100 Рожева (г.Москва) МАРИНКА

Синие бока стюардессы огибали тележку с напитками как отмороженные щёки. Щёки же, напротив, были рыхлыми и белыми, словно полупопия работающих в помещении женщин.

— Яблочный, апельсиновый, томатный, — монотонно перечисляла стюардесса, даже не пытаясь растянуть эти щёки в улыбке.

— Томатный! — заказал сосед и, когда тележка откатилась, оскорбленно покачал головой. — Раньше Аэрофлот не позволял себе брать вот таких. Все девчонки были как на подбор!

До этого мы с этим соседом обсудили расположение наших сумок в багажном отсеке, задержку вылета на двадцать минут, которая не должна сказаться на времени прилёта, потому что «они обычно нагоняют время», познакомились и стали почти родственниками, приговорёнными «чувствовать локоть друг друга» ещё как минимум три часа, если «они нагонят время». Его зовут Артём, и он вызывал желание составить второе впечатление.

— Откуда вы знаете? Летаете часто? — спросила я.

— Да нет, не сказал бы.

— Значит вам везло, попадались сплошь модели!

— Нет, — засмеялся он. — Я точно знаю. У меня сестра десять лет отлетала стюардессой. Знаю, какой был строгий отбор и какие требования. Она и ушла потому, что стали брать всех подряд. Раньше это была элита так сказать, а сейчас всякий сброд. Вон, видели? — он кивнул в сторону уехавшей стюардессы с тележкой. — Ей за прилавком стоять, а не летать. А это изначально конфликтная ситуация в коллективе.

— Согласна.

— Да это же очевидно, — вздохнул сосед и поёрзал в кресле.

Он не выглядел перелётным болтуном, которому только покажи пристегнутые уши, и приступ словоохотливости не остановить. Умный взгляд, продуманная щетина, красивый нос. С такой внешностью наблюдают и помалкивают. Но ему явно хотелось продолжить разговор. Да и мне тоже. Впрочем, что ещё делать от разноса напитков до судьбоносного выбора между курицей с макаронами и говядиной с гречкой.

— Работать здесь — это ведь так тяжело, мне кажется, — сказала я. — Постоянно в тесном замкнутом пространстве. Не говоря уже о том, что люди разные бывают и ситуации.

— Не знаю, сестре нравилось. Она очень хотела летать, такой конкурс прошла! Работала сначала на внутренних рейсах, потом на международных, потом даже на вип-рейсы ее ставили! — с гордостью сказал сосед.

— Что значит вип-рейсы?

— Это когда летит кто-то важный. Он может один быть в самолёте или небольшая группа. На такие рейсы ставят лучших из лучших!

— А вам приходилось летать с сестрой?

— Ой, с ней невозможно! — заулыбался он. — Еду она не ест, говорит, что лучше не знать, как её готовят, ошибки все замечает, возмущается! Принципиальная она у меня…

— Красивая? Вы, наверно, похожи?

— Нет, я на маму похож, а она на отца больше. У нас отец армянин, а мама русская. Мы из Армении сами. Она — да, красивая. А у меня фото есть. Сейчас… — Артём полистал и протянул мне смартфон. — Вот она, сестричка моя.

На фото — милая темноволосая стюардесса стоит возле кресла единственного в самолёте пассажира в белом одеянии религиозного служителя. Он пожилой, седой, но лицо загорелое и глаза светятся. Девушка держит его ладонь обеими руками, сверху и снизу. Её глаза закрыты и лицо такое, словно она молится, прикоснувшись к святыне.

— Это она перевозила Папу Римского Иоанна Павла Второго, — прокомментировал Артём. — Он сказал девчонкам — вы все можете подойти ко мне, сфотографироваться и поцеловать мне руку. Все сказали — вот ещё, будем мы старому пердуну руку целовать, а сестра сказала — а я поцелую... Она поцеловала, и держала его руку. В этот момент фото сделано. Папа этот через два года умер, а фото осталось.

