Dixi

Архив



Юлия КРЮКОВА (г. Севастополь, Республика Крым) ПОМОЩЬ ПСИХОЛОГА

12

Как много несправедливости на свете. Как много несчастных людей, которые страдают от несправедливой жизни. Бывает идешь по улице или едешь в транспорте и волей-неволей становишься слушателем чьего-то телефонного разговора или диалога. То мать жалуется на безответственное поведение сына-подростка, то мужчина рассказывает о том, как сотрудники ждут не дождутся его выхода на пенсию, то молодая женщина рассказывает подруге о пьянстве мужа. И все люди склонны обвинять в своих несчастьях современные нравы, телевидение, широкий выбор товаров низкого качества, правительство. Но если разобраться в жизни каждого несчастного человека, то жизнь оказывается вполне справедливой и закономерной.

 

Как много людей прошло через дверь моего кабинета, как много проблем выслушали его стены. Многие люди приходят за обыкновенным сочувствием: они хотят жалости к себе, подтверждения своей правоты и осуждения окружающих людей, а в суть своей проблемы они совершенно не хотят вникать. Такие пациенты, или лучше назвать их клиентами, возмущаются черствостью психолога и громко хлопают дверью, через которую они вошли в ожидании того, что волшебник-психолог взмахнет палочкой — и проблема исчезнет сама собой, а им делать ничего не придется. Как правило, это родители проблемных детей и супружеские пары, прожившие вместе уже достаточно долго, то есть это взрослые и зрелые люди, и именно им труднее всего помочь в силу их самоуверенности и устойчивых взглядов на жизнь. К счастью, чем большим становится мой опыт, тем большее количество упрямых людей мне удается обратить в суть проблемы и заставить их меняться. Но что делать, когда что-либо менять уже поздно?

Такое было у меня впервые в практике, чтобы семидесятилетний человек обратился ко мне за помощью. Но это было не на работе, а на новой квартире, куда я переехала. До этого случая ко мне обращались люди с проблемами на работе или в семье, и они, следуя моим рекомендациям и внесением своих корректив, в той или иной степени меняли свою жизнь. Все имеют право на ошибки, и каждому под силу их исправить. Так я считала раньше.

 

Как-то летом я решила снять другую квартиру, поближе к работе. Квартира была вблизи центра, и район довольно чистый и спокойный. Недалеко от дома был небольшой, но очень живописный парк вокруг озерца, а через него были проложены три мостика. В парке можно отдохнуть душой от суматохи мегаполиса и повседневной рутины. С работы я всегда шла пешком, чтобы пройти через парк. Когда я в первый раз шла этим путем, издалека мне показалось, что вокруг озера и на мостиках сидят рыбаки. Их было так много, что очень меня удивило — не может быть, чтобы в озере была рыба. Но на самом деле, как оказалось, то были ловцы красивых пейзажей, что запечатляли их на своих холстах. Меня это так заинтересовало, что я решила пройтись мимо художников и посмотреть на их работы. Одна картина была лучше другой. Все сияли радостью, цвета переливались светом и спокойствием, но одна картина меня очень встревожила. Художник выбрал темный и грустный пейзаж. Пожилой мужчина лет семидесяти сидел боком к озеру и лицом к полуразбитым ступенькам, ведущим куда-то вверх, в тень старых изогнувшихся акаций. Из-за акаций выглядывало ветхое засохшее дерево, которое находилось за пределами парка, и, глядя с ракурса художника, создавалось впечатление, что разбитые ступеньки, проходя мимо полуживых акаций, ведут к тому самому ветхому дереву, а над всем этим пейзажем было бледно-голубое небо, как будто оно тоже постарело. Когда я посмотрела в ту сторону парка, мне стало грустно, а взглянув на почти законченную картину художника — совсем не по себе. На холсте было все мрачнее, чем на самом деле — все было в темных тонах и навевало тоску. Тут и без особых познаний психологии понятно, что на картине художник отпечатал свое состояние души. Наверно, я слишком долго рассматривала картину, и художник, сидевший на низком табурете, поднял на меня свои уставшие, несчастные и в то же время какие-то уверенные глаза.

