Татьяна РОГОВЦЕВА (г. Брянск) И ОНИ РАСПРОЩАЛИСЬ С ДЕТСТВОМ

— Танька!..

Я подняла голову и увидела, что под окном стоит моя подруга Маруся и кричит мне в окно, как видно уже не в первый раз.

— Ты чего не откликаешься, — обиженно спросила она,— я уже пятнадцать минут тебе кричу.

Я объяснила, что не слышала, так как читала книгу. Маруся не поверила. Хорошо, что она не обидчивая, и вскоре мы решали, чем себя занять. А дел у нас действительно было много: искупаться не менее ста раз за лето, построить шалаш, научиться прыгать в воду с вышки и много еще всякого разного и, как нам казалось, очень важного и нужного.

— Давай сходим к моей маме, — сказала мне Маруся. Мне всегда было очень странно, что к маме она ходит в гости, а живет у бабушки.

Так получилось, что когда Марусе был годик с небольшим, между матерью и отцом разгорелся скандал. Родитель ее в пьяном состоянии был человек буйный, которому под руку лучше не попадаться. В одну из таких минут, когда на руках матери была маленькая Маруся, разгоряченный отец размахнулся, а мать инстинктивно увернулась от удара, рука отца со всего маху оказалась на голове маленькой девочки, и с тех пор один глаз ее стал немного косить.

После этого случая тетка отца, не имевшая детей и воспитывающая уже взрослую племянницу Ленку от другой своей сестры, взяла к себе и маленькую Марусю. Так девочка постоянно стала жить у бабушки Любы и Ленки. Ленка была слабоумным, но добрым человеком и она привязалась к девочке как родной.

Итак, мы отправились в гости к Марусиной маме, у которой к тому времени родилось уже два сына: старший Сашка и младшенький Коля. Зайдя в дом, мы увидели, что Сашка сидит возле самовара весь красный и с наслаждением пьет чай.

— Садитесь, девчата, пить чай,— пригласила нас мать, — а то, сытона-то, пока сахар не закончится, из-за стола не выйдет, уже пятую кружку пьет.

Вообще надо заметить, что в Горицах, так называлась деревня, говор у людей был своеобразный. Старики вместо буквы «ч» произносили «ц»: на пецке, в уголоцке, но и население моложе в разговорной речи было далеко от совершенства: растягивали слова, окали и вообще многие гласные произносили не так, как это слово должно звучать в русской речи.

Я помню, как в первом классе учительница попросила одну из наших одноклассниц прочитать слово петух, и та, читая по буквам, на вопрос что получилось, ответила — «коцет».

Надо сказать, мы были далеки от цивилизации, телевизор был один на всю деревню, в большие города не ездили, кругозор свой расширяли из сказок, книг и устных рассказов взрослых.

Помню, как с бабушкой вечерами мы собирались на посиделки к Матвевне — так звали подругу моей бабушки. Она отрезала краюшку черного хлеба, брала несколько кусочков сахара и мы шли к Матвевне пить чай. Там уже на столе шумел самовар, подходили еще соседки и начинались разные рассказы. Я слушала, раскрыв рот, про колдунов, про лешего, про старину, разные шутки-прибаутки и это наполняло мой кругозор и воображение.

Учась в начальной школе, мы стали открывать для себя много разных и интересных вещей, доселе нам неведомый мир.

Однажды на уроке учительница спросила: «Скажите, дети, что означает слово «лифт». Все молчали, соображая, что такое это может быть, и лишь один только Петька Маркин поднял руку и смущаясь ответил: « Это то, что бабы на титьки надевают».

Вообще Петька Маркин, сам того не желая, был «хохмачом» в нашем классе. На уроках рисования на любую из заявленных тем рисовал бабу с коромыслом, добавляя лишь небольшие нюансы: если война, то взрывы возле этой бабы, если лето, то солнце и цветы на ее сарафане.

А уж то, как он рассказывал стихотворения — это были незабываемые моменты. Во-первых, он ни одно стихотворение выучить не мог и рассказывал их содержание текстом, не забывая вносить свое суждение по данной теме. А во-вторых, текст этот он произносил нараспев, протяжно, и в классе в это время стоял неуемный хохот.

