Владимир ТРУШНИКОВ (г. Калининград) СЕНЕЧКИНЫ ИСТОРИИ

Перст судьбы

Старику под девяносто глупо рассуждать, каким образом лучше умереть. Смерть подстерегает его за каждым углом, и выбирать здесь не приходится. А смиренность и добродушие — вот то, что позволяет встретить достойно ее ледяные объятия.

Сенечке до старости было гораздо дальше, чем в обратную сторону. Однако вопросы предстоящего небытия интересовали его необыкновенно. Не антураж вроде похоронного ритуала, плачущих детей, вдовы, прочей ерунды, а именно сама таинственная бездна мрака, которая необратимо сожрет его через какое-то время. Такие вот мысли нередко посещали его юную голову. Он даже подсчитывал, какая часть жизни оставалась у него в запасе, хотя бы примерно. Две трети? Три четверти? А может половина? О меньшем думать уже было страшно, вообще все это здорово щекотало нервы.

На «скорой» Сенечка работал кажется лет семь или восемь. Считался уже сравнительно опытным фельдшером, тем более текучесть кадров всегда была ужасной. Некоторые заболевали и умирали, большая часть увольнялась, кто-то счастливо уходил в декретный отпуск. Приходили новые люди, и история повторялась: увольнение, декрет или смерть. Оставались блаженные. Сенечка, по всей видимости, относился именно к ним. Высокий, худощавый, с почти постоянной смущенной улыбкой на рябоватом лице он всем своим видом отражал какую-то неприкаянность, отстраненность от окружающего мира. К тому же он немного заикался. Эту огреху он старался скрывать тягучестью речи, затянутыми, часто с повторами, фразами. Можно было подумать, что Сенечка тугодум и недотепа, но это было совсем не так. Иной раз он соображал довольно быстро, многие полезные вещи схватывал буквально на лету. За годы работы он например наловчился выводить пьяниц из запоев, заимел кое-какую клиентуру и некоторую известность. Между прочим, занимался этим не только в свободное от работы время, но даже и во время дежурства, что было трудно представить, зная о врожденной сенечкиной медлительности. Причем, «откапывая» алкашей, заикаться было необязательно, так же как незачем было стесняться, отсчитывая деньги за такую славную работенку.

Сенечка всегда был аккуратно одет и подстрижен. Этому его учила мама, которая считала медицину святым ремеслом. Неизменно в костюме с галстуком в блестящих туфлях и свежей сорочке он кричаще выделялся из массы неопрятно одетых в синюю униформу и стоптанные казенные сандалии вечно усталых угрюмых собратьев-сослуживцев. Свой белоснежный халат он бережно носил в портфеле, а когда надевал, не застегивал на все пуговицы, чтобы была видна содержащаяся под ним солидность. Таким он любил и уважал себя. Таким его любила мама.

Смена как-то сразу не задалась. Вызова сыпались один за другим. А тут еще пришли сразу две заявки на капельницы. Одного клиента пришлось отдать приятелю, тоже фельдшеру, выходившему на смену завтра. С оставшимся возился недолго: быстро усыпил, быстро прокапал, проинструктировал супругу, получил деньги и моментально испарился.

Рация в машине привычно надрывалась в безнадежных поисках пропавшего специалиста. Водитель устало отвечал, намеренно невпопад, ответы его ясности не вносили. Наконец появился Сенечка, с достоинством доложил о готовности. Из рации донеслись вялые угрозы, затем новый адрес.

Пенсионерка Вера Семеновна о смерти имела представления самые примитивные. В ней ее больше всего пугало наличие преисподней и всяких непонятных существ вроде чертей. Была ли она достойна геенны? По всем внешним признакам выходило, что нет. Но стоило об этом подольше подумать, как в памяти всплывали какие-то далекие полузабытые детали, и уверенность в своем местонахождении на том свете все же слабела. Вторым неприятным фактором являлось неизбежное расставание с детьми и внуками. Зато маячила встреча с супругом, хотя это теперь, по прошествии многих лет, уже и не казалось волнительным и нужным.

