Dixi

Архив



Ольга РЯБЦЕВА (г. Москва) МОЯ ИНГУШЕТИЯ

Рябцева

Мой друг, зная, что я пописываю, уговорил меня приехать в Ингушетию. Я долго сопротивлялась, сомневалась, расспрашивала его про форму одежды и правила поведения в мусульманской республике. Честно сказать, было некомфортно, отчасти потому, что еще не стерлись воспоминания о том, как в аэропорту Дубаи несколько лет назад меня взяли под белы ручки и провели к старшему офицеру аэропорта, толстому усатому арабу с вторым подбородком, восседавшему за столом, премерзко мне улыбавшемуся и окруженному с двух сторон вассалами с карабинами. Минут десять он измывался надо мной, пока я пыталась угадать причину задержания, высказывая свои догадки о том, что же я нарушила. Оказалось: не джинсы, не короткая стрижка и не открытые от предплечий руки (я была в футболке) меня предали. А то, что я жевала жвачку — во время Рамадана. Была отпущена с миром после заверений в своем безграничном уважении к законам Арабских Эмиратов и расписавшись в своем незнании таких нюансов (могла бы, кстати, изучить вопрос заранее), но осадок остался.

Но, как никто другой умеющий уговаривать самых разных людей, мой друг заверил меня, что будет возить по красивейшим местам Ингушетии, познакомит с множеством интересных людей, потому что хочет, чтобы я влюбилась в Ингушетию и донесла это до своих читателей. В общем, устоять было невозможно.

 

Природа Ингушетии поражает своей красотой. Каждые пятьсот метров я толкала в плечо своего друга, который беспрерывно вел какие-то сложные переговоры с бесчисленным множеством людей, забавно для русского уха перемежая ингушские слова с русскими. Он, уже зная, чего я хочу, либо сдавал назад не прерывая разговора свой Ниссан Патрол, пока я не показывала ему «стоп», либо просто останавливался, я выходила и фотографировала все понравившиеся мне ракурсы. Сначала он смеялся надо мной, не понимая, зачем на переднем плане мне нужен размытый чертополох, а на заднем — четкие контуры гор, или наоборот — четкий передний план и размытый задний, а потом стал выискивать интересные ракурсы сам. Батарейка моего SonyCyber-shot предательски села на второй день, аккурат на водопадах, на которые в составе геологической экспедиции приезжал в конце 19-го века великий русский химик Дмитрий Менделеев (эта фотография висит в каждом отеле в Ингушетии), а «зарядку» я предусмотрительно оставила дома, так что на третий день пришлось приноравливаться к ай-фону вместо фотоаппарата. Но все же заснятые кадры изумительно передают свободу и простор, величие и невозмутимость гор, контрасты света, сходящиеся линии ущелий, вертикальные и косые слои горных пород и зацепившиеся за высокие вершины облака на фоне пронзительно голубого неба.

Мы побывали в самом древнем христианском храме на территории России — Тхаба-Ерды (недавно посетившие его российские историки утверждают, что возраст этого храма гораздо больше, чем озвучивается официально — 8-9 век н.э., и составляет не менее 3 000 лет). Дословный перевод названия: «это есть наша вера». Мы облазили башенный комплекс Эгикале.

Ингуши с незапамятных времен селились в каменных башнях, которые до сих вызывают недоумение ученых: как возможно было рассчитать параметры постройки, выбрать место именно таким образом, чтобы башни простояли более тысячи лет, пережив все землетрясения, и при этом обеспечивали максимальную защищенность тейпу. Кстати, место для сторожевой башни выбиралось так: наливали молоко, если оно не уходило в землю за сутки, то это было правильным местом. А за замковый камень, который венчал башню и удерживал всю конструкцию, давали четыре коровы.