— Интересный снимок… — сказала я, засмотревшись на просветлённую девушку, держащую как бесценную святыню ладонь старца. — От него как будто свет идёт…

— Да, отец его у себя на столе держит, проходит каждый раз мимо, говорит — храни её там, на небесах…

— О господи! — испугалась я. — Что с ней случилось? Она жива?

— Ну как сказать, жива… — нахмурился Артём. — У нас мама умерла, когда сестре было шестнадцать. Рак. Сестру как подменили, она такое стала вытворять! Однажды с подружкой решили умереть, наглотались каких-то таблеток, сели в автобус, который у нас в городе по самому длинному маршруту ходил и поехали. Думали заснуть в дороге и не проснуться. Несколько кругов промотали, но то ли доза неправильная, то ли организмы молодые — их, косых, сняли в автобусном парке и отправили домой.

— А с чего вдруг решили умереть?

— Любовь несчастная у сестры была, а подруга с парнем поругалась. И плюс мама. Ну и решили: давай умрём? Давай! Я был дома один, отец в больнице лежал с язвой после смерти мамы, потом парень пришёл этой дуры подруги. Мы намешали им банку воды с марганцовкой, сказали — пейте при нас, чтобы мы видели. Они — нам надо в туалет. Ну ладно. Закрылись. И тишина. Хорошо, пошли проверить, и хорошо, что у нас между туалетом и ванной перегородка не до потолка, зазор есть. Глянули туда, и парень как закричит — твою мать! А они там обе в кровавой ванне плавают. Оказывается, разломили бритву пополам, раньше, помните, такие были, залезли в ванну и полоснули друг друга по венам. Вытащили, отправили в больницу. Зашивали их без наркоза. Врач сказал — чтобы хоть боль запомнили, дуры! Сестра орала так! Потом вроде успокоилась. Отец вышел из больницы. Сестра замуж вышла. Ей девятнадцать и ему девятнадцать. Его родственники её в штыки. Он в Америку собирался уезжать. Тогда все уезжали. Она забеременела. Сказала ему. Он — ну что, сука, добилась своего? Хочешь связать меня по рукам и ногам! Иди, избавляйся от ребенка, не нужен этот ребенок сейчас. И мамаша его тут же — Мариночка, я уже договорилась о консультации, врач моя знакомая, всё сделает быстренько, иди. Она должна была завтра идти на консультацию к врачу, но не пошла. И пропала. Просто пропала. Никто не знал, где она. Через три дня объявили в розыск. И два следователя как в кино — один плохой, другой хороший. Плохой сразу мне — признавайся, гад, как сестру убил и где закопал! А добрый стал выяснять, были ли у неё дневники, записные книжки, телефоны, с кем общалась и т.д. Мы целый ворох её бумаг принесли ему, отдали. Он сел, стал все пересматривать, смотрит и откладывает, бумажку в одну кучку, бумажку в другую. Из маленькой кучки стал звонить. Вышел на жену полевого командира. Где муж? — Уехал три дня назад. Он — ага, три дня назад. А он один уехал? — Нет, с девушкой. — Такая и вот такая? — Да. Ну, так и выяснили, что она на войну уехала. Война тогда шла за Карабах. Она, значит, никому ничего не говоря, собралась и на границу. Тогда приехать в Карабах было легче лёгкого. Приезжаешь, тебе сразу форму, автомат и вперёд. Всех брали, пушечное мясо нужно было. Уехать с войны было невозможно. Только в виде посылки. Везли оттуда пачками. У нас в районе, в моём, где я вырос, где в школу ходил, каждый день по несколько похорон. Знакомых много. С этим в казаки-разбойники играл, этого просто знал, с тем в одной школе учился. Привозят родителям цинковый гроб и бумажку: «спасибо за сына, погиб, выполняя долг». И сопровождающий с гробом, военный. Вот уж работа — не позавидуешь. Он должен родителям передать героя. Как их не разрывали родственники, не знаю… Мы все это видели каждый день, а она туда поехала!