С утра болела голова и ныло под ложечкой. Нельзя сказать, чтобы самочувствие сегодня очень отличалось от вчерашнего или от того, что было позавчера и вообще в последнее время. Но накануне произошел тяжелый разговор с соседкой. А потом позвонила дочь и сообщила, что не приедет до субботы. На душе стало неуютно и пакостно, хотелось снова пойти к соседке и высказать ей все недосказанное. Целый день пила корвалол, разнообразные таблетки, с незапамятных времен хранившиеся в домашней аптечке в неимоверном количестве. Корвалол успокаивал на время, таблетки не действовали вовсе. Ночью ко всему прибавилась бессонница. В половине первого Вера Семеновна набрала «03», минуту пообщалась с диспетчером, отомкнула замок в двери и легла в постель, ожидая докторов.

Сенечка дремал в машине, упершись подбородком в грудь и скрестив руки на животе. Ужин до сих пор не давали — много было вызовов. Они лежали в диспетчерской нескончаемые и нетерпеливые, словно злые духи, назначенные на погибель утомленного скоропомощного воинства. С ними ничего нельзя было поделать. Их можно было только накормить своей плотью, утолить своей кровью, усмирить своим духом.

Сейчас Сенечка ехал к очередной бабуле лечить очередную головную боль. Нажав пару раз на кнопку звонка, услышал наконец стандартное «Открыто!» Он вошел в полутемную прихожую, осторожно разглядывая пол, опасаясь запачкать туфли. Однако в квартире было относительно чисто. Прошел в комнату. Поздоровавшись, приступил к опросу и осмотру больной. До автоматизма заученными движениями сенечкины руки надували манжету тонометра. Сам он участливо слушал бабулю, отмечая про себя, что, пожалуй, вызов-то совсем зряшный, ни о чем. А ужин отодвигается все дальше.

Вера Семеновна была довольна. Доктор оказался очень внимательным, слушал не перебивая, говорил не торопясь. Сразу видно, серьезный молодой человек. Хотелось рассказать ему про все свои боли и обиды, не упуская ни одной мелочи. Когда Вера Семеновна дошла до самых интимных подробностей своего пищеварения, Сенечка вдруг насторожился, прервав тоску по ужину.

— А какой, вы говорите, был стул у вас сегодня? — спросил он, — Не черный?

— Черный! Черный! — радостно подтвердила Вера Семеновна. Даже если б доктор спросил: «Золотой?», она все равно ответила бы утвердительно. Так ей понравился Сенечка, и ей ужасно не хотелось его разочаровывать. Пускай даже в этом.

Такой оборот и назревавшая госпитализация круто меняли дело, проблема с ужином обретала ясную перспективу. Оставалось только провести одну небольшую и неэстетичную обязательную процедуру. Попросив у хозяйки немного растительного масла и надев перчатку, Сенечка с надеждой погрузил указательный палец в прямую кишку Веры Семеновны. Бабушка недоуменно охнула и испустила дух.

Ошарашенный Сенечка сидел с поднятым вверх роковым пальцем и робко оглядывал плоды своих трудов. Нет конечно, пациенты у него умирали, но чтобы при таких пикантных обстоятельствах… Он взял со стола телефон и стал набирать номер диспетчерской. Предстояло дожидаться милицию, об ужине можно было уже не мечтать.

Дух Веры Семеновны наверняка еще витал где-то здесь, в комнате. Но Сенечке было не до него. Он сидел в тишине одинокий, потерянный и сетовал про себя на коварную судьбу, на эту дурацкую работу, на нелепую старуху и на свой роковой указательный палец.