— Что? Не нравится? — спросил он с упреком.

— Мрачная картина, но красивая, — ответила я честно.

— А зачем что-то радостное рисовать, когда у всех жизнь одним и тем же заканчивается, — говорил художник, делая последние штрихи.

— Что вы имеете в виду?

— Одиночество и забвение, — ответил он с глубоким пониманием сказанного.

Художник встал и посмотрел на меня несколько высокомерно, ожидая увидеть мою реакцию на его мудрые слова. Его лицо было все в морщинах, а вокруг глаз они особенно глубоки, брови сдвинуты к центру, губы зажаты. Одет он был в синий костюм и черную рубашку, голова почти вся седая. А смотрел он на меня с каким-то прищуром, в котором читалось подозрение. Но в чем можно меня подозревать?

Видимо, художник увидел в моем лице то, что он хотел увидеть, и засобирался уходить, как будто меня и не было рядом. Раз меня для него не было, то и я пошла своей дорогой. Шла я медленно, в раздумьях о странном художнике. Взглянув неопытным глазом можно было подумать, что это — некогда известный художник, которого забыли все когда деньги стали главой всему, а он остался преданным искусству. Но мне не давал покоя его уверенный и подозревающий взгляд. Дыма без огня не бывает.

Когда я почти подошла к своему подъезду, то почувствовала спиной чей-то взгляд. Обернулась. Это был тот самый художник. Он шел следом за мной со своей картиной. Я мигом залетела в подъезд, пулей поднялась на свой пятый этаж, вбежала в квартиру и заперлась. Мне стало страшно. Только потом я подумала, что не стоило заходить в свой подъезд, но было поздно.

Прошло несколько дней, я успокоилась и уже почти забыла о странном художнике. Но по велению случая в выходной день я столкнулась с ним на лестничной площадке у своей квартиры, когда он выходил из соседней. У меня сердце ушло в пятки.

— Добрый день! — поздоровался он, как будто не удивился встрече со мной.

— Здравствуйте! — ответила я сухо.

— Вы здесь уже полнедели живете, а своих соседей не знаете. Мы с вами через стенку живем. Наши бабушки с лавочки говорят, что вы психолог.

— Да, психолог, — ответила я, немного успокоившись, но он все так же смотрел на меня с прищуром. Создавалось впечатление, что это его естественное выражение лица.

Я начала спускаться по лестнице, и сосед отправился вслед за мной.

— Меня зовут Катя, а вас? — продолжила я разговор.

— Антон Борисович.

— Очень приятно.

— Взаимно. Скажите, Катя, в чем заключается ваша работа? Разве вы знаете рецепты от всех конфликтов? Разве можно стать мудрецом, проучившись пять лет в университете?

— Нет, нельзя. В университетах учат теории, а на практике становишься мудрее и толковее. За пятнадцать лет я повидала много людей, и все они открывают душу до конца, мы ищем суть проблемы с помощью теории и решаем ее на практике.

Мы вышли во двор, и сосед мой сказал, что идет прогуляться в парк, а потом зайдет в магазин. Нам было по пути, и мы пошли вместе. Поздоровались с проходящими мимо бабушками, и тут я успокоилась: он действительно сосед, а прищур — это его естественное выражение лица, он так на всех смотрит.

— Какая же может быть суть проблемы, когда вокруг одни предатели? — продолжил Антон Борисович наш разговор. — Родные дети, жена, друзья, коллеги — все предали.