В Горицах редко кого называли по фамилии, так как разнообразием они не отличались и у многих они были одинаковые: Моховы, Засухины, Штыревы, Ручкины, поэтому в быту у всех были прозвища. Многие из нас только перед школой узнали, что оказывается у нас другие фамилии.

Когда мы первый раз пришли в школу, и учительница попросила назвать свои фамилии, один из учеников нашего класса представился — Пичугин, на что учительница заметила: «Вася, а вот у сестры твоей фамилия Засухина»,— он уверенно ответил: «Она Засухина, а я Пичугин».

Это были  шестидесятые годы прошлого века. Беззаботное наше детство. Оно не было богатым, но было счастливым и свободным. Мы были предоставлены сами себе и большую часть времени проводили на улице, на речке, в лесу.

Надо сказать, что деревня наша очень живописная, расположена на горе, отсюда и одноименное название. Под горой протекала речка Теша, за деревней — речка Ледь, так как вода в ней была даже летом ледяная (по-горицки Лидь), а за ней стоял лес. В тот, что от деревни был поближе, мы часто бегали то за ягодами, то за столбунцами. Так мы называли стебли у щавеля. Сколько я себя помню, мы всегда что-то жевали: «кокушки» болотные и земляные, черемуху, щавель и еще много разного подножного корма. Яблоки съедали зелеными, не давая им созреть. Ввиду того, что зимы были суровые, сады в нашей деревне часто вымерзали и фрукты были в редкость.

Месторасположение деревни отразилось и на занятиях мужского населения. Многие из них занимались рубкой леса и его сплавом по реке или плотничали. Вообще местные мужики славились по округе умельцами по плотницкому делу. Они сколачивали артели и уходили работать в «поля». Так назывались районы области, где не было леса, а местное население занималось в основном земледелием. Вот оттуда наши отцы привозили много яблок, и это для нас было самым большим лакомством.

Летом мы пропадали на речке. Накупавшись до посинения, голодные мы возвращались в деревню и по дороге говорили, кто бы чего сейчас съел. Ни о каких деликатесах речь конечно не шла. Да мы о них и понятия не имели. Мечты были самые земные: о пирогах, о картошке с солеными помидорами, о каше. И эта простая еда из русской печки была действительно вкусна.

Положив себе на тарелку тушеной картошки из чугунка, которая, постояв в печи, разомлела и стала цвета топленого молока, прикусывая с помидором или с огурцом, я всегда в это время жалела тогдашнего руководителя нашей страны, что ему-то бедному никто не сварит такой картошки, ведь у них в городе нет русской печки.

Да, мы жили бедно, но умели радоваться самым простым вещам. Если мама пекла пироги, я тут же бежала к подружке и кричала в окно, чтобы они всей семьей приходили к нам на пироги.

По соседству с нами жил дедушка, его звали Курносый. У него была большая семья и конечно жили они бедно, но когда он с охоты приносил зайца, на жаренку приглашались соседи. Кажется, что там на всех один заяц, но были довольны все. Взрослые устраивали посиделки с гармошкой, с песнями, и мы, ребятня, бегали тут же довольные и радостные. Курносый был хороший рассказчик, умел посмеяться над собой. Помню, все катались по полу, когда он рассказывал, как изрядно поддав, он ночью свалился со скамьи, а когда стал подниматься, то сверху уперся рукой о доску, другой рукой о стену и решил, что его похоронили и он в гробу. Он так с испугу заорал, что всполошил пол деревни. И много еще разных прибауток рассказывали о нем и его приключениях.

А как мы любили «поварни». Это обычно август — начало сентября, когда поспевала картошка.

Как только начинало вечереть, разводили костры, из близлежащих домов выносили чугунки с чищеной картошкой, ставили их на кирпичи. Мы, ребятня, следили за тем, у кого быстрее закипит.

