Сергей СУРУДИН (г. Самара) ТОЛИК

Виктор ехал на скважину, на базе попросили по пути передать бумаги Толику, буровому мастеру.

Знакомая до последнего обгоревшего дерева на обочине бетонка. Тайга отступила, дальше — болото. Мелькнул промысел с чёрным отстойником нефтяных отходов. Глаз радует обильный бледно-малиновый иван-чай вдоль дороги.

Заехали к Толику, это рядом с бетонкой.

Толик на буровой — наверху. Ну, бог бурения скважин! Босиком, не боится железных заноз. Ещё молодой — плотный, не толстый, молодец, совсем без живота, сильный, редкие тёмные волосы — лысеет, карие глаза навыкате, полные губы. Смеётся басом, негромко. Движения по управлению буровой выверены: небрежны в начале и предельно точны по завершении.

— Здорово! — кричит Витя снизу. — Бумаги тебе.

Толик спускаться и здороваться не намерен. Бог же. С богом Витя знаком.

— Иди, положи там к рации.

Приехавший видит уже его спину — «приезжают тут всякие».

Витя прогоняет лёгкую досаду, уезжает. А может надо было подняться к нему наверх? Ладно, мелочи.

… Толик сидит в общем вагончике у рации в благодушном настроении — скважину закончили. Погода под настроение — тепло, солнышко.

— А, царь морей… У нас всё тип-топ. Давай, начинай.

Царём морей Виктор стал, занявшись цементировочными работами. Шутка.

— Погодь, раствор посмотрю, — говорит он Толику.

— Да нормальный раствор! Давай начинай! — так напористо и безоговорочно, что от одного этого тормозиться будешь.

Уже без улыбки смотрит коричнево.

— Сейчас-сейчас, померят раствор — начнём.

Приходит миловидная лаборантка Рита. Кладёт на стол журнал с записями. Толик раньше Вити открывает. Витя смотрит тоже:

— О… Анатолий Иванович, растворчик-то того, обрабатывать нужно.

— Да ладно! — сердится он. — Закрой глаза, мелочи! У меня уже бригада монтажников на новую скважину заказана, вот-вот приедут.

— Нет, Толик, будем обрабатывать и промывать.

Поединок начался. И тут же состоялся. Но не закончился. Закончиться он мог не начавшись, если бы Витя махнул рукой и согласился на мелочи.

Поединок Витя выиграл. Против технологического букваря, высказанного с наивной уверенностью и безоглядностью, без скидок на «надо» мастер в открытую возражать не мог.

Дальше — почти всё молча с ребятами из бригады, которых Витя знал поимённо. А тут словно раззнакомились. Всё могло быть проще! Махнул бы Витя рукой на мелочи, поболтал бы с ребятами, покурили бы, чаю выпили… Но не с мастером. Толик гостеприимством не отличался принципиально. В вагончик не приглашал — занимайся своим. Очень деловой подход. Вряд ли во всём годящийся. Но Витя умом понимал его правоту. Тоскливо среди враждебно настроенных людей. Смотрят недоброжелательно: мастер сказал, что Витя их из-за прихоти денег лишает, премии. Потому что задерживает окончание работ.

Один водитель решил зло подшутить: Витя залез на его машину посмотреть, сколько в бункере цемента: как надо или меньше, тот тронул и поехал. Далеко ему не уехать. Витя удержался за поручни при толчке. Бункер высокий — три с половиной метра. Посмотрел на цемент в люки, слез по лесенке на закабинную площадку, спрыгнул на медленном по песку ходу. Как будто ничего не было. Пацаны! По цементу — порядок… Этих, тампонажников[1], он тоже задерживал: им хотелось быстрее начать и кончить, и по домам. А тут какой-то хмырь умничает. Хмырём Витя оказался для нового ему водителя, кем-то подговорённого. Кем?

Кто сказал, что на работе всегда должно быть комфортно?! В таких условиях? Одно утешение, что дела его скоротечны: четыре-пять часов и уедет. Толик сидит у себя в вагончике, не показывается, не подходит. Враг он Вите.

Закончили вечером, в сумерках. Не успел Витя передать данные по рации — минутное дело, — вся колонна отработавших машин уже двигалась вдали по боковой дороге, он наблюдал только подпрыгивающие задние красные стоп-огни. Ничего, доберётся на попутках.

Работы по монтажу на следующую скважину он Толику сорвал — перенесены на следующий день. По объективным причинам. А ему сорвали быстрый проезд домой. Голоснул, едет в чужом автобусе.