Ошибка

Вся наша жизнь — лишь череда ошибок и последующих их возможных исправлений. Родился человек, выбрался из материнского чрева, из комфортной среды наружу, пригляделся и заорал. Ошибся! И путь его дальнейший лежит в поисках того комфорта, где и о еде не надо думать, и не докучает никто с претензиями и вопросами разными. Короче, где тепло, сытно и безопасно.

Лежит малец в колыбели и жрать ему хочется. Усвоил, паршивец, что стоит закричать, непременно дадут сиську вкусную. А тут перестарался: дали, а он еще кричит. Получил доктора с больным уколом. Ошибся! Жадность в себе не смог усмирить. Потом этот недостаток до конца жизни глушишь, глушишь. У многих ничего не получается, а может и не хотят они, не пошел им этот урок впрок.

Вырос человек, возмужал. Женился. Ладно, дальше эту тему развивать не буду.

Ошибки разные бывают: большие, мелкие, роковые. Большие так судьбу меняют, что порой создают почву для следующих больших, а то и роковых. Мелкие иной раз и незаметны совсем. Однако кто их у себя замечает, тот большой умница, уважения достойный человек. Ибо осознание — уже половина исправления. Есть еще ошибки пустяковые, ничтожные, никаких обобщений и выводов не требующие. Случилась, и через минуту забылась. Как и не было ее.

Сенечка служил фельдшером на «скорой помощи». Работа тяжелая, но имеет ряд преимуществ: удобный график, большая самостоятельность, широкий кругозор и разнообразие жизненных ситуаций. Конечно, бессонные ночи со скачками с чемоданом наперевес бесследно не проходят. Внимание притупляется, появляются упущения, за которые начальство с удовольствием понизит твое денежное содержание. Так что гляди в оба! Будь бдителен, несмотря ни на что!

Как-то раз на дежурстве случился у Сенечки конфуз. Дело было весной. Еще лежал снег, который был уже несвежий, грязный, утоптанный. Ветер гонял по закоулкам полиэтиленовые пакеты. Голуби лениво клевали насыпанные кем-то на крышку канализационного люка хлебные крошки. Время приближалось к полуночи, когда Сенечка почувствовал в животе недвусмысленные позывы. Определенно это напомнил о себе мамин винегрет, съеденный несколько часов назад за обедом. В холодильнике места утром ему не нашлось, так что пришлось поставить баночку между рамами окна. День был солнечный, обед как всегда задержали, банка томилась между рамами слишком долго, чтобы не проявилось недовольство ее содержимого. Сенечка понадеялся на то, что ничего не случится, но вот, кажется, случилось.

Как назло, заехать на подстанцию никак не удавалось. Надежды же на волшебное исчезновение неприятных ощущений почти не оставалось, волнение в животе усиливалось с каждой минутой. Водители в таких случаях поступали просто: отправив бригаду по адресу, закрывали машину, забирались далеко в кусты или находили глухое место, делали свое дело и возвращались вполне удовлетворенные. Сенечка такой вариант категорически не принимал. Ему было стыдно и неудобно, ведь в городе трудно найти совершенно укромное место. К тому же он опасался испачкать там костюм и потом показаться на людях в таком виде. Наконец, было еще холодно, и Сенечка боялся простудиться. Оставался последний вариант — попросить пациентов воспользоваться их туалетом.

Вызов был к дедуле с высоким давлением. Общение через домофон обошлось без особенно уместного ночью «Кто это?». Дверь молча открыли, Сенечка вошел в темный подъезд и стал подниматься по лестнице. Расположение квартир в «хрущевках» он знал назубок, поэтому уверенно и быстро перешагивал через ступеньку своими длинными худыми ногами. Нужно было спешить. Одна мысль вдруг забеспокоила его: если дед, к примеру, живет один, туалет у него, скорее всего, не очень-то чистый. Следовало быть очень осторожным. Выбора, к сожалению, не было.

Поднявшись на третий этаж, Сенечка, уже немного пританцовывая, позвонил. Дверь открыла молодая женщина, за спиной которой, широко зевая, стоял круглолицый детина примерно такого же возраста.