Взрослые выносили малосольные огурцы, доставали из чугунков картошку, и кажется вкуснее в ту пору ничего не было. Было уже темно, потрескивал костер, такие огоньки виднелись тут и там по всей деревне…

А зимой — конечно катание с горок. Садились на санки и мчались с пологой горы прямо в Тешу. Дух захватывало от скорости, было страшно, но состояние полета, восторга пересиливало все страхи. Казалось, с этой горки не уходил бы никогда, но мороз делал свое дело, и я с подругами шла к бабушке Маше. На штанах с начесом, на валенках у нас висело по килограмму кусочков льда и снега. Бабушка у меня была добрая и никогда нас не ругала. Она сушила нашу одежду и обувь, а мы забирались на печку и потихоньку таскали сушеную чернику. В печной трубе завывал ветер, а нам было тепло на печке, и мы просили бабушку рассказать сказку про Лутонюшку. Так звали мальчика, который хитростью убежал от разбойников. Впоследствие, став взрослой и читая сказки своим детям, я никогда в книгах не встречала такой сказки. Видно бабушка сама ее сочинила или это был местный фольклор.

Мы расходились только когда приходила тетя Маня. Она жила вместе с бабушкой и никогда не выходила замуж. В детстве она перенесла туберкулез костей и после этого стала хромать на одну ногу. Она работала на ферме, ухаживала за овцами. Когда маленький барашек свалился в колодец, тетя Маня не задумываясь спрыгнула за ним и спасла животное. Вообще, несмотря на свою хромоту, она работала в колхозе наравне со всеми. Однажды приезжал фотограф из районной газеты и сфотографировал ее с барашком, которого она спасла.

Тетя Маня начинала ругать и нас, и бабушку за то, что та нас балует и обещала рассказать все нашим родителям.

Мы расходились по домам. Вечерело, из печных труб шел дымок, под ногами поскрипывал снег, было морозно и в то же время на душе спокойно и радостно.

Деревня негласно делилась на части по месту жительства: середка, один конец, другой конец и под горой. Дружили мы ватагой с нашего конца. Ребятишек было много, и все кучковались по возрасту и соответственно по интересам. Детей с другого конца деревни мы дразнили «конецки-немецки».

В соседях у меня жила подруга Танька Ермакова. Она у родителей была одна, и жили они немного богаче остальных. Когда я приходила к подруге домой, меня часто приглашали за стол отобедать или поужинать. Однажды, придя из гостей, я заявила своей маме, чтоб зарезали курицу, так как у Таньки есть мясо, а у нас нет. На что моя мама ответила, что куры несут яйца и их резать нельзя. Тогда в отчаянии я заявила: «Режьте корову, она не несется».

Корову у нас звали Зорька. Она была очень красивая, но гулена. Когда пастухи гнали стадо домой, Зорька старалась пройти мимо дома, чтобы погулять под горой, пощипать свежую травку.

В мои обязанности входило загнать ее домой. Если Зорьке удавалось проскочить мимо дома, тогда я часами бегала под горой, прежде чем могла ее загнать.

В деревне был клуб, где после показа кинофильма молодежь устраивала посиделки: кто играл в домино, кто танцевал под пластинки, а кто приходил просто себя показать и на других посмотреть. Нам тоже было интересно посмотреть на женихов с невестами. Взрослые парни были в брюках-дудочках. Говорили, чтобы их одеть они тело натирали мылом, до того эти брючки были узкие. Самые модные из них танцевали твист. Девушки были в платьях выше колен и в туфлях-лодочках. После закрытия клуба молодежь шла гулять по улице держась под руки, они шли из одного конца деревни в другой, пели песни, которые мы слушали уже лежа в кроватях…

На праздники молодые люди арендовали, обычно у одиноких стариков, дом, девчата готовили закуски, накрывали столы. Ближе к вечеру, узнав, где будет проходить веселье, мы с подружками забирались на печку и оттуда наблюдали за происходящим. Нам было очень интересно смотреть кто с кем танцует, кто за кем ухаживает, да к тому же нас угощали конфетами или еще чем-то вкусненьким.

Когда одного из ребят забирали в армию, они с гармошкой и с корзинкой ходили по домам и им давали продукты: яйцо, сало, овощи — у кого что было, и таким образом устраивались проводы.

Это — досуг молодежи, а мы большую часть времени проводили в играх на свежем воздухе: прятки, различные игры в мяч. Особенно я любила играть в вышибалы — это когда набирается команда, которая бегает в отведенном для игры поле, и основная задача игроков увернуться от мяча, который в них бросают с двух сторон, а еще большая удача поймать этот мяч и тем самым защитить себя от выбывания из игры. Но, как правило, меня быстро выбивали, и я с завистью смотрела на Люську Королькову, которая ловко могла увернуться от мяча и долго находилась в игре.