Ночь Витя спал неспокойно, какая-то чесотка одолевала и при засыпании и утром. Конфликт в нём жил. С конфликтом по жизни, то есть по работе. Да нет, и по жизни, одно от другого зависит. Ещё как. Утром нагрубил жене в ответ на невинный вопрос.

А что собственно произошло? Ничего! Один хотел так, другой — так. И всё. Всё на уровне разговора и осталось. Но Толиковы глаза говорили: не забуду. Витя мог и не ездить к нему, выбор за ним. И не ездил. Иногда. Трусил? Нет, брал себе более отдалённые участки. Но всё равно по раскладу работ — не избежишь.

… Кусок льда пролетел близко к их головам — стеклянным взрывом разбился о балку основания. Немаленький кусочек был… С баскетбольный мяч. Что поняли, когда разбился. Испугались — обрадовались. По две секунды на то и другое. «Бряк-бряк» каната лебёдки о металл наверху стихло. Насос выпрыгнул из ледяного кокона. Отправив мячик в их сторону.

Они с Николаем Евгеньевичем посмотрели друг на друга расширенными глазами. Зимний мир — не только в заледеневших-заиндевевших громадных железках, но и в елях, пихтах и кедрах, в ровно наметённом снегу под голубым небом — мир вокруг прибавил яркости. От расширенных глаз.

Николай Евгеньевич гаркнул для разгрузки:

— Э, вы чего там, ё-кл-мн!

Так и происходят несчастные случаи на производстве.

Толик выглянул с верхотуры. Тянул насос не он, но команду он дал. Хотя видел их. Лицо на всякий случай придурковатое сделал: «Не знал, не видел». Никто из них Толику про лёд-мяч не высказал. Самим смотреть надо. Но ясно: пугает. Виктора — точно.

Толик мыслит беспощадно: «Я здесь хозяин, а вы — никто». К звёздам прёт, которые на грудь, а в карман блага советские. Ради этого можно кое-кого попинать. Или попугать. С кем что проходит.

Пока свою бригаду не сколотил и не вышколил, Толик с палкой ходил по буровой. Палку у него в руке Витя однажды увидел, всё понял. Впрочем, из бригады жалоб не поступало. Сколотил.

Толя, сам хороший технолог, себе подобрал технолога-помощника из знаменитых — Гришу Улина. Но бывают случаи и моменты критические. Лучше договориться, чем показывать прилежание на проколе. А они неизбежны, проколы, то есть возникают вне зависимости… Главное — не светиться. Если уж показывать аварию, — не раньше, чем свои меры принял. А договариваться… Жена в ОРСе[2] , — за стеклянный рубль. Так просто в городе водку не достать, не купить. Курс этой валюты был намного выше, чем сейчас у евро. И потом, существуют другие способы договорные, кроме бутылочного — акты, рапорта. Их написание и подписание. Самые что ни на есть деньги. А у Толика право подписи, не оспорит никто. Если зарываться не будет. И все в друзьях. Кроме Вити. И ещё нескольких.

… Тонкостенный стакан под сильными пальцами Володи, он водил ими по краю, издавал поющие электронные звуки. Они посмеивались и восхищались умением музыканта. Володя — действительно музыкант, его инструмент не стакан, в некотором роде. Труба. И он играет на трубе в большом городском самодеятельном, давно по факту профессиональном, оркестре много лет, какими бы делами по работе ни занимался, какие бы должности ни занимал.

Собрались просто так у Володи в квартире, им хорошо знакомой гостеприимством хозяина и хозяйки. Не на тычке как на работе, а за столом, всё красиво разложив. Хозяйка уехала в командировку. Можно чуть больше расслабиться, по-мужски. Самый хороший праздник — на буднях. Когда его совсем не ждёшь. Собрались-то спонтанно — время было, это при работе «ночь — в полночь», то бишь — в любое время суток.

— Давай я тебе Армстронга поставлю! — говорит широкий добродушный Володя после второй Николаю Евгеньевичу.

— Да ладно, знаю я этот джаз…

— Армстронг — тоже труба! — умничает Витя.

— Нет, Коль, ты послушай! — Володя перешёл к солидной тяжёлой вертушке с польской иглой, ставит диск-гигант.

«Прекрасный мир».

— Ну, как?!

— Это ничего…

— А вот ещё «Мэкки-нож»!

Oh, the shark has pretty teeth, dear,

And he shows 'em, pearly white…[3]

— А это?!

— Пойдёт.