Кофе в Ингушетии не любят. Поэтому вряд ли вам удастся где-нибудь выпить хороший кофе. К комфорту относятся проще, чем разнеженные европейцы. Но, во-первых, сегодняшние инвесторы туристических комплексов (читай: истинные патриоты) учитывают все даже брошенные вскользь замечания и мгновенно их исправляют. А, во-вторых, в горную Ингушетию приезжают не за комфортом, а за впечатлениями: бейс-джамперы, горнолыжники, сноубордисты, археологи и исследователи, геологи, и те, кто интересуется промышленным производством минеральной воды (относительно недавно там побывал Перье и был страшно удивлен, что чистейшая вода из источника, который ему показали, используется на технические нужды). Коровы здесь — тоже альпинисты. Пасутся исключительно в горах и могут спрыгнуть на дорогу с 10-метровой высоты, виртуозно подтормаживая на откосах… Или лежать прямо посреди дороги. А что? Тепло, сухо, все уважительно объезжают. Чем плохо?

Строительство дорог и горнолыжных трасс, альпинистских лагерей (кстати, устроенных по последнему слову, комфортных, чистых и мобильных), газификация труднодоступных районов, проведение международных мероприятий, таких как нашумевший недавно мировой чемпионат по боям без правил М1. Но здесь все-таки не об этом. А — о людях.

 

Когда на третий день моего приезда я узнала, что мне предстоит встретиться с главой администрации района и руководителем спасотряда МЧС, честно сказать, захотелось куда-нибудь спрятаться, сослаться на головную боль, в общем, соскочить с этого дела. Ну кто, скажите, я — непрофессиональный журналист и сценарист, он же — поэт, он же — писатель, и кто эти люди, в руках которых сотни человеческих жизней? Ежедневно.

Встреча состоялась около полуночи в пустом ресторане на вершине горы. Специально для нас включили подъемник, под тихое верещание которого и посвист сов, отчетливо видных на деревьях, мы проплыли вслед за собственной тенью, проецирующейся на соснах по сторонам и под молчаливое одобрение звезд, подмигивающих как-то неправдоподобно близко. После шестнадцатичасового напряженного рабочего дня наверху нас уже ждали Абдулла и Ахмед.

Что такое Ингушетия? Это — когда мужчина, на могучих борцовских плечах которого (кто в Ингушетии — не борец?) лопается толстовка и который был отправлен в армии на гауптвахту за отказ мыть полы («есть несколько вещей, которые я умру, но делать не буду». А после только чудом не был поколочен посохом своего отца, которого вызвали «образумить» сидевшего уж две недели на гауптвахте сына за то, что он ударил человека), встает при появлении женщины и следит за тем, чтобы ее чашка всегда была наполнена чаем. (При появлении женщины и старшего по возрасту вообще принято привставать). Этот мужчина — Абдулла. Начальник спасотряда. Глава местного МЧС. Совсем недавно его отряд без кошек и страховки забрался на Столовую гору (высота 2 993.7 м над уровнем моря), чтобы спустить оттуда то, что осталось от разбившегося base-джампера. А два года назад он ночью поднял свой спасотряд и эвакуировал жителей труднодоступного района только потому, что ему позвонил местный житель, считающийся ясновидцем и сказал, что утром пойдет большая вода. Абдулла позвонил своему отцу, тот проверил уровень воды в яме и сказал, что вода действительно стоит высоко и что такого давно не было. Несколько дней перед этим в горах шел дождь. Утром, после эвакуации населения, Абдулла не находил себе места, чувствуя себя полным идиотом. 7 часов утра. Ничего не происходит. 8, 9 часов — все спокойно. Абдулла понимает, что нужно думать о поисках другой работы. В 10 утра хлынул, сметая все, разрушительный поток с гор. БТРы пограничников плавали в бушующей водяной грязи как щепки, мощные деревья выворачивало с корнями, дороги размыло. Люди уцелели благодаря Абдулле и его высокопрофессиональной команде. Сегодня он приехал после длинного трудового дня, одним из не самых важных событий которого было сопровождение группы, совершавшей подъем на скорость на Столовую гору (по вертикали это около километра). Самому возрастному участнику восхождения было 82 года.

Он получает зарплату 26 тыс. рублей, уже несколько лет не может выбить помещение для спасотряда и спецснаряжение. Жена, двое маленьких детей. Он не боится возражать и говорить неприятную правду президенту республики Юнус-Беку Евкурову когда речь идет о защите интересов его спасателей.