— Здравствуйте! А где у вас здесь туалет? — отбросив прочь рудимент учтивости, твердо спросил вошедший. Обстоятельства поджимали. Живот бурлил уже так громко, что Сенечка был даже не совсем уверен, кто из них задал этот вопрос. Детина посторонился, указав ладонью. Сенечка поставил свой чемодан на стул, снял халат, повесил его в прихожей и, ни слова не говоря, скрылся в кабинете.

Очарованный фельдшер почти десять минут пребывал в нирване, сросшись в одно целое с белым фаянсовым постаментом. Туалет оказался вовсе даже ничего: чистота, кафель, бумага мягкая, дорогой освежитель воздуха. «Старик наверное в спальне, — рассуждал Сенечка. — Ничего, подождет со своим давлением. Должно быть и не в первый раз оно у него подскочило». Все же нужно было закругляться, потому что за дверью слышалось невнятное бормотание хозяев, прерывающееся напряженными паузами.

Со смущенной улыбкой выйдя в коридор и надев халат, Сенечка без прелюдий, но как мог ласково обратился к молодым людям:

— Где больной?

Детина усмехнулся, окинув Сенечку веселым взглядом.

— У нас нет больных, мы врача не вызывали, — осторожно сказала хозяйка, взглянув на Сенечку с жалостью в глазах. Бедный фельдшер покрылся пятнами.

— Это девятая квартира? — почти безнадежно спросил он.

— Девятая выше, над нами, — упрямо заявил детина. Без сомнения, он был прав. Ситуация не оставляла возможности для дискуссий и объяснений. Необходимо было ретироваться, и как можно быстрее.

Возвращаясь с вызова, Сенечка понял причину своей оплошности: на первом этаже не было квартир, его весь занимала какая-то контора. Впрочем, это лишь отчасти оправдывало Сенечкин просчет. Теперь следовало ожидать некоторых неприятностей. Первая: эти ребята из пятой квартиры звонят на Центр и сообщают, что к ним ввалился очевидно пьяный доктор, нагадил в туалете и ушел без объяснений. Запросто «вычислив» Сенечку, руководство со всем присущим ему злорадством не только вдоволь потаскает его мордой по столу, но и, как принято, снизит проценты за качество работы. Вторая неприятность заключалась в широкой огласке происшедшего. Все вокруг конечно станут хихикать, показывать пальцем, подходить с ехидными вопросами. И это бы Сенечка пережил. Но он был одинок, несмотря на сильное желание обзавестись подругой. Годы шли, девушки его как-то не очень замечали, не проявляли какого-либо заметного интереса. А после этой кошмарной истории с такой-то репутацией, пусть на некоторое время, на завязывание романтических отношений в своем кругу можно было уверенно поставить жирный крест.

Вот так даже мизерная нелепая ошибка способна ввергнуть человека в уныние, создать неверное мнение о нем окружающих и в конечном счете изменить его судьбу самым безжалостным образом.

Почки

или

Лыжная рыбалка

Говорят, одна голова — хорошо, а две — лучше. Трудно спорить, если конечно не принимать во внимание, чем эти головы забиты, какие умственные задачи они вознамерены решать. У нас, к примеру, издавна существует традиция «соображать на троих», что, по идее, должно еще на треть повышать интеллектуальную производительность варианта с двумя головами. Однако опыт показывает обратное: ничего путного не выходит из такого симбиоза, а только всякие безобразия и семейные драмы.

Сенечка получил вызов за город на озеро, в котором летом в выходные дни, если позволяла погода, он сам иногда купался в компании мамы и соседки Людмилы Михайловны. Отдых был так себе: вездесущие карапузы, нетрезвые мужики, назойливые со своими бутербродами и разговорами мама с ЛМ мешали сосредоточиться и получать в полном объеме удовольствие от воды и солнца. Людей всегда было много. Горожане жадно потребляли редкие дни хорошей погоды, и за это пенять им было нельзя. Но это летом. Сейчас же стоял январь, новогодние каникулы. Неделю тому назад наконец появился более-менее крепкий лед на водоемах, а вчера снова потеплело, с утра шел мокрый снег, который таял на земле, превращаясь там в грязную чавкающую под ногами жижу.