— Вот видишь, а говоришь, джаз не нравится. Это тебе не Пугачиху слушать.

— Ты погоди, — Толик тоже здесь — Володе.

Взаимная неприязнь не мешала Вите с Толиком бывать одновременно в одной компании. Пришёл: «А, этот… Ну ладно».

— Ты погоди, — скалит зубы Толик, с жаром обращаясь к Володе.

Зубы у Толика — блеск. И это в краю железистой болотной воды и частичного авитаминоза.

— Когда мне тампонажников хороших давать будешь?! — глаголет он. — Последний раз пол-бригады приехали пьяные. Где взяли?! Наверно, к соседям заехали[4]. Одного пришлось из бункера вытаскивать на полном ходу шнеков. Он, видите ли, решил залезть в эту мясорубку — зависший цемент сбить. Еле выгнали дурака из бункера.

— Да?! Не знал, — говорит Володя, тампонажников начальник. — Разберусь.

Все они пока на полуулыбке, довольные спокойствием, душевным допингом и дружеской атмосферой.

— Ладно, кончайте о работе… — говорит Николай Евгеньевич.

Плотный невысокий блондин, он развалился на стуле и блаженствует.

Толик завёлся:

— В тот раз они у меня полдня съели! Звонить я конечно не стал, но сам понимаешь… — продолжал он наседать на Володю. — А твои, — это уже Николаю Евгеньевичу, — приедут — время тянут: раствор плохой. Всю скважину прошёл — был хороший, а тут плохой…

Витя намёк понял. Жалоба. Пока неофициальная.

— Анатолий Иванович, пойми, — говорит Николай, — раствор должен быть по проекту, а не какой-нибудь... И вообще, дайте отдохнуть, хватит о работе. Лучше о чём-нибудь другом. Давайте о девушках.

— О бабах… О бабах, господа, — подхватывает Володя. — Валя-то из планового родила!

Валя. Глядела она на Витю, а он на неё в ответ, но его девушка ждала, теперь жена. Он тогда Вале об этом и сказал. Не раз вместе с Валей в молодёжной компании были. Валя супер — лицо, фигура, грудь. И характер.

О чём говорили?! Ни о чём! То есть обо всём! Парни фанфаронились друг перед другом и девушками. Девушки смеялись над ними. В меру. Нарушение меры ведёт к нежелательным последствиям в целом. У Вити такое было. То есть над ним. Сатирой по лирике. Лирика в проигрыше. Ну и хорошо (говорит он сейчас)! А то ещё неизвестно, как бы с той всё было. Да и не любил он её. Придумывал. И было это в другой географии.

Интересно в молодёжной компании в общежитии! Команда сборная — из разных мест Союза, кто откуда распределился. Интересно и девушкам, и парням. Той компании нет — остепенились все. Валя последняя. Она молодец, не позволяла жалеть себя, всё на улыбке. И решилась с этим своим, мелькал он, видели. Бросит первую семью? Их дело. Может как-то помочь материально?! Ребёнок ведь, а она одна.

— Мужики, — говорит Витя, — может сбросимся в виде матпомощи Валентине, ребёнок ведь, а она одна.

Валю все знали, работая вместе в малочисленной конторе.

— Чё-эт одна?! — возмутился Толик. — Кто папаша, пусть тот и даёт.

Не поддержал.

— Соберём-соберём, давай завтра, — Николай Евгеньевич поддержал.

(На следующий день Витя собрал деньги, отнёс женщинам в плановый для передачи. Герой Толик был единственным, кто отказался. На то он и Толик.)

— Пойдём, покурим, — неожиданно говорит Толик Вите.

Тогда ещё он курил, потом бросил, храня ценное здоровье и начал проповедовать теорию, что тот, кто не курит, может много выпить. Возможно.

Курили на балконе. Далеко видать: город маленький — дома и сразу тайга. Стоят, щурятся с Толиком, трусят пепел в пепельницу. Вдруг Толик:

— Брат у меня в Афгане погиб. Одна фуражка на самоваре и осталась.

Показалось, слеза сверкнула.

Зачем он это сказал Вите?!.

Слышал Витя мельком. Об Афгане не говорили. В компаниях разве иногда. А тут Толик сам сказал. Вот где боль, тоска человека — по брату младшему, любил. От личного, от глубинного. А Витя причём?!

— Ты что же думаешь, — продолжает Толик уже агрессивно, но с коррекцией на нахождение в гостях, — ты что же думаешь… Найдутся, кто скажет тебе, как надо. И накажет.