Игра в классики — это отдельная песня. Начинали мы в них играть ранней весной, с первых появлений проталинок. Я как сейчас помню запах оттаявшей земли и чувство радости от приближающегося лета.

А летом мы днями пропадали на речке или уходили за околицу.

Так и в прошлый раз, когда мы с Марусей вышли от ее мамы, встретили Таньку Ермакову и Олюшку Семкину.

— Давайте сходим в луга за черемухой, — предложила Олюшка,— я знаю места, где она особенно сладкая.

Предварительно мы решили захватить из дома что-нибудь поесть и еще купили в магазине карамелек.

По дороге мы бурно обсуждали новость, что наши конецкие парни в лесу построили шалаш и играют там в войну. Командиром у них Вовка Корольков, а Ванька Гришин — замполит. У них в шалаше есть запасы еды, и вообще они там могут даже ночевать.

— А давайте мы свой отряд создадим и будем с ними воевать, — предложила Маруся.

— Надо придумать название отряда, — сказала я и предложила назвать его «Неуловимые Орлята», а сокращенно Н.О., чтобы никто не догадался. Эта идея всем понравилась, и мы, воодушевившись, стали обсуждать, где лучше построить землянку, которая будет нашим штабом.

Я разворачивала очередную конфету и только собиралась положить ее в рот, как заметила, что подруги смотрят на меня с недоумением.

— А что ты ешь? — спросила Маруся. И только тогда я поняла, что за разговором съела практически все конфеты, которые мне доверили нести.

— Это случилось нечаянно, — пробормотала я, но мне никто не поверил и каждый выразил негодование в мой адрес. Мне конечно было стыдно, но что можно было поделать. Подруги поделили оставшиеся конфеты и остальную часть пути мы шли молча.

На следующий день мы отправились искать место для землянки. В лесу, недалеко от пилорамы, мы нашли подходящую полянку и решили, что завтра принесем лопаты и будем копать.

А пока можно сходить на Тешу искупаться. Там взрослые ребята построили вышку, и мы решили, что нам следует воспитывать в себе силу воли и обязательно надо спрыгнуть.

Возле вышки собралось много народу: как желающих прыгнуть, так и зевак. Из нас первая поднялась Олюшка, она была самая смелая, и не задумываясь прыгнула в воду. Тогда мы решили, что она у нас будет командиром.

Когда поднялась Маруся, то стала колебаться — прыгать или спуститься на землю, тогда мы крикнули: « Н.О.», и она подчинилась и прыгнула в воду. Затем все остальные, посвященные в нашу тайну, после слов: «Н.О.» прыгали с вышки. Позднее мой брат допытывался у меня, что такое «Н.О.», но я, конечно, ничего не сказала.

Вечером Ванька Гришин позвал нас с Марусей сходить на тот бок (т.е. на другую сторону реки Теша) за огурцами. Когда стемнело, мы прошли по мосту через Тешу и направились к колхозному полю, где росли огурцы. Если честно, огурцы мне были не нужны, но интрига была в том, что поле это находилось возле кладбища, да к тому же там был сторож, и мы это делали украдкой. Я представляла, что мы партизаны и идем на задание, а так же льстило, что нас с собой позвал Ванька, который был нас старше и даже мне немножко нравился, да я думаю и Марусе тоже.

Огурцы я положила в коридоре, а утром мне влетело от матери, и я пообещала, что больше этого делать не буду. Вообще за воровство нас строго наказывали. Я, помню, принесла домой расческу, вернее небольшой от нее осколочек, который я украдкой взяла у подружки, когда мы с ней играли в куклы. Мама меня заставила отнести его назад и извиниться, при этом объяснив, что это называется воровство. Так же было и с братом, когда он из школы принес чернильницу.

После этого ни я, ни брат никогда чужого не брали. Ну а огурцы воровством я не считала, это просто была игра.