Абдулла, как он говорит о себе, ничего никогда не учил, ну, кроме как в школе конечно, не историк, не краевед, все его знания — из бесед со стариками, отцом, дедом и прадедом. Без заминки называет девятнадцать (!!!!) своих предков по нисходящей: дедов, прадедов, прапрадедов и т.д. (А скольких знаем мы?) «Я редко говорю по-русски», — извиняется он. При этом его речь удивительно литературна и образна, мой слух, конечно, улавливает акцент, но его манера построения фразы и его лексика совершенно неожиданны для меня. Он затруднился пожалуй всего пару раз, одним из которых было слово «праведный». Я поражена. И говорю ему об этом.

То, что рассказывает Абдулла, похоже на выдумки. Но я точно знаю, что передо мной — кристально чистый и честный человек (кстати говоря, при своей смехотворной зарплате, несопоставимой с возложенной на него ответственностью, отказавшийся недавно от полумиллионной взятки), которому нельзя не верить. Он рассказывает о своем прапрадеде по имени Дошлок, который жил и до принятия Ингушетией мусульманства, и после. Ингуши стали массово переходить из христианства в мусульманство после 1860-го года. Рассказывая, Абдулла все время крутит синюю шапочку на своей голове, то ли волнуясь, то ли смущаясь. При этом меня удивляет, что его челка не меняет формы и положения… Так вот, Дошлоку было двадцать лет, когда отец засватал за него пятилетнюю дочь соседа. Девушка росла красавицей, свадьба должна была состояться по достижению ею двадцатилетнего возраста. Но в двадцать лет она внезапно умирает…

У ингушей был обычай: если человек вошел в твой дом и схватился правой рукой за цепь, на которую подвешен котел для еды, он становится гостем на три дня, и ему не может быть отказа ни в чем. И отец умершей девушки зашел в дом и схватился рукой за цепь. «Я потратил калым, который ты выплатил мне пятнадцать лет назад, — сказал он отцу юноши, — и не могу его вернуть, а также не могу отдать свою дочь за твоего сына, потому что она умерла. Но моя жена беременна, и если родится девочка, она станет невестой твоего сына». На том они и порешили. Родилась девочка. А Дошлока забрали в армию. На двадцать пять лет, как было заведено в царские времена. И вернулся он в возрасте шестидесяти лет, когда его невесте исполнилось двадцать пять. Они поженились. Жена родила ему три золотые двойни подряд: мальчик-девочка. И умерла в возрасте ста лет, намного раньше Дошлока. Когда его спрашивали, сколько же ему лет, он говорил, что сто пятьдесят четыре урожая было собрано за его жизнь.

 

А еще Абдулла говорит, что его отец учил его, что настоящий мусульманин должен знать и беспрекословно выполнять восемь правил. В том числе: не садиться в присутствии старших, никогда не отвечать на вопросы сразу, пять раз в день совершать намаз, уважать своих жен, которых мусульманин может иметь до четырех (если способен обеспечить их всем, в чем они нуждаются и в равной мере, чтобы никому не было обидно), но лучше — прожить всю жизнь с одной женой. Мужчины погибали рано, поэтому на одного мужчину в старые времена приходилось, говорят, до десяти женщин.

Многие ингуши сейчас учатся, живут и работают не на исторической родине, а по всему миру, включая, конечно, российские города. Когда друга Абдуллы, учившегося в Ростове, его сокурсница спросила, почему он всегда так долго ждет, прежде чем ответить, тот объяснил это таким образом: сначала я должен услышать твои слова, потом перевести на ингушский, потом — придумать ответ, потом — перевести его на русский. Поэтому — долго. Абдулла смеется, рассказывая это, и все остальные — тоже.

Стариков за сто лет не осталось совсем, сетуют все мои собеседники, лет десять-пятнадцать назад еще можно было встретить старца. Теперь — нет. А раньше каждую пятницу после намаза старейшины ходили по домам, разговаривали с больными, приносили справедливо разделенную помощь (добровольные пожертвования населения). И все знали, что это — правильно, что так надо. А про совершившего что-то плохое старики говорили: его не нужно наказывать, худшим для него наказанием будет его отлучение от родной земли. Ваххабиты все испортили. Мусульманство не имеет к ним никакого отношения.