До Вити доходит сразу. Хотя драки не намечается. Что сказал Толик? А ничего не сказал! Он имел в виду, что старшие товарищи по должности поправят на совещании. И тоже премии лишат. Как бы не так. Плевал Толик на совещания. Есть средства более действенные.

— А ты что же думаешь, — говорит Витя, — я не найду способа отомстить?!

Витя имел в виду способы, также не связанные с работой.

Взаимно понимают, что речь идёт пока не о смерти. Но ненависть Толика к Вите где-то близко к той. Витя чувствует. За что невзлюбил?! Нет, это необъяснимо. Тут же представляется абстрактный фильм, где герой-одиночка, пострадав, разыскивает обидчика и… Бред какой-то!

Подходят покурить Коля и Володя. С Володей, кстати, курить неинтересно: духовик, ограничивается четырьмя-пятью затяжками — сигарета кончилась. Николай Евгеньевич, уловив наши с Толиком интонации, обычные для ссоры, говорит:

— Вы чего… Кончайте! Покурим, пойдём ещё дёрнем.

А Толик удивил. Вот так напрямую угрожает. Витя конечно о контрах с Толиком главному инженеру никогда ничего не говорил. После жалобы Толика может он догадался…

Вскоре разошлись, оставив Володю отдыхать от гостей.

Ненависть — это перед опасностью. Никакой видимой опасности нет — душа неспокойна. Значит, опасность есть. Понять, какая. И каждый раз — что-то новенькое из подлостей. Взгляды, жесты, слова. Повторение чужих слов. Неопровергаемо — тебя не хотят и не будут слушать.

— Да знаем, — говорит нагло в глаза Вите только что испечённый технолог, присланный на подмену отпускнику Грише Улину, — знаем, что ты здесь устроил тогда…

Сивый паренёк, недавно мальчик, рядом с батей держался, местным работником. А сейчас техникум закончил, воображает себя потомственным буровиком. Провёл жёстким Вите по сердцу.

В вагончике рядом с пареньком сидят братья-близнецы, качки от природы. Один на вахте — в спецовке и новых кирзовых сапогах, которые по-деревенски любовно оглядывает. Другой в спортивном костюме — отдыхает, скоро его смена. Где-то Витя их уже видел… Хорошо знает их старшего брата! Как раз из Толиковой бригады, давно работает, такая же природная богатырская стать. Похожи. Младшеньких выписал к себе из глубинки старший, пристроил. А Толик настроил. Понятно, почему они попадались Вите часто на глаза в городе, вспомнил, без улыбки смотрели. И как-то в упор. Демонстрация силы. У двух молодых сил на троих. И презрения.

В вагончик заглядывает электрик Вася, на подмене здесь, пока основной — Миша Калошин — на бюллетене. Вася-подменный тот ещё фрукт — сачок когда можно, втихую квасит. Но дело знает. Вид — благородный отец семейства. Сейчас с похмелья.

— Саш, — открыв дверь в вагончик зовет он брательника в сапогах (брательник — уже бурильщик, сменный мастер по-иному, даром что без году неделя как работает).

— Саш, чё-то нехорошо мне, пойду отдохну, всё равно дел сейчас на буровой нет.

— Я те отдохну, алкаш! Иди на место!

И бьёт ногой в сапоге по двери. Хорошо хоть Витя успел убрать голову. Саша раскраснелся от прилива гнева и ненависти.

Витя наблюдает сцену с лёгкой оторопью. Не вмешался… Становится понятным, что началась смена поколений и дел.

Эх, Толик, зря ты о безработице мечтал, когда был в силе и мог выбирать лучшего из претендентов себе в бригаду. Это он при всех сказал, когда Витя был у него с политинформацией и они разговаривали с вахтой у вагончика. Безработица и прочие безобразия были не за горами…

Иногда вместо себя Витя к Толику Мишу Тихонова посылал, а Анатолий Иванович уезжал, оставляя на буровой Гришу Улина.

Гриша Улин, местный ас технологий, пребывал как правило в лёгкой задумчивости, ибо был запойным книгочеем. У него — специальная сумка для книг, туда помещалось их три-четыре-пять — на несколько дней, и это были не тоненькие книжки. Если торчишь сутками на скважине — время есть. Ну, на одну книжку. У Гриши — три-четыре-пять. При этом работу не забывал. Что касается выпивки, Гриша тоже был не дурак, но не запойный.

Гриша ушёл к себе. Читать.

Витя начал свои дела. Всё шло нормально, пока, уже в заключение, скважина не отказалась принимать продавочную жидкость.