На следующий день мы начали копать землю под землянку. Было жарко и с непривычки тяжело, но мы все равно с энтузиазмом копали. Вырыв довольно приличную яму, решили, что продолжим завтра, а пока договорились сходить к пожарной вышке, возле нее росла земляника, и подкрепиться не мешало. Вообще мы любили гулять по лесу, я даже и не знаю, что нас туда тянуло. Мне иногда хотелось, чтобы мы заблудились, и чтобы нас искали, может даже написали в газете, как мы бесстрашно справились со всеми трудностями…

Но мы никогда не терялись, так как в лесу хорошо ориентировались.

Поев земляники, мы решили залезть на вышку. Она была высокая, с нее лесники наблюдали, не горит ли лес. Туда я забралась легко, но когда посмотрела вниз, поняла, что слезть не смогу.

Все слезли, а я все стояла наверху и чувствовала, как слабеют мои ноги и дрожит все тело. Тогда подруги начали кричать: «Н.О.», и я, собрав волю в кулак, потихоньку слезла. Но после этого поняла, что высоты я боюсь больше всего на свете.

Вечером Люська Королькова и Олюшка Семкина отказались с нами играть, а сами пошли гулять на мост с ребятами с другого конца деревни. Они были нас постарше, и видно было, что у них появились другие интересы, чем у нас. Нам казалось, что это предательство, что они променяли нас на каких-то ребят.

На следующий день ко мне пришла Танька Ермакова и сказала, что в клубе будут показывать «Свадьбу в Малиновке». Мы нашли с ней две пустые бутылки и решили сдать в магазине. Вообще это была удача — бутылка стоила двенадцать копеек, а кино — пять копеек, у нас оставались еще деньги на прессованный какао с сахаром, который мы очень любили и называли «какавка».

Вечером мы сидели в клубе прямо на полу перед экраном, так как близкие места были заняты, а это все же лучше, чем сидеть на стульях, но далеко.

Фильм нам понравился, особенно мы смеялись над Попандопуло. Толька Маруся задумчиво произнесла: «Чего вы ржете, он такой красивый….» Мы знаем, почему она так сказала, ведь он пел песню: «На морском песочке я Марусю встретил…», и наша Маруся в него влюбилась.

После фильма мы остались в клубе. Там ребята постарше затеяли игру в честность: поочередно все кладут рука на руку и когда ведущий говорит: «стоп», тот, чья рука оказалась сверху, честно отвечает на вопрос, который зададут. Петьке Маркину задали вопрос, кто из девчат ему нравится и он, смущаясь, ответил: «Девочка, которую Боренька Паршин любит».

Возвращаясь из клуба, мы с Танькой Ермаковой возмущались, что с людьми делается, даже Петька и тот влюбился.

На следующий день мы собрались дома у Маруси. Решили, что вечером пойдем на тот конец деревни, и как взрослые девушки будем петь песни. Маруся отправила Ленку в магазин за одеколоном «Светлана». Придя в магазин, Ленка попросила, чтобы ей подали «Светку». Продавец долго не могла понять, что она хочет. После долгих объяснений Ленке наконец удалось купить одеколон, и довольная тем, что смогла выполнить задание, она вручила одеколон Марусе.

Как стемнело, мы взялись под руки и с песнями пошли на другой конец деревни. От нас всех одинаково пахло одеколоном.

Дойдя до дома Романковых, на скамейке увидели знакомых ребят. Они стали рассказывать анекдоты, было весело. Мы договорились, что завтра встречаемся на том же месте.

Когда на следующий день мы пришли, ребята уже сидели на скамейке под ветлой. Мы присоединились к ним, и только сели, вдруг с дерева на нас полилась какая-то жидкость.

Ребята стали смеяться, а мы не могли понять, в чем дело, но когда посмотрели наверх, увидели Марусиного брата Колю. Оказывается, его подговорили, чтобы он на нас пописал сверху. Коле конечно влетело, а на ребят мы сильно обиделись, хотя они искренно не понимали почему, ведь было же весело…

Вот такие у нас были женихи.

Днем мы часто собирались у Маруси дома. Играли в бумажных кукол, платья для них рисовали сами. Когда надоело играть, кто-то предложил нарвать щавеля, который рос на меже, разделяющей огороды бабушки Любы и Матвевны.