Рассказывая, Абдулла продолжает крутить свою тюбетейку. На мой вопрос, почему он обращается ко мне на «вы», если в ингушском языке нет такого слова, он возмущенно (настолько, насколько позволяет его уравновешенный и спокойный темперамент) отвечает: «Ну как же я могу говорить вам «ты»? Разве вы говорите незнакомым людям «ты»? И к тому же вы — женщина».

Прощаясь, Абдулла говорит мне (и я опять чувствую его смущение): «Если вам захочется приехать снова или если понадобится какая-то помощь» … «Не дай Бог, чтобы мне понадобилась ваша помощь», — в шутку перебиваю его я, — «я про другое … знайте, что у вас тут есть друзья, к которым вы всегда можете обратиться». И я понимаю, что это — не пустые слова.

 

Ахмед.

Стройный, высокий, широкоплечий красавец, бывший десантник. Много лет прожил в Орле, родители — преподаватели. Ясный внимательный взгляд голубых глаз (едва заметная усталость после шестнадцатичасового рабочего дня, пять из которых он провел на совещании у Президента Республики, а там «просто» ничего не бывает), чистая грамотная речь, протягивает мне руку при знакомстве, совершенно меня этим поражая. Я же знаю, что здесь так не принято. «Почему не принято? У нас все так же, как у вас», — смеется Ахмед. Увидев день спустя такое же точно красивое лицо в аэропорту Магас на рекламном проспекте, я даже вздрогнула. Приехал за пятьдесят километров (здесь это — не расстояние) ночью специально для встречи с журналисткой, интересующейся историей Ингушетии. У него около восьми тысяч фотографий гор, исторических памятников, героев войн, в которые была вовлечена Ингушетия, среди этих фотографий — много полных Георгиевских кавалеров. Пять лет назад он стал главой администрации района. С тех пор себе не принадлежит. Когда, уже во втором часу ночи, мы прощаемся, я спрашиваю Ахмеда, как же он при таком режиме восстанавливается, если не пьет спиртного вообще, а на спорт нет времени? (Кстати, Абдулла тоже не пьет). «Ну, мы ведь отдыхаем, просто сидим и разговариваем», — отвечает Ахмед. «Сейчас приеду домой, совершу намаз. Знаю, что спать не смогу. Слишком завелся на совещании с Президентом. А вообще, где бы что ни случилось в районе, я должен быть там не позднее, чем через два часа. Так что приходится подстраиваться». Ахмед звал в гости, хотел зарезать барана назавтра, показать свой яблоневый сад, в котором растет несметное количество яблок сорта апорт, привезенных из Казахстана (куда ингушей выслали в двадцать четыре часа в 1944 году) и привитых на местные сорта. Но назавтра я улетала.

 

Салман.

Его машину знают все в Ингушетии. Он прокладывает дороги, строит горнолыжные курорты, самую большую в Европе мечеть (в Магасе), у него еще множество объектов уже в работе и пока в проектах. Проводит фестивали. Вот в мае подготовил международный фестиваль М1 — бои без правил, который привлек шесть тысяч зрителей со всего мира. Он обладает таким даром убеждения и так способен зажигать людей, что те, кто сначала требует процентов и откатов, приходят к нему какое-то время спустя и говорят, что готовы работать бесплатно, только чтобы быть причастными к тем большим делам, которые инициирует и воплощает здесь Салман. В будущих проектах — мини-отели в горных пещерах и башнях. Про башни Салман говорит так: мои предки жили здесь тысячу лет назад и вынуждены были покинуть свои родовые гнезда в тридцатые годы прошлого столетия, когда НКВД взрывал башни, чтобы выгнать из них ингушей. «Я хочу вдохнуть жизнь в эти места, чтобы лилась вода на иссушенные солнцем камни, чтобы приезжали туристы со всего мира, и в этих старинных башнях, давно не слышавших детского смеха, зачиналась новая жизнь». Он уверен, что десятки поколений его предков будут одобрительно качать головами, глядя на эти живительные изменения.

 

Я так и не привыкла за четыре дня, проведенные здесь, к тому, что пять-шесть раз по дороге от точки А к точке Б машину Салмана кто-то останавливал, чтобы переговорить по срочному делу, или он тормозил где-то, чтобы дать указание или обсудить что-то важное с мастером или бульдозеристом.