Тут мне стал понятен его прищур с подозрением. Когда человека предают, то он становится более настороженным к окружающим, подозревает кругом опасность. И с возрастом его настороженность отразилась на его лице, а морщины запечатлели это в старости. Видимо, он хотел поговорить со мной о своих проблемах. Как минимум — выговориться, а как максимум нуждался в моей профессиональной помощи, но прийти на прием не позволяла маленькая пенсия или стеснялся в таком возрасте идти спрашивать совета у людей младшего поколения. Мне не составило труда разговорить Антона Борисовича.

— Как же так может быть, чтобы все оказались предателями? — спросила я, чтобы спровоцировать его.

— Сам не понимаю, но, видимо, жизнь такова. О людях заботишься, а они хотят от тебя избавиться. Я на пенсию вышел в шестьдесят три года, немного задержался, так не могли дождаться, когда я уйду.

— Вы же художник? — поинтересовалась я.

— Всю жизнь проработал архитектором. Парк, в который мы идем — мое детище. Там я чувствую себя спокойно, парк меня не обманет никогда, хотя современные коммерсанты могут снести его и построить очередной торговый центр. Уже ничему не удивлюсь.

— Парк просто прекрасный! Вы видите, сколько народу там гуляет. Это значит, что там всем хорошо, и уверена, поблагодарили бы вас, если бы знали, что именно вы его спроектировали. Лично я вам очень признательна, — подбодрила я своего собеседника.

— Спасибо на добром слове! — ответил он. — Хоть что-то хорошее я сделал в этой жизни. Мои дети любили гулять в этом парке, а теперь и носа не кажут.

— Где же они теперь?

— Дочь замужем за деспотом, можно сказать под замком сидит. А сын в Европу за свободой уехал, отсидел там срок и сейчас опять на свободе. Не стали отца слушать, своим умом жить захотели. Когда с женой вместе жили, то дети как дети были, а когда развелись, стали дела творить. Обо мне вспоминали, когда деньги были нужны, а потом и вовсе отвернулись. Бывшая жена себе другого мужа нашла. Немногочисленные друзья, пока нуждались в моей помощи, поддерживали отношения со мной, а потом не стал нужен. На работе мои подчиненные в рот мне заглядывали, а когда учуяли, что мне на пенсию пора, начали «подсиживать» меня.

Так мы дошли до места, где наши пути расходились. Я сказала ему что-то приветливое и ободряющее в ответ (уже и не помню, что именно), потом пошли каждый в своем направлении. Несколько раз обернулась посмотреть ему вслед, он шел с опущенной головой, изредка поднимая глаза и оглядываясь вокруг.

Я весь день думала о новом знакомом и его проблеме. В своем рассказе он только лишь показал мне верхушку айсберга — все предали. Но почему жена нашла себе другого? Почему дети были воспитаны таким образом, что хотели от отца только денег? Им должно быть сейчас лет сорок-сорок пять, то есть подростковый возраст и юность приходились на восьмидесятые годы. Потом молодость в бурные девяностые, вот деток и закружила обманчивая свобода. Что ж, возможно! Но это только предположения, которые оправдали бы несчастного Антона Борисовича. Но у него тоже, наверняка, есть ошибки. Можно было бы сказать, что он не сумел привить своим детям настоящие ценности жизни… Но тут развод. А это дело серьезное, в такое время дети отходят на второй план, вот и имеем то, что имеем. Друзья, которые отвернулись. Причин тоже пока нет. А ситуация на работе вполне стандартная — тут нечему удивляться.

Мне необходимо было продолжение нашего диалога и желательно в комфортной обстановке, и хотя бы час времени.

У озерцового парка, как называли в народе зеленый рай, созданный талантливым и покинутым архитектором, было уютное кафе, которое очень гармонично вписывалось в окружающий пейзаж. Туда я и решила пригласить своего соседа.

По понедельникам у меня как всегда было мало пациентов, и я раньше ушла домой. Шла дорогой через парк и точно знала, что встречу там несчастного художника за очередной мрачной картиной (он проводил там утро и вечер изо дня в день). Как и ожидалось, он был там, но вовсе не упражнялся в живописи, а сидел на лавочке у озера и смотрел в воду. Я подошла к нему и поздоровалась.