— Так она же беременная! Не видели они там, что ли? — возмутилась я.

— Да кто там будет смотреть! Отец тогда побежал, раздобыл справку, что Маринка беременна и поехал в министерство обороны. Зашёл, там люди туда-сюда бегают, кто с бумагами, кто с чем, к кому обращаться, непонятно. Постоял, поозирался, подошёл к тому, у кого звёздочек больше на погонах. Спросил — как мне дочь свою найти? От него отмахнулись — да какая дочь, не до тебя, отец. А рядом группа военных — вонючие костром, потом, на сапогах глина. Вдруг один из них к отцу обращается — как зовут дочку? — Марина. — Такая, такая? — Да. — Знаю я твою дочку, у нас она. Я из этой части, за провизией приехал, завтра утром назад. Отец на колени упал перед ним — она беременна, ради всего святого, выгоните её оттуда! — Как беременна!? — крикнул военный. А она ничего не сказала! — Конечно не сказала, она же сбежала из дома! Погибать поехала! — Не волнуйся, отец, — военный сказал, — иди домой, встречай дочь, как приеду, я её в три секунды выкину! Ну, Маринка и правда вернулась на следующий день. Ни царапины! Вот так, ничего её не взяло, ни таблетки, ни бритва, ни война… Через пять месяцев родила мальчика. Муж пришёл. Муж все-таки. Она как увидела его, только чуть головой повела, сказала — пшёл вон!

Артём отпил кровавого томатного сока и вздохнул.

— Ну, потом муж её стал ходить, прощения просить, даже жить приехал к нам. У нас квартира большая была, комнат много. Вроде чего-то помогать пытался… Однажды Маринка на кухне разоралась — я больше видеть его не могу! Скажи отцу, пусть выгоняет его из квартиры, не нужен он мне! А он в это время за дверью стоял. Вошёл. Она — ты все слышал? Вот и проваливай! Такая вот она, сестричка моя… А жили так… Союз развалился, в квартирах света нет, газа нет, тепла нет. На улице теплей, чем дома. Отец на работе сварил печь, поставили дома, трубу сунули в вытяжку, так и грелись. Тогда многие так делали. Но печку топить же надо. Так у нас рядом с домом был ботанический сад. И как стемнеет, народ туда — за дровами. Все деревья попилили, все лавочки, от лавочек железные остовы остались. Ловили, конечно, штрафовали. Но всё равно ходили. А что делать? Все уезжали тогда из Армении — кто в Россию, кто в Америку… Я в Москву уехал, потом Маринка ко мне приехала, замуж вышла второй раз.

— Так он с сыном больше не виделся? Отец в смысле.

— Нет. Но сейчас уже видятся, общаются. Парню двадцать уже. Копия отца. Просто копия. И безвольный такой же…

— А второй муж какой? Повезло Маринке на нормального мужика?

— Я бы не сказал. Внешне — брутальный, лысый, во всех горячих точках побывал, ножи метает, здоровый лось, высокий. А зарабатывает тридцать пять тысяч и даже не парится, а двадцать пять они за квартиру отдают. На что живут — не знаю. Покупка ботинок — событие в семье! У Маринки у самой три заштопанные кофты и джинсы — вся одежда. Так она ботинки купит сыну, этот обижается, из дома уходит. Приходит вечером с тремя сумками одежды. Себе. Типа — ему купили, почему мне не купили! Такой вот он. Она носится сейчас с дочкой и с подработками какими-то. Вот сделает гражданство российское сейчас, с работой легче будет… Скучает она, конечно, по полётам, но что делать, надо выживать. Я как могу помогаю. У меня все боле менее в Москве сложилось, жаловаться грех...

Артём допил сок и забил в лунку стаканчик с кровавыми подтеками по пластиковым стенкам.

Синие бока и белые щёки стюардессы подкатили тележку и необходимость выбора между курицей с макаронами и говядиной с гречкой.

— Курица! — заказал, словно обозвал стюардессу, сосед и по-родственному подмигнул мне.