Они думают о будущем свой малой Родины, они готовы тратить на это свое время, жизни, вкладывать собственные (не федеральные!) деньги (лишь бы не мешали, а помогать — не надо). Все, что делается хорошего сейчас в Ингушетии, делается настоящими патриотами, такими как Ахмед, Салман, Абдулла. Теми, кто хочет, чтобы люди жили лучше и праведнее, чтобы потомки не забывали родной язык (сегодня 80% школьников его не знают) и законы своих предков, которые помогали этому народу выживать в течение столетий.

Утром — самолет. Но сейчас, в два часа ночи, стоя на балконе своего номера и утопая в звездах, я буквально и дословно чувствую, как все мое существо наполняется, словно кувшин родниковой водой, гордостью за народ, родивший таких сыновей как эти сильные и благородные мужчины, с которыми я сегодня познакомилась.

И Абдуллу, и Ахмеда, и Салмана очень волнует нарастающая снежным комом проблема замусоривания гор и в первую очередь памятников культуры ингушского народа. Я видела это своими глазами, и это — чистейшее и гнуснейшее варварство. Причем все трое моих собеседников со стыдом констатируют, что гадят не русские или иностранные альпинисты или туристы, а свои, в особенности чиновники. Абдулла говорит, что не знает, куда себя деть, когда группа, взошедшая на гору, видит свалку мусора вместо первозданных красот.

И они всегда возят с собой в багажниках 120-литровые мешки и развешивают их на специальные металлические рамы, которые заказал и установил на обзорных площадках и в туристических местах Салман, а полные мешки загружают в свои внедорожники, чтобы выбросить в ближайшем баке. Говорят, народ начал привыкать бросать не прямо на землю, а в мешки. Тысячекубовые баки закупил, установил и регулярно вывозит из туристических мест Ахмед. Это — серьезная проблема нарушения экологического равновесия древних памятников. И они обсуждают мировой опыт борьбы с мусором, а также каким образом можно воздействовать на сознание мусульман. Ведь сказано в Коране: «Тот человек, который поднимет камень с дороги — ему будет записан хороший поступок, а тот, у которого есть хороший поступок — он войдет в рай», а убрать мусор равносильно тому, как если бы пять раз помолиться.

Захваченные «на случай» туфли на каблуках остались невостребованными, также как и опасения по поводу того, что мои слова, одежда или действия могут быть восприняты местным населением как-то неверно.

Желая усилить мои впечатления о его родине, мой друг поменял мне билет на бизнес-класс, о чем я тут же пожалела, потому что в ВИП-зале его знали все, и он с каждым должен был хотя бы пять минут поговорить. Кроме того, с некоторыми из них тут же обнаружились деловые интересы. Потом он поспешил на встречу с юристом, прилетевшем в Магас тем же самолетом, в который ожидала посадки я. Я привлекалась к разговору с министром строительства, другом из Дагестана и прочими важными и серьезными и дорого одетыми людьми.

Вместе с едой на подносе пассажирам бизнес-класса принесли какое-то неимоверное количество маленьких баночек с красной икрой, горчицей, медом и пр. Когда красавица-блондинка бортпроводница Лилия с непостижимым образом уложенной вокруг головы косой и выполненным с большим вкусом макияжем пришла забирать поднос, я, слегка смущаясь (как бы не показалось жлобством), сказала, что баночки забрала бы для дочки и попросила ее найти для них пакетик. Она ответила, что конечно, я могу это сделать. Сквозь бокал с золотистым белым вином рассматриваю совершенно мультфильмошные коконы хлопковых облаков в иллюминаторе, когда кто-то трогает меня за плечо. «Разрешите сделать подарок вашему малышу», — улыбается вторая бортпроводница, брюнетка со стильной стрижкой, Маша, и протягивает мне огромный пакет с баночками с джемом, медом и сгущенкой. Я подавила первый неосознанный порыв ответить (возможно, вспомнив Абдуллу) и поблагодарила ее от души. Язык не повернулся сказать, что моему «малышу» недавно стукнуло двадцать четыре годика.

Твое здоровье, Ингушетия! И — до скорого свидания!

 
html counter