— А я вот как в воду глядел и знал, что будете идти через парк, — ответил Антон Борисович.

Мне понравилось его чувство юмора.

— Антон Борисович, а вы любите мороженое? Вон в том кафе оно просто замечательное. Не составите мне компанию? Только прошу вас, не отказывайтесь!

— Я и не собирался отказываться.

Мы нашли уютный столик, и мой пациент был явно расположен к разговору.

— Вы сегодня довольно рано домой идете. В котором часу у вас рабочий день заканчивается?

— Обычно в шесть.

— Начальство не ругает за преждевременный уход с рабочего места?

Мне стало неловко от такого вопроса. Почувствовала себя школьницей, которая прогуляла последний урок. Антон Борисович видимо заметил мое смущение и перевел разговор.

— Ну, так что бы посоветовала психология в моем случае? Где суть моих проблем?

— Вы не так много мне рассказали. От вас друзья отвернулись, когда вы ушли с должности? То есть когда потеряли социальный статус и связи? — начала я с менее болезненной темы.

— Нет! Друзья у меня появлялись, потом отворачивались, потом новые появлялись, потом и эти отворачивались — и так бесконечно. Я с удовольствием делал услуги и любезности людям, с которыми завязывал дружбу, и думал, что это верный способ закрепить добрые отношения. Я о них заботился: вдруг какая беда — первым шел на помощь, но чем больше я им помогал, тем больше они от меня отдалялись. Как волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

В этот момент нам принесли мороженое, и этот пожилой человек первые ложки своего десерта смаковал как маленький ребенок. Это было милое зрелище, но в то же время мне стало его очень жалко.

Антон Борисович продолжил:

— Когда я закончил институт и пошел на работу, у меня появились два товарища. Помогал им по работе, доставал им редкие продукты, разговаривал с ними только о них самих, в общем, уделял им много внимания. А когда я попросил сначала одного о помощи, затем другого, оба отказались подвезти меня ночью на вокзал. В мелочах это тоже проявлялось, например когда я просил отнести папку на стол или повесить пальто на вешалку. Я к ним со всей душой, а они все в свою выгоду.

— Скажите, а эти два товарища просили вас об услугах, которые вы им делали?

— Да как сказать… — задумался архитектор, — вы бы отказались, если бы за вас кто-то небольшой кусок работы сделал? Или вам предложили импортный мебельный гарнитур за полцены? То, что они упоминали в разговоре, в том я и пытался им помочь — угадывал желания.

— Но прямых просьб не было, не так ли?

— Говорю же, сам догадывался.

— О-о-о, вашей жене явно повезло. Вы умеете угадывать желания.

— Она этого не оценила. Я все свое свободное время уделял семье: я почти никогда не оставался на банкеты, даже в праздники (только в редких случаях), я не пьющий совершенно. Мне всегда хотелось провести время с семьей, сделать что-то полезное для своего дома.

«Ну ничего себе, — подумала я про себя, — как можно было с таким развестись? Неужели жена такая глупая была?»

— А жена мне сообщила, что устала от моего бесконечного внимания, — продолжил он, — обвинила в тотальной заботе, тотальном контроле над собой и детьми. В один прекрасный день мы развелись, а через полгода она уже вышла замуж снова. Дети даже рады были моему уходу и стали предоставлены сами себе. Им моя опека тоже надоела.

— Как вы воспитывали детей? Кто был главой в семье до развода?

— Главой был конечно я. Детей воспитывал в строгости, но с любовью. Игрушек, книг, одежды у них было навалом. Отдыхать ездили несколько раз в год, в то время это можно было себе позволить.

— А кто выбирал, куда ехать? Кто выбирал, какие книги читать?

— Я конечно! Родители же прививают вкусы и нравы.