— Сколько можешь давить?! — спрашивает Витя у оператора.

— Сто восемьдесят атмосфер, больше не могу. У меня чека на двести!

— Дави!

Очень большое давление. Может продавят скважину-трубу в три километра… Бесполезно. Стрелка манометра лезет под двести атмосфер. Не идёт.

Всё, шабаш… Угробил Витя скважину. Стоимостью под миллион советских рублей. Ремонт возможен, но это новые затраты.

Неужели Толик свинью подложил?! А как?! Невозможно! Но почему у Толика?! Нет бы у кого другого. Нет, у Толика… Прямо-таки рок. И не музыкальный.

Раз в несколько лет такие «козлы» бывают. Причины установить удаётся не всегда. Серия совещаний, Витю лишили премии и зарплаты за месяц. Послали в областной город изучить в институтах проблему: почему угробил скважину. Хорошо, что отправили. А то Толик чего доброго начал бы гоняться за ним по улицам. Своей вины Витя не чувствовал. Изучить проблему не удалось: в академических лабораториях необходимые для исследования приборные установки отсутствовали. Что Витя знал ещё до выезда туда. Но ехать было надо. На душе — всё-таки видимость спокойствия. В надежде на понимание со стороны главного инженера.

Прошла быстрая северная весна (с «козлом»). Северная весна торопится после снежка ещё в конце мая — начале июня. И настало лето. Пора отпусков.

Витя один в отделе. В комнату врывается неутомимый профком — Валентин Григорьевич, с сумкой.

— О! Вот он! Дед Морозом будешь! Федотов годовой план выполнил! Новый год!

То есть надо ехать к Толику Федотову, поздравлять с завершением года производственного. Никак он от Вити не отлипнет, Толик. А Витя — от него…

— Какой я вам Дед Мороз?! Что, никого другого нет?!

— Нет никого, мой хороший! Мухи от скуки дохнут!

— Эх, что я не подох?

— Да ты что, живи сто лет! Ну-ка, надевай!

И вытаскивает Валентин Григорьевич из сумки бело-кумачовый полный дедморозовский костюм.

Валентину Григорьевичу Витя отказать не мог, ценя его за демократизм не показной и общительность. Так началась Витина карьера Деда Мороза, закончившаяся недавно: его разоблачил внук. А он в роль вжился, жаль было бросать.

Прикатили они к Толику на буровую: Толик млел от внимания всего наличного начальства, а глядя на Витю сжимал жемчужно-белые акульи зубы. Начальство, недолго думая, первым слово предоставило Деду Морозу. Что ж, Толик, друг роковой, слушай Деда Мороза:

— Дорогой Анатолий Иванович! Дед Мороз без Снегурочки (она в отпуске) прямо летом поздравляет вас и всю вашу замечательную бригаду с Новым годом! С выполнением годового плана! Желаю сибирского здоровья и долголетия, а за вторую половину года набурить ещё полстолько!

Всё происходило у вагончиков на песочке, близ сосёнки. Вокруг — члены бригады в касках, сдержанно улыбаются. Гриша Улин стоит серьёзный, усы висячие. (А поварихи в столовой уже приготовили угощение. Для начальства, мастеров и Деда Мороза. Вахты потом опять приступят к работе: моральные потери им компенсируют хорошей премией. Да и живую скважину бросать без движения нельзя.)

Вторым говорил начальник управления, он, всячески поздравив бригаду, Деда Мороза дезавуировал:

— Нет, Дед Мороз, погоди! Давай, Анатолий Иванович, бури до конца года ещё столько же — то есть два годовых плана!

Дед Мороз был принципиальным противником такой распространявшейся гонки за круглыми большими цифрами в ущерб качеству. Что это за план, когда за год его можно дважды выполнить?! Плохой. То есть два плохих. Или — в лучшем случае — два средних… Но своего рода героизм работников и начальства на фоне… На фоне не «маяков». Вспоминалось забытое с хрущёвских времён определение «маяк». Всем идти на «маяк»! Шли-шли — не дошли, судя по производительности. Но кое-что сделали, чем, в какой-то мере, живём до сих пор.

Поздравившись, уехали с буровой в город, к делам насущным. Не сегодня. Завтра за дела насущные возьмутся с удвоенной, стало быть, энергией. В это завтра после обеда, спускаясь вниз туда, куда все ходят, услышал Витя в деревянном коридоре грохот и восклицания. Нецензурные.

