незаметно для себя, он погрузился в тяжёлый сон. 

… С первым лучом солнца утро украдкой вошло в комнату Гастона и разбудило его. За распахнутым настежь окном неподалёку раздавался собачий лай — то была местная свора собак, которая, совершая ежедневный утренний ритуал, обходила окрестности, по-своему перекликаясь между собой. Внезапная трель велосипедного звонка возвестила о прибытии молочника. Это и побудило Гастона наконец-то подняться с кровати. Нехотя он поплёлся в ванную и привёл себя в порядок. Взглянув на календарь, он заметно повеселел — из-за этих ночных всплесков вдохновения старого писателя он совсем забыл, какой сегодня день. А между тем это был замечательный день — его единственный выходной, на который хозяин не имел права покушаться. Так повелось, что раз в неделю Гастону всё-таки предоставлялось право на личную жизнь. По обыкновению, после завтрака приходила сиделка, чтобы присматривать за стариком, а Гастон тем временем имел возможность прогуливаться по городу и наслаждаться свежим воздухом, который после затхлого воздуха дома казался ему глотком свободы. Иногда Гастон ходил на пристань, изредка бывал в магазинах одежды — скорее по необходимости, нежели по собственной прихоти, но чаще всего Гастона можно было встретить в парке за томиком Вольтера. Но неизменным оставалось вечернее посещение паба «У Джека», где Гастон надирался до беспамятства и возвращался домой. На свою жизнь он давно уже махнул рукой. За столько лет служения Бенджамину Брауну Гастон не достиг ровным счётом ничего в жизни, да и куда можно продвинуться по такой служебной лестнице, если она состоит всего лишь из одной ступени.  

Так и в этот раз. Закончив свой дневной променад, Гастон направился к Джеку, где его уже ждала заветная пинта обожаемого Гастоном ирландского пива. К его удивлению, в баре было на редкость немноголюдно. Однако, несмотря на это воздух был сизым от табачного дыма, сквозь который угадывались силуэты завсегдатаев бара. Недалеко от окна сидел Робин по кличке «Буйвол» — он отличался гренадёрским ростом и бездонной глоткой. За соседним столом прикорнул над кружкой пива Гарри, а рядом с ним клевал носом его друг Барри, изо рта которого живописно свисала догорающая сигара. Было ещё несколько человек, которых Гастон неоднократно видел, но не был с ними знаком. В баре также находилось несколько женщин — молодящихся со следами былой красоты, по виду которых сразу можно было догадаться о роде их занятий. Эти местные дивы пребывали в надежде снять какого-нибудь захудалого мужичка. Подойдя к барной стойке, Гастон поприветствовал бармена:

— Привет, Джек! Мне как обычно.

Джек занялся исполнением заказа, а Гастон тем временем сел на барный стул и закурил сигару. Оглядевшись, на противоположном конце барной стойки он увидел незнакомую даму, которая в одной руке держала мундштук с дымящейся сигаретой, а другой рукой крутила ножку фужера с мартини. И тут Гастон понял, что дама давно уже заприметила его. Дама была недурна собой и в сравнении с другими посетительницами заведения выглядела весьма достойно. Гастон подмигнул ей, а она улыбнулась ему одними глазами, и он принял это как сигнал к действию. Взяв свою кружку, он переместился на соседний стул рядом с дамой и завязал с ней весьма бесхитростный разговор. Дальше события развивались так быстро, что, не успев опомниться, они оба уже были в комнате Гастона. Близилась полночь. С грацией дикой кошки дама увлекла Гастона за собой в постель. Не теряя ни минуты, они поспешили предаться животной страсти. И в самый решающий момент дверь в комнату распахнулась — на пороге со свечой в руках появился старик и истошно заорал: «НАБОРЩИК!». В этот же момент раздался бой напольных часов, возвещая о начале нового дня.

— Кто дал вам право врываться ко мне в комнату в мой единственный выходной день? — истерично завопил Гастон.

— А ты разве не слышишь, что твой выходной уже закончился? — с ехидной усмешкой парировал старик, — а вместо того, чтобы предаваться порочной страсти, лучше бы вспомнил свои прямые обязанности — служить мне!

Тем временем ночная гостья, поспешно собрав свои вещи, покинула дом.

— Ну, так чего изволите? — с плохо сдерживаемой яростью спросил старика Гастон.

— Можно было спросить и полюбезнее, — заметил старик. — Впрочем, неважно. Сегодня я так устал, что изволь приготовить мне ванну — я собираюсь принять её и лечь спать! — с этими словами старик удалился в свою комнату с видом оскорблённой невинности.

— Чтоб ты провалился! — прошипел ему вслед Гастон и нехотя поплёлся готовить ванну для своего тирана. Если говорить честно, то ему очень хотелось, чтобы эта ванна стала последним пристанищем для старика!

На следующее утро за завтраком произошёл разговор.