— А с женой советовались?

— Я говорил, что выберу то или то, но решал сам.

— Понятно, — сказала я, не выдавая своих мыслей. Уже вырисовывалась картина, и корень проблемы начал проглядываться.

— От детей я требовал уважения и хотел знать обо всем в их жизни: с кем дружат, где гуляют, какие учителя их учат.

— То есть полный контроль ситуации?

— Я не мог допустить, чтобы дети поддались чьему-то дурному влиянию, ведь на дворе была перестройка.

— Как дети на это реагировали?

— Сопротивлялись, гуляли до одиннадцати часов, хотя я им строго-настрого запрещал приходить позже девяти. А мать их покрывала, шушукались у меня за спиной. Все убеждали, что они уже взрослые. Да какие же они взрослые, если еще совсем дети! Как что-то купить, так отца просили, а как ходить целыми днями где-то, домой только ночевать приходить, так они взрослые. А на вопрос «где были?» ответ «нигде», «что делали?» — «ничего», «как в школе дела?» — «нормально».

— А вы в школу ходили с классным руководителем разговаривать?

— Ходил. Я ни одного родительского собрания не пропустил. Учителя были ими довольны. Но разве они знали, чем они занимались целыми днями?

— А жена детьми не занималась? На собрания она не ходила?

— Ее забота была приготовить, накормить, погладить. Я все сам решал. Оградил их от всех проблем. Жену подарками одаривал, в доме всегда все исправно было, всю зарплату отдавал, все заботы на себя переложил. Жили, как у Христа за пазухой, так им тесно за этой пазухой стало. И где они сейчас все? Жена умерла пятнадцать лет назад, сын по Европе шляется — богатства ищет, а дочь взаперти сидит. А я их предупреждал, отговаривал. Нет, сказали: «Своим умом жить будем».

— Сколько лет было детям, когда вы развелись?

— Сыну пятнадцать, а дочке тринадцать.

— Своих подчиненных вы тоже держали в строгой дисциплине?

— Конечно! Поэтому мой отдел работал лучше всех.

— Как вам мороженое? Понравилось? — перевела я разговор. Я боялась сейчас выложить ему правду, потому как нужно было еще раз с ним поговорить, чтобы расспросить о детстве.

— Да, очень вкусное. Ну, так может психология объяснить, почему вокруг меня одни предатели?

— Может. Вы слишком сильно заботились об окружающих, не замечая их самих.

— Вот «слишком сильно»! — подчеркнул Антон Борисович в моей фразе то, что ему хотелось. А ключевыми словами были «не замечая их самих». Мы слышим то, что хотим слышать.

В кафе мы провели где-то полтора часа. Антон Борисович остался доволен нашим разговором, точнее — ему стало легче, когда он выговорился. Но сам он так и не понял своих ошибок.

По дороге домой он расспрашивал меня о моей жизни и притом в мельчайших подробностях: где родилась, кто родители, сколько им лет, как вела себя в детстве, как в школе училась, с какими друзьями водилась, почему психологом стала, где муж, почему сама живу. Я представила себя на месте его дочери. Это действительно нелегко — вот так давать отчет о своей жизни, а тем более в подростковый период, когда появляется желание иметь свое личное пространство.

Мы договорились прогуляться в субботу утром по парку. Теперь мне нужно было узнать проблемы детства, приведшие к излишнему попечительству и контролю над остальными.

В субботу погода была дивная: яркое солнышко, утренняя прохлада, легонький ветерок, улицы налиты зеленью, а в парке было настоящее райское местечко.

После обмена приветствиями и любезностями с Антоном Борисовичем я начала выпытывать то, что мне нужно было узнать.

— Где вы научились так рисовать?

— Мать учила сперва, потом в интернате один воспитатель приметил во мне талант и показал как красками рисовать, затем в художественной школе немного занимался.

— А почему вы в интернате оказались?