Толик с Гришей двигались как раз от того места по коридору — на волю. Пахло аэрозольной разноской для обуви, которую в туалете пил временно не выводимый затесавшийся бомж, на данный момент отсутствовавший. Герои шли по синусоиде, поддерживая друг друга — повыше Толик, пониже Гриша. Не подтверждается Толикова теория о некурении ради больших объёмов выпивки при сохранении координации.

— … всех!

— Да пошли вы …!

Ага… Ребята празднуют. Праздновали… В общем-то есть чего. Но зачем в контору соваться?! В их состоянии это неважно. Надо было. Толика таким Витя видел первый раз.

Бухгалтерия, снабженцы, кадровики, ТБ-шники — отделы вдоль коридора — замерли за дверьми. Эти идут! И лучше не связываться, подождать. Каждый шаг героям давался с трудом. Но они не падали и медленно, смотря строго в пол и перед собой, продвигались к выходу — ударялись плечами о стенки, уходили на новую петлю. Старый барак-балок управления слегка подрагивал, а героическими звуками прошивался насквозь.

Витя застыл невдалеке. Ну опять, опять Толик!.. Пройти и не заметить? Или окликнуть, помочь? Сзади подбегает Валентин Григорьевич.

— Чего смотришь?! Бери кого-нибудь, веди к «УАЗику»!

— Чур, я Гришу!

Тем более — в одном доме живут, подъезды — разные.

Были поданы два «УАЗика» — один для Толика, другой для Гриши. Начальство со второго этажа всё видит и понимает. Особенно необходимость быстрой эвакуации рекордсменов.

Ехать — пять минут. Правда в разные стороны. Гриша тут же заснул у Вити на плече. На чём спал в машине Толик и спал ли, Витя у Валентина Григорьевича не узнавал потом. Замяли для ясности.

Гришу встретила жена — женщина суровая, но любящая. И за порог Витю не пустила, взяв мужа в крепкие руки. Не поблагодарила. Но она Вите была безразлична — при его уважении к Грише.

Анатолий Иванович продолжил геройскую работу, а вот Гришу за инцидент сняли, выставив зачинщиком и совратителем барашка-Толика. Партия настояла. У Гриши уже были случаи. Рецидив. Вместо Гриши Толику определили того сивого технолога. И Толик друга спасти не смог. Или не хотел. Вроде того: «Последний раз прошу ему поверить!» Не говорил. И стал грустный Гриша работать незаметным начальником смены на отдалённом участке. Ездил с неизменной сумкой для книг.

Через некоторое время — громом: умер Гриша… Много мог человек, но одно тянуло вперёд, другое — назад. На разрыв. Вот и разорвался. Как было помочь?! Неизвестно.

Через несколько дней в отдел просовывает голову Толик, не баловавший посещениями за ненадобностью ему их. Последний раз виделись на поминках Гриши. Вызывает Толик Витю в кулуары. Что, опять? Угрозы?!

— Слышь, бери двадцать метров дорожки красной. Нам не надо — наелись, — говорит Толик.

Бригаде не нужно, родне не нужно — было. А рекордсменам выделили. В том числе дорожки.

— ?! Ну что ж, давай…

Взял Витя, то есть оплатил дефицитные двадцать метров Толиковой премиальной напольной ковровой дорожки красной (бордовой). Жена одобрила. Половину отрезал другу Сергею. Куда ему двадцать метров в одну комнату?! Бордовая дорожка в два куска жила долго, постепенно протираясь, мельчая в коврики припорожные и подстилки для собаки, пока в старости и покое не закончила свой путь на даче, вернувшись в естественное природное состояние.

Как понимать дар противника? Мир или перемирие? Или третье — ни мира, ни войны? Кто Толика знает…

В Толикову бригаду Витя стал ездить всё реже: появились новые, сложные и отдалённые месторождения и скважины. А так — шума от Толика по технологическим поводам стало не слышно.

Четвёртое — боевая ничья.

Звезду Героя или Госпремию Толик не успел получить. Успел получить премию Ленинского комсомола. Заслужил. Носи, пока такие звания в моде…

Кончалась перестройка, за ней грянула приватизация. Другое стало интересовать людей. Толиков сивый технолог дело открыл — на нашем с Толиком и других старших основании. Батя помог. Сивый взял оставшегося не у дел Толика к себе офис-менеджером. Работала Толикова другая теория о необходимости безработицы. Процессом лишь управлял уже не он.

Иногда Толик и чай заваривает для всех. Витя тоже заваривает чай, но для себя. И не там.