— Послушай меня, сынок! События сегодняшней ночи весьма огорчили меня. Я считаю, что недостоин такого хамского отношения к себе, — начал старик. — Я забочусь о тебе как о родном сыне, поэтому хочу уберечь тебя от всякого рода соблазнов, недостойных мужчины твоего положения.

— О каком положении идёт речь? — изумился Гастон.

— Я подобрал тебя на улице когда ты был ещё совсем юным, я спас тебя от неминуемой смерти, я обеспечил тебе крышу над головой, дал тебе образование и работу, сделал тебя полноценным членом общества и что же получил взамен? — голос старика сорвался и неожиданно перешёл в плач.

Гастон с ужасом и некоторой брезгливостью наблюдал за этой комедией. Сквозь слёзы старик продолжил:

— Я всегда заботился о тебе, старался никогда не загружать тебя работой, предоставил тебе свободу действий, и единственное, чего я хотел взамен — это уважение с твоей стороны! — и новая волна слёз захлестнула старика.

Гастон замер — он настолько был поражён неслыханной наглостью старика, что просто лишился дара речи!

Тем временем старик, утирая слёзы, направился к себе в комнату. В доме воцарилась тишина. Гастон убрал со стола и хотел было заняться другими делами, как вдруг заметил, что в доме уж как-то слишком тихо — не было слышно ни скрипа половиц, ни старческого кряхтения писателя — и эта тишина насторожила Гастона. И он решил удостовериться, что старый маразматик ещё жив. Заглянув к нему в комнату, он увидел сидящего в кресле старика, в глазах которого горел какой-то фанатичный огонь, и этот огонь готов был испепелить Гастона.

Тишину нарушил скрипучий голос старика, который, к великому удивлению Гастона, произнёс:

— Где ты шляешься?! Я зову тебя со вчерашнего дня, чтобы записать мои мемуары! А ты всё развлекаешься со своими бабами!

Волна ненависти накрыла Гастона с головой. После недавней беседы он никак не ожидал такой реакции от старика. Казалось, конфликт исчерпан, но не тут-то было! Маразм не отпускал старика, и Гастон не знал уже, куда скрыться от этого маразма. Терпение Гастона не выдержало и лопнуло. И он, больше не сдерживая эмоций, выплеснул всю злобу, годами копившуюся у него в душе, в лицо старику. Тот, в свою очередь, пытался что-то возразить, но так и не смог вставить ни единого слова — к горлу подкатил комок и сковал голосовые связки. Бенджамин Браун, схватившись за грудь, беспомощно, словно рыба, хватал ртом воздух. Глаза его увлажнились, и по морщинистым щекам потекли слёзы. Гастон тем временем метался по комнате, кидая проклятья.

— … И вообще, будь проклят тот день, когда я вас повстречал! Если бы не вы, я бы сейчас мирно лежал на дне реки и общался с рыбами! Я ненавижу вас до глубины души! — и с этими словами Гастон выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.

Он бежал по городу сам не зная куда. В голове роились мысли, жаля сознание своей противоречивостью. В конце концов, Гастон нашел пристанище всё в том же пабе, где надрался до беспамятства.

Как он очутился дома, Гастон не помнил. Лучи раннего утреннего солнца с трудом пробирались сквозь нависшие тучи. В комнате было как-то неуютно, во всём чувствовалась свинцовая пасмурность наступающего дня. Гастон заставил себя подняться с кровати и проведать старика.

Бенджамин Браун как обычно сидел в своем кресле-качалке и казалось спал. Ноги его были прикрыты твидовым пледом, на коленях лежала старая книга в потрепанном кожаном переплете. Гастон неслышно подошел к старику и прислушался. Было тихо. Даже как-то очень тихо. Тогда Гастон потрепал старика за плечо, но тот не отреагировал. В голову юркой мышью пролезла дурная мысль. Пощупав пульс, Гастон окончательно убедился в верности своих опасений: Бенджамин Браун скончался. Что делать дальше, Гастон не знал. В голове его было пусто, на душе лежал камень. Он потянулся за телефоном, чтобы вызвать полицию.

Через несколько дней состоялась церемония прощания. Пришло достаточно много народа. Одни приносили Гастону как единственному близкому человеку господина Брауна свои соболезнования, силясь выдавить из себя скупую слезу, другие наоборот безутешно рыдали, но по всему было видно, что делается это напоказ.

Вернувшись домой после церемонии прощания, Гастон поставил на плиту чайник, расстегнул пиджак и глубоко задумался: да, он считал себя  виновным в смерти старика. Ведь не устрой он скандал, старик, вероятно, был бы еще жив. Хоть экспертиза и признала, что смерть Бенджамина Брауна произошла по естественным причинам — писатель просто был стар, но всё же тяжёлый осадок в душе Гастона остался.