Однако дело это было непростое. Матвевна всегда была начеку. Она, как зоркий сокол, смотрела в окно, и нам пришлось по-пластунски ползти по меже между картошкой. Но не тут-то было, раскрылось окно, и Матвевна закричала: «Шишиги, уйдите с огорода, всю картошку помнете».

И мы решили ей отомстить. Не помню кто предложил, но идея нам всем понравилась.

На чердаке нашли старую сумку-кошелку. Напихали туда золы, кусочков тряпок, битую посуду и еще всякой всячины. Когда все уже спали, сумку повесили возле входной двери дома Матвевны. Ночевать мы остались у Маруси на сушилах.

Любопытство пересилило утренний сон, и мы с нетерпением наблюдали, что же будет дальше.

Заметив сумку, Матвевна не стала смотреть, что там, а позвала свою подругу Гордевну. Они долго что-то обсуждали, затем стали креститься, палкой сняли сумку, разожгли костер и стали сжигать содержимое. Позднее Гордевна рассказывала соседкам, что кто-то сделал приворот на сына Матвеевны, и они еще долго решали, кто же это мог быть.

Как и в любой деревне у нас были люди, про которых говорили, что они могут колдовать, знаются с «нечистым». Это были две бабушки. Они жили на разных концах деревни. Однажды отец рассказывал, что когда вывел коня, чтобы вспахать огород, одна из этих бабушек проходила мимо. После этого конь стал как вкопанный, и его не могли сдвинуть с места. Много разных случаев рассказывали про них. Не знаю, так ли это было на самом деле, но мы, детвора, их боялись и когда проходили мимо, руки складывали в кукиш, говорили, что так они ничего не смогут сделать.

Было много разных суеверий, а вот к вере нас никто не приучал. Церковь была разрушена, родители не молились, в школе говорили, что бога нет. И вот однажды в деревне появились монахи. Они купили небольшой домик, жили уединенно, ни с кем не общались, носили черные одежды. Рассказывали, что монастырь, в котором они жили, закрыли, а монахи разъехались по округе. Нам было очень странно видеть таких людей, и мы сочиняли про них разные небылицы. Говорили, что они по ночам делают деньги. Я помню, как вечерами с подружками мы долго ходили возле их дома, подглядывали. Уж очень хотелось увидеть, как они делают деньги.

В церковь, вернее на развалины, что от нее остались, мы тоже частенько бегали. Лазили по подвалам, искали клад. Не знаю, кто нам про это сказал, но мы были уверены, что попы были люди богатые, а значит и клад должен быть.

Нас запросто могло там придавить, так как конструкции были старые, и все держалось на честном слове, но об этом мы не задумывались.

Старые люди говорили, что церковь была очень красивая, все потолки были расписаны сценами из библейской жизни. Находилась она в красивейшем месте как и подобает церкви.

Однажды приехали археологи, это слово я тогда услышала в первый раз. Они разбирали завалы, забрали сохранившиеся иконы, фрески, и я слышала, как они разговаривали со взрослыми жителями деревни и сожалели, что была разрушена такая красота.

На следующий день мы с подружками пошли в клуб, даже пытались танцевать друг с другом. После клуба отправились опять гулять по деревне. К нам присоединились ребята. Гуляли мы обычно гурьбой и ни о чем не помышляли. Но в этот вечер провожать до дома меня пошел Митя Ручкин. Этот мальчик был постарше меня, высокий и кудрявый. Подружки говорили, что он даже красивый, но я почему-то никогда не обращала на него внимания. И вот подойдя к калитке, когда я уже собиралась уходить, Митя взял мою руку и тихо сказал, что любит меня. В тот момент меня охватило сильное волнение, закружилась голова, и я не понимала, что в этом случае надо говорить и как себя вести.

Помню только, я сказала ему, что об этих глупостях нам рано думать, и вообще я хочу стать следователем, а он с какой-то любовью. Митя молча повернулся и ушел. Мне было его жалко, но что я могла сделать. Ведь я и вправду была не готова к таким признаниям.

Когда я рассказала подружкам о случившемся, к моему удивлению большинство из них меня не поддержало. Они сказали, что я напрасно отказалась с ним дружить, Митя хороший парень.