Вызов звучал как «утонул». Петрович гнал машину быстро, но не нарушая правил. Оба понимали, что если на самом деле «утонул», то лишний риск на дороге, да еще разбитой, может только добавить количество пострадавших. Если будет жив к приезду, то наверняка доедет до больницы. Тут уж можно и промаршировать со всеми средствами сигнализации.

На берегу встречал полицейский в форменной теплой куртке с поднятым воротником. Пальцем указал в сторону. У завалившейся ивы окруженный небольшой толпой на корточках босой и без брюк сидел и плакал мужик лет тридцати — тридцати пяти. На мужика было накинуто длинное пальто с капюшоном, из-под которого и доносились глухие всхлипывания. Собравшиеся по очереди совали ему в рот сигареты, он выкуривал каждую в три затяжки и тут же получал новую.

История его несчастий оказалась и банальной, и оригинальной одновременно. Накануне они с другом решили сходить на зимнюю рыбалку. Ввиду продолжительных празднований перед этим отправиться куда-то подальше не хватило желания и сил. Жены, также расположенные вывести обоих скорее на свежий воздух, велели далеко от дома не удаляться. Но тут как назло потеплело. По телевизору передали, что лед крайне хрупок и ненадежен. Стали думать: что делать? Друг притащил пару лыж и предложил передвигаться по озеру на них. Вроде бы за счет большой площади нагрузка на лед уменьшится, и провалиться под лед будет маловероятно. Вторую пару лыж, сколько ни искали, так и не нашли. Отправились с чем были.

Прибыли на место. Друг, надев лыжи, поспешил от берега и через несколько шагов провалился. Тонкий лед не выдержал, разошелся, образовав темную полутораметровую полынью. Лыжи, не сыграв первоначально предназначенной роли, сыграли для незадачливого рыбака роль роковую, поскольку лишили того возможности двигать ногами под водой. К тому же ботинки, быстро набрав воды, тут же потянули несчастного на дно. Его товарищ в порыве чувств кинулся на помощь, но и его ботинки тоже сразу набрали воды. Слава богу, отплыл он недалеко, а проезжавшие по шоссе увидели конец этой драмы и помогли выбраться. Они же раздели беднягу, нашли где-то пальто, вызвали полицию и «скорую». Первым прибыл молчаливый гаишник, за ним — Сенечка. Утонувший все еще находился в глубине темных вод озера и ждал водолазов.

Пока пострадавшего, поменяв чужое пальто на казенное одеяло, переносили в «Газель», вдруг появилась его жена. Откуда она взялась, каким образом едва не опередила «скорую»? В кустах, что ли, караулила? В десятый раз расспросив мужа об обстоятельствах трагедии, она села к нему в изголовье, растирая глаза и сморкаясь. Сенечку ее присутствие не радовало. Он вынужден был включить печку в салоне, чего не сделал бы в подобной ситуации наверняка. По рассказам сослуживцев, да и на собственном опыте он убедился, что транспортировка переохлажденных в холодной среде относительно безопасна. А стоит хорошенько разогреть салон, как замерзшие граждане почему-то упрямо начинали уходить в мир иной, несмотря на созданные казалось бы комфортные условия. По инструкции полагалось в этих случаях также производить инфузию растворов. Но — ТЕПЛЫХ растворов. Откуда их взять зимой, в инструкции не говорилось. В машине кипятильники не предусмотрены. Можно конечно сунуть с утра флакон себе в штаны в ожидании подобающего случая. Или в штаны Петровичу, он ведь на вызовы не ходит, все равно в машине сидит. Ну а если случай не представится? Флакон нужно будет списать (он уже потеряет годность), и фельдшера будут ругать за перерасход. Впрочем, давление у пациента оставалось вполне сносным, поэтому Сенечка надеялся довезти его и так. Оставив супругов в салоне двоих, он запрыгнул в кабину и отзвонился по рации в диспетчерскую.