Допив чай, Гастон встал и начал бесцельно бродить по дому, в одночасье ставшему пустым. Проходя мимо комнаты старика, он остановился перед дверью и, немного помедлив, всё же решился войти в комнату. Там всё было по-прежнему, но чувствовалось, что комната потеряла своего хозяина. Оглядевшись, Гастон остановил взгляд на книге, которая лежала на коленях Бенджамина Брауна в последний день его жизни. Гастон взял книгу и открыл её. Это оказался личный дневник господина Брауна. Само собой так получилось, что Гастон начал его читать. Прочитав первые строчки, он узнал сюжет того самого романа, который диктовал ему Бенджамин Браун. Сев в кресло, Гастон перелистал страницы и, найдя то место, на котором оборвалось повествование, стал читать продолжение.

«… Когда она приблизилась ещё на пару шагов, я смог узнать знакомые черты и в тот же миг понял, что это Она! «Инесса?» — внезапно вырвалось у меня. Дама остановилась и удивлённо посмотрела на меня.

— Инесса? Вас ведь так зовут? — уже более уверенно продолжил я.

— Мы разве знакомы? — смутилась дама.

— Вы наверное вряд ли вспомните меня, ведь с момента нашей последней встречи прошло уже более десяти лет, — сказал я.

— Простите, я вас не припоминаю, — чуть извиняющимся тоном сказала дама.

— Это неудивительно, что вы меня не помните, так как по сути мы и не знакомы, — сказал я, улыбнувшись. — Лет десять назад мы с вами встретились на этом самом месте, и с тех пор я не перестаю о вас думать.

— Но если нам с вами так и не удалось познакомиться, откуда в таком случае вы знаете моё имя? — резонно заметила Инесса.

—Тогда на прогулке ваш отец окликнул вас по имени. Вы исчезли, и с тех пор я мечтал о встрече с вами, — решился сказать я.

— Вы знаете моё имя, а ваше имя для меня до сих пор тайна, — очаровательно улыбнувшись, сказала Инесса.

Я стоял как вкопанный, я был настолько потрясён нереальностью происходящего, что даже забыл собственное имя! Инесса выжидающе смотрела на меня.

— Биби, — случайно вырвалось у меня моё студенческое прозвище.

— Как? — развеселилась Инесса.

— Бенджамин Браун, — наконец удалось мне взять себя в руки.

— Очень приятно! — сказала в ответ Инесса, и, отвлекшись, прокричала одному из резвившихся неподалёку детей: «Майкл, не подходи близко к воде!»

— Милые детишки, — заметил я.

— Это мои племянники, — сказала Инесса, — такие шустрые ребята, приехали погостить к деду, за ними глаз да глаз!

— Вы не будете против, если мы продолжим прогулку по парку вместе? — решился предложить я.

Инесса улыбнулась в ответ, давая понять, что она согласна…»

… Внезапный звонок в дверь заставил Гастона отложить дневник в сторону. Нежданным гостем оказался нотариус. 

— Добрый день, я Роберт Макдауэлл, нотариус, — представился мужчина, стоящий на пороге. — Вы Гастон?

— Да, это я, проходите, — сказал Гастон.

Мужчина прошёл в дом.

— Я пришёл огласить вам завещание господина Бенджамина Брауна, — сообщил Роберт Макдауэлл.

Нотариус ознакомил Гастона с завещанием, согласно которому всё имущество Бенджамина Брауна переходило к нему. Для Гастона это не было неожиданностью. Проводив гостя, он продолжил чтение дневника. Но к его разочарованию история прервалась, и далее уже шли другие заметки писателя. Гастон перевернул несколько страниц и обнаружил продолжение истории — судя по всему, уже прошло какое-то время…

«… я не мог и подумать, что вновь обращусь к своему дневнику — ведь счастливым людям не нужно изливать душу каким-то там дневникам! В течение лета мы с Инессой каждый день были вместе. И казалось, не было на свете пары счастливее нас! Мы проводили дни в парке за чтением сонетов или выбирались в кафе неподалёку от её дома. По выходным мы ходили на танцы. Но моё счастье закончилось с приходом осени… Однажды Инесса в назначенный час не пришла на свидание. Я отправился к ней домой. В окнах ее дома не было света. Это насторожило меня. Я постучал в дверь, но мне никто не открыл. Поговорив с соседями, я узнал, что сегодня рано утром Инесса уехала из города и даже не сообщила куда. Это было весьма странно, но я не до конца осознал ещё, что безвозвратно потерял её. Долгое время я искал её, но тщетно. По прошествии нескольких лет один из моих друзей сообщил мне, что случайно встретил её во Франции, и она передала мне письмо. В письме она просила у меня прощения за своё исчезновение, причиной которому была её беременность. Она не осмелилась сказать мне об этом. И вот теперь я неожиданно узнал, что у меня есть сын. В письме была фотография Инессы с сыном. Я возобновил поиски любимой, но так и не смог её найти…»

… Прочитав последние строки, Гастон почувствовал сильное волнение. Лихорадочно он стал перелистывать страницы одну за другой, и вот из дневника выпала фотография — на ней была изображена женщина с ребёнком.

— МАМА?!