Но у нас оставалось незаконченным одно дело — землянка. Яма была вырыта достаточно глубоко, нужно было положить бревна и все прикрыть еловыми лапами.

Договорились пойти рано утром. Но вечером, играя в прятки, я подвернула ногу. Когда на следующий день за мной зашли подруги, нога у меня распухла, мне было больно на нее встать, и они отправились без меня. А когда вернулись, по их виду я поняла, что что-то произошло. Оказалось, бревна не выдержали, и весь настил рухнул в яму. Тогда мне стало ясно — это все…

Мне не просто было жалко землянки, я поняла в тот момент, что от нас уходит детство с его забавами и шалостями.

На другой день мы как всегда собрались у Маруси. На улице была гроза, дождь лил как из ведра.

Вообще таких раскатов грома и молний как в Горицах я больше не видела нигде. Может это связано с тем, что деревня находилась на горе, а может что-то со структурой земли… Я не знаю, но только нередко гроза заканчивалась пожаром.

В тот день случилась беда. Несколько детей возвращались с колхозного поля. В руках у них были ведра. И молния попала в Олю, девочку из другого конца деревни.

Я никогда не забуду горе матери, вырастившей без мужа прекрасную жизнерадостную девочку и в один миг потерявшую ее, а с ней и смысл жизни. Тогда, наверное, впервые мы столкнулись со смертью сверстника и поняли, что не все так безоблачно в этом мире.

Вообще это было время больших перемен. Время, когда усиленно шло освоение космоса. Я помню, как пугалась моя мама, когда по радио раздавался голос диктора: «Внимание, внимание, говорит Москва…» Первое, что срывалось с ее уст — «война». А потом оказывалось — это очередной полет в космос. Тогда мы знали всех космонавтов, гордились, что обгоняем Америку.

А в колхозах шло не все так гладко. Особенно в наших краях, непригодных для земледелия. Доводились разнарядки, что нужно посеять, сколько собрать. А на наших песках вырастить и собрать можно было далеко не все, что спускалось сверху.

Я помню, как члены правления колхоза ходили по деревне, замеряли землю, отведенную под огороды, и не дай бог кто лишнего распашет, никем не обрабатываемые земли рядом со своим участком.

А сенокос…

Сначала все лучшее скашивалось для колхоза, а уж затем жители тянули жребий, какое место для сенокоса достанется им. Как правило, без слез на эти наделы смотреть было нельзя: ухабы да ямины. И чтобы прокормить свою корову, наши родители украдкой старались что-то накосить, а затем опять же украдкой привезти сено домой.

И потихоньку молодые семьи стали уезжать в город и из нашей деревни.

Первыми собрались к отъезду Ермаковы. Мне было жалко расставаться с Танькой, с ней было интересно играть, и вообще она была классная.

Я помню как в первом классе мы радовались, что нас посадили за одну парту. А когда пришли в школу на следующий день, увидели, что за нашей партой уже сидят мальчик с девочкой.

Естественно, мы начали их прогонять, а они вцепились в парту и начали плакать.

Тогда мы силой их стали выталкивать. Хорошо, что вовремя подошла наша учительница Мария Алексеевна. Оказалось, мы зря их выгоняли, наша парта была следующая.

А сколько раз нам вместе попадало за наши проделки.

Мы часто любили играть на конном дворе. Там были старые брички, коляски, в них мы играли в домики. Для чего-то нам понадобилось стекло, выход нашли быстро, решили разбить окно в помещении, где находились лошади. Когда стекло рассыпалось вдребезги, к конюшне подходил конюх дядя Митя. Мы побежали домой. Родители заметили по нашему поведению, что что-то произошло, но мы молчали. Дядя Митя шел за нами следом и рассказал отцу о нашей проделке. Тогда нам влетело — вдвоем.

Однажды, играя в войну, дегтем нарисовали друг другу на лбу звездочки. Когда в таком виде пришли домой, то нам опять всыпали «по первое число».

И вот — Танька уезжает…

Помнится, тетя Маня мне говорила: «Не расстраивайся, скоро к нам проведут железную дорогу и у нас будет как в городе».

Железную дорогу конечно никто не провел, и три года спустя мои родители тоже переехали в город.

Прощайте мои Горицы, прощай мое детство.