На половине пути из салона послышался шорох и скрип носилок.

— Эй, док, останови, я ссать хочу! — сквозь синие губы пробормотал «утопленник».

— Судно под носилками, — заявил твердым голосом Сенечка и выразительно посмотрел в глаза женщины.

Та суетливо нагнулась, пытаясь в полутьме нащупать руками предмет, ставший вдруг так необходимым.

— Да какое судно? Выпусти меня! Не могу-у-у!

— Вадя, потерпи, дорогой, — жалобно произнесла жена откуда-то снизу. — Скоро уже приедем, немного осталось.

— Сама терпи, дура! Останови, слышь, док? О-о-ой! Не могу больше!

— Ну что ты как маленький, Вадим? — выпрямившись, с укором сказала жена. — Ты видишь, мы по городу едем? Кругом люди. Немного уж осталось. Успокойся. Возьми вот судно.

— Выкинь его на ... ! Выпустите меня! Или я тебе, док, сейчас в угол наделаю.

Мужик уже сидел на носилках. Навряд ли он понимал, что «наделать» он мог не Сенечке, а скорее Петровичу, утром принявшему автомобиль и расписавшемуся за порядок в нем. Санитарок всех давно сократили из экономии, уборку в машине поручили водителям, которые занимались этим без особой радости.

Петрович слушал угрозы молча, но по напряженному выражению лица можно было догадаться, что ситуация ему тоже не нравится. Женщина была права: они действительно уже ехали по городу и даже по центральной улице. Остановиться, не привлекая внимания зевак, представлялось невозможным. Но Петрович не первый год работал на «скорой», попадал в передряги и похуже. Свернув с проспекта, он поехал в сторону старого парка, одного из любимых мест отдыха горожан, где дома стояли только на одной стороне дороги, а вдоль другой, выходившей на берег небольшого искусственного водоема, недавно были посажены молодые каштаны. Тут и остановились.

Закутавшийся с головой в одеяло, завывая по-волчьи: «У-у-у-у!» Вадя стремительно вылетел из салона наружу, полный какой-то ожесточенной обреченности. Так, наверное, его деды ходили в атаку на немецкие укрепления и геройски брали их. Здесь, конечно, никаких редутов не наблюдалось, разве что такса на поводке крутилась возле деревца. До смерти напугав собаку и ее хозяина своим инопланетным видом и жутким воем, бывший утопленник немедля занял место четвероногого и приступил к выведению из организма накопившихся шлаков. Петрович стыдливо отвернулся и с интересом вглядывался в боковое зеркало. Сенечка на коленях писал карту, как бы тоже не обращая внимания на происходящее. За спиной тетка кому-то по телефону сосредоточенно докладывала подробности злосчастной рыбалки.

Дописав карту, Сенечка удивленно поднял голову. Прошла минута, а может две или даже больше. Из-под одеяла доносились усердное кряхтение и блаженное мурлыкание одновременно. Мужик все поливал каштан, и силы его не иссякали. Подмерзшая земля вокруг дерева не успевала впитывать даже теплую жидкость, и та, подобравшись к бордюру, уверенно преодолела его и неуклонно подбиралась к переднему колесу «Газели». «Почки кажется целы, — подумал Сенечка. — Работают. И еще как!»

Про остальные органы он почему-то не подумал, они никак не занимали его мысли. Наверное потому, что не видел особых оснований сомневаться в способности такого организма справиться и с этим испытанием. Разве что голова внушала некоторые опасения. Только кому какое дело, что за тараканы водятся в ней и на какие подвиги в следующий раз они увлекут ее хозяина?