Dixi

Архив



Литературное объединение «Новые писатели».

Занятие двадцать второе

 

Добрый день всем!

С Новым годом, друзья! Любви всем в наступившем году, поисков и творческих удач!

 

На прошлом заседании мы решили, что нет более подходящего повода поговорить о чуде. Праздник на дворе потому что.

Вот и поговорим.

 

 

Рената ЮРЬЕВА

 

ЕСТЬ МЕСТО ЧУДУ

 

Святочный рассказ с точки зрения литературоведения относится к так называемой «календарной литературе», то есть из самого названия жанра следует, что это чтение наиболее уместно именно в Святки. И действительно, трудно найти время, когда бы весь мир — от мала до велика — столь единодушно замирал в готовности к чуду.

Святочный рассказ этим ожиданиям соответствует сполна: ведь в нем добро всегда побеждает зло, а чудо — прямо-таки обязательная составляющая. Будь это явное вмешательство высших сил или якобы случайное стечение обстоятельств, все беды героев обязательно разрешатся, и нас ждет светлый финал.

Алина Дальская

Вот именно эта особенность жанра, выделенная мной жирным курсивом, и привлекает меня больше всего!

Но… читая эти рассказы, ощущала неясную тревогу в душе. Долго не могла определить причину и сформулировать её. Поняла, пожалуй, только тогда, когда сама начала писать. Да, святочные рассказы обязательно заканчиваются чудом и радостью героев, победой добра и веры. Но чтобы прийти к этому, всем персонажам приходится пройти через страдания! Неужели нельзя быть счастливым просто так?! Не как подарок за перенесенные тяготы, а просто так?!. Почему обязательно надо пережить нелегкую работу души, ума, деяний, чтобы наконец почувствовать радость?! Просто бартер какой-то.

Умерив эмоции, попыталась объяснить сама себе эту закономерность (увы, закономерность!) Наверное, эти страдания даны для контраста, чтобы человек мог ощутить силу, значение, сладость счастья, чтобы потом снова устремиться в поиски подобного, снова ощутить это благо светлого благословения небес и жизни. Красиво звучит, не правда ли? И все равно что-то внутри сопротивляется такому вот «условию» счастья и чуда.

В своей попытке святочного рассказа я не смогла заставить себя говорить о слишком уж темных силах и жестких испытаний. Ну не могу я писать об этом, как если бы суеверно боялась, что озвученное слово оживет. А потому выбрала наиболее близкий мне вариант — почти реальная сказка для детей. Впрочем, детей не приходится убеждать в то, что чудо существует, и они сами могут содействовать ему. А вот взрослым напоминать, похоже, надо…

Итак, друзья мои! Я поздравляю всех с Новым годом! Пусть в вашей жизни будет место и чуду и веры в него!

 

МАЛЕНЬКИЙ ВОЛШЕБНИК

 

За окном падал снег. Вася очень любил, когда кружился снежок, особенно вот такой: словно сотни маленьких пушистых парашютиков не спеша спускались с огромных крыльев облачных самолетов! В другой день эти белые смельчаки вызвали бы бурю восторга! В другой день… Но не сегодня. Потому что сегодня 25 декабря, Рождество! Вася так ждал этот день! Он очень любил волшебный праздник Рождества! А сейчас грустно стоял у окна, приплюснув к запотевшему стеклу свой веснушчатый носик.

— Как же мы сегодня выйдем к нашей ёлке? — в который раз спрашивал он своего верного друга — плюшевого медвежонка Мишаню. — Смотри, как перемело все дорожки! И сама ёлка — вся в снегу, даже игрушек не видно!

Эта дворовая ёлка была особенной радостью не только для маленького шестилетнего Васи, но и для всех жителей их небольшого, но дружного двора: каждый год они собирались все вместе и устанавливали её посередине двора, наряжали самодельными игрушками. Среди них были и подарочные: каждый изготавливал игрушку, подписывал своему соседу на выбор и вешал на ёлку, а в рождественский вечер, ближе к полуночи, все выходили сюда, пели песни, играли, поздравляли друг друга и дарили эти елочные подарки. Этот праздник придумал дед Василий с первого этажа. Он был большой и добрый, как Волшебник из сказки! Глаза его постоянно улыбались, а губ почти не было видно из-за окладистой белой бороды. Он много чего придумывал для детворы, и поэтому все дети так любили деда.

А снег всё шёл и шёл. Васе хотелось плакать, и даже красивые подарочные коробки под домашней ёлкой не влекли его сейчас. Они с Мишаней так ждали чуда!

И оно произошло! Ну, это было не совсем то чудо, о котором пишут в сказках, но как же встрепенулся мальчик, когда увидел, как из подъезда вышел дед Василий! Он же Волшебник! Он обязательно что-нибудь придумает! А дед взял лопату и … начал чистить дорожки, ведущие к Ёлке!

Напрасно мама звала Васю смотреть рождественские мультфильмы по телевизору: они с Мишаней неотрывно смотрели за сильными руками деда Василия: сугробы нехотя, но уступали его лопате. Правда, снежинки так же настойчиво снова ложились на очищенные дорожки.