— Я родился в конце войны, отец с войны вернулся с туберкулезом и умер. Матери было трудно поднимать меня и она решила в интернат сдать, чтобы судьбу свою устроить, а потом обещала меня забрать. В интернате жизнь не сахар: дети каждый сам за себя, а воспитатели относятся как к вещи и ни во что не ставят. Лицом в тарелку могли ткнуть, если за обедом не так себя ведешь. Ждал я, ждал, пока мать жизнь свою устроит. Там я и в школу пошел, только не так я себе это представлял. Год ждал, два, три, через пять лет пришла мать с каким-то мужчиной и пообещала, что на днях меня заберет и у меня будет новый отец. Я от счастья на крыльях летал и думал, что уже не нужно будет защищаться и выживать. Но через неделю матушка меня снова навестила. Пришла вся потрепанная, в слезах и говорит, что, мол, не будет у тебя папки, не состоится наша семья и останусь я в детдоме. Я воспринял это как подлый обман. Отдала в зверинец, потом дразнила выходом на волю, затем отбросила меня как щенка. Дожил я до совершеннолетия в интернате: школу закончил, рисовать научился, хотел в архитектурный институт поступать. Тут тетка моя прибегает и говорит, что мать заболела, не встает, видеть меня хочет. Мамаша была все в слезах и в раскаяниях молила моего прощения за обиды. Говорит, мол, больная я теперь, позаботиться обо мне некому. Хотел я ей сказать: «А ты обо мне сильно заботилась? Что я теперь как трудоспособным стал можно поэксплуатировать?» — но не сказал — проглотил. Пошел маляром работать, за мамкой глядел, зажили душа в душу. Говорила мне: как выздоровеет, я в институт учиться пойду. Но не сдержала она своего слова и померла, по весне меня в армию забрали, там жизнь медом казалась по сравнению с интернатом. Потом в институт поступил, отучился и работать пошел, дальше вы все знаете.

— Да уж, нелегкая у вас судьба, Антон Борисович, — сказала я. Мне стала понятна вся картина его жизни. — Если хотите услышать, то у меня есть ответ на вашу проблему. Все проблемы родом из детства, и ваши не исключение. Желаете узнать? Но это будет не совсем приятно услышать.

— Я уже много чего слышал, так что говорите!

— Когда я вас впервые увидела, то немного испугалась вашего взгляда, в котором было одно подозрения, создавалось впечатление, что вы следите за кем-то или опасаетесь чего-то. Но это оказалось вашим естественным выражением лица и состоянием, которое было вызвано рядом событий в вашей жизни. Первым вашим предателем была ваша мать. Это был ошеломляющий удар для вас — она многое обещала и ни разу не сдержала своего слова, бросила на произвол судьбы. Но вы не хотели больше таких сюрпризов в жизни и, как сильный духом, вы решили контролировать всех людей, появляющихся в вашей жизни. Но как человек доброй души, вы начинали общение с людьми с добрых поступков, постепенно требуя взамен отдачи. Ваши друзья не просили вас об услугах, вы сами их делали, начинали контролировать их жизнь, требовали взаимных любезностей. Таким образом вы могли контролировать их преданность вам. Но далеко не у всех людей такое понимание дружбы как у вас, и чем больше вы окружали их вашей заботой, тем больше они от нее задыхались и хотели оттолкнуть вас. Вашу жену на первый взгляд можно было посчитать счастливейшей женщиной, но ей вы совершенно не оставили никакого выбора и никакой свободы. Ее удел — домработница в хрустальных туфельках, хотя она, может, и работала где-то, вы мне этого не рассказывали. Вы ее как мать лишили права воспитывать собственных детей. Вы ей слова не давали вставить. Всю ответственность вы взяли только на себя, но ваша жена тоже взрослый человек, а взрослый человек не может быть взрослым, если он сам не принимает решений. Тому подтверждение — ваши дети. Подросткам нужно свое пространство, личная свобода, за которые они сами бы несли ответственность, а вы навязывали им свое попечение, испытывая страх, чтобы им не пришлось пережить того, что вы пережили. Ваша забота о семье очень похвальна, но слишком она была удушающая и тяжелая для них. Вы слишком перегибали палку, страшась предательства, и вы ее перегнули так, что эта же палка вас сама и ударила, а вы расценили это как предательство. Дети после вашего ухода получили свободу, но некому было научить ею пользоваться, так как их мать тоже была заложницей вашей многолетней заботы. Молодым девушкам свойственно подсознательно выбирать мужей, похожих на своих отцов. Вот ваша дочь и выбрала такого же контролера и попечителя, а сын из-за мужского самолюбия захотел доказать вам свою самостоятельность. Но, к сожалению, пока не удалось. А ваши подчиненные просто боялись вашего контроля, вот и были покладистыми, пока свободой не запахло.

Пока я говорила, у Антона Борисовича лицо наливалось краской гнева, и он выпалил:

— Да как вы смеете мне такое говорить? Я собственной семье жизнь сломал? Я сам от себя всех оттолкнул?

— Но это же все на подсознательном уровне происходит… — начала я ему объяснять.

Но он не стал меня слушать и ушел в сильном гневе.

Я уже пожалела о том, что ему сказала. Так бы и доживал свой век в обиде на всех, считая себя ни в чем неповинным. Так было бы легче, но он сам захотел услышать точку зрения психоаналитика. За две минуты человек почувствовал всю тяжесть вины за свою жизнь и жизнь близких людей. Вот только очень жаль, что сам Антон Борисович стал заложником материнской несправедливости и, не ведая того, заложил и других людей. А может он отмахнет все мои слова и будет жить дальше, наслаждаясь своими благими, но неоправданными намерениями? Он всего лишь возненавидит меня.

Несколько дней я не видела своего соседа в парке и уже начала за него беспокоиться: может он плохо себя чувствует после моих слов, может ему помощь нужна. Меня начали мучить угрызения совести. Зачем же я правду сказала? Ведь он уже пожилой человек. Я ходила к нему домой, но никто не открывал. Я спрашивала соседей, но его никто не видел. Так прошла неделя, и я не находила себе места.

Но утренний звонок в дверь изменил все. Это был Антон Борисович с дорожной сумкой в руках и в помятом костюме. Уставший вид говорил о долгой дороге. Я обрадовалась его приходу, пригласила выпить чаю.

— Катюша, я вам так сейчас благодарен. Я несколько дней провел в раздумьях над вашими словами и понял, что вы были абсолютно правы. Я действительно во всех видел потенциальных предателей и пытался контролировать малейшую угрозу, а еще лучше не допустить ее вообще. Жаль только, что жизнь уже прожита и исправить что-либо невозможно.

Я чуть не расплакалась, слушая его.

— Куда же вы ездили, Антон Борисыч?

— К дочке просить прощения и узнать у нее что-нибудь о сыне.

— И как все прошло?

— Она меня простила и обещала навестить. Уговаривал развестись с ее деспотом, так она не хочет. Не хочет, так не хочет. Сорок три года уже. Дала мне номер телефона сына и адрес его. Говорит, что зол он на меня и знать не хочет, но я хоть попытаюсь извиниться перед ним. Вот только смелости наберусь.

— Вот и правильно. Я за вас так рада. А меня совесть мучила за сказанное. Думала, что может не стоило вам всего этого говорить, жили бы себе спокойно.

— Нет, мне сейчас спокойнее, чем раньше. Легче себя чувствовать виноватым, чем винить других.

— Это слова сильного человека, — ответила я.

— Ты, Катюша, рассказывай всем глупцам, к чему приводят обиды. Обо мне в пример расскажи, может хоть кому-то моя история поможет. На чужих ошибках учиться надо. А тебе, дочка, огромное спасибо.

 
html counter