Уже выглянула Луна, совсем скоро будут бить часы… Нет, не успеть дойти до Ёлки! А дед Василий всё чистил и чистил снег. И тогда Вася сорвался с места и бросился к маме:

— Мама, где моя лопатка?

Натягивая на ходу полушубок и валенки, засовывая своего Мишаню за пазуху, Вася стремглав скатился с лестницы и выскочил на улицу.

— Деда! Я тоже буду чистить! — прокричал мальчик облокотившемуся на черенок лопаты деду Василию. Старик устало провёл рукой по лбу, посмотрел долгим взглядом на мальчика, улыбнулся и промолвил:

— Ну давай, тёзка. Вместе-то оно веселей.

Теперь они гребли снег вместе. Большой Василий и маленький Вася. Маленький пыхтел, сердился на лопатку, что так мало загребает снега, а Большой сосредоточенно кидал снег большими рывками, и время от времени смотрел на своего помощника.

И вдруг Вася понял, что снег больше не идёт с небес! И это была не последняя капелька рождественских чудес: из всех подъездов стали выходить люди, кто с лопатами, кто с метлами, и, присоединившись, тоже весело стали прочищать дорогу к Ёлке! Когда последний сугроб возле рождественской красавицы был отброшен, в небо понеслось громкое и радостное «Ура-а-а!». Все смеялись, хлопали друг друга по плечу, поздравляли. Дети прыгали вокруг взрослых и Ёлки. Кто-то даже подбросил шапку в воздух! А Вася стоял возле деда Василия и тихо шептал своему Мишане:

— Вот видишь, мы смогли! Рождество придёт и все будут счастливы!

Дед Василий тронул легонько мальчика за плечо и указал на небо. Запрокинув голову к темному небу с алмазной россыпью звёзд, Вася застыл от смешанных чувств труднообъяснимой радости, грусти и восторга. И вдруг… нет, наверное, ему показалось… Среди звёзд проступали черты славного лица младенца. Он смотрел прямо на Васю и улыбался.

— Это ты?! — выдохнул Вася, еле сдерживая слёзы от нахлынувших чувств. — Спасибо тебе! Слова потерялись, и мальчик просто протянул к небу свой любимый талисман. — Возьми! Это Мишаня! Он очень хороший! Тебе с ним будет не скучно! А я уже большой, я справлюсь! С Рождеством тебя!

Где-то неподалеку зазвенел колокольчик, подул легкий ветерок и… плюшевый Мишаня взмыл в воздух. Он поднимался выше и выше, пока не превратился в маленькую белую снежинку. И не успел Вася опомниться, как в руку, которая только что держала игрушку, мягко опустилась маленькая сверкающая звездочка. «Может, всё это мне только мерещится», — подумал Вася. Но, подняв глаза, увидел, как дед Василий тоже держит в руке такую же красивую вестницу рождественского неба. Дед ласково посмотрел на своего тёзку и сказал:

— Василий! С Рождеством тебя, мой маленький волшебник! Я горжусь тобой!

 

 

Леонид КУЗНЕЦОВ

 

СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

            Хотите понять, что вы умеете писать рассказы? Точно хотите? Тогда сядьте и напишите святочный рассказ. Я, честно говоря, не думал, что это дело выжмет из меня столько соков. То есть сюжет и идея появились сразу. А вот вывернуть и первое, и второе так, чтобы получилось то, что я определил как святочный рассказ, то есть совсем не сказку, но со счастливым концом, оказалось совсем не просто. Материал сопротивляется, поскольку есть такая штука как правда жизни. Но ведь Новый год, оптимизм должен хлестать через край…

            В общем, я подумал, что среди многих вариаций возможна и такая…

 

ШЕЛ ПО УЛИЦЕ МАЛЮТКА

 

 

            — Таможня дает добро, — Федорыч потряс бумагами, — едем скорее, пока не началось.

            Буквально через пару километров в темноте блеснули стоп-сигналы тормознувшей перед неведомой преградой впереди идущей машины. Через минуту стало понятно, что машина встала прочно. И не она одна.

            — Ну вот, началось! — зло пробормотал Федорыч. — Пошли, пообщаемся, чего там у них…

            Машин было с десяток. Из той, что встала перед нами, вышел водитель, подождал нас.

            — Привет, мужуки… Вы это, стопаки пока не выключайте, чтоб на вас не напоролись. А я буду глушиться. Мы это, тут кажется надолго.

И пошел куда-то в ночь.

 

В придорожном кафе бедолаг-шоферов было уже изрядно. Мы заняли свободный столик, скинули на стулья куртки, подошли к стойке.

— Вы ужинать будете со спиртным? — устало поинтересовалась девушка в красном несвежем фирменном переднике. — Пиво кончилось, водка еще есть.

— У нас коньяк, — неуклюже попытался пошутить я. — Нам бы чего горячего. И чай, если это возможно.

— Тут со своим нельзя, — Федорыч усмехнулся, — так?

— Да пожалуйста, почему нет? Со своим так со своим. Из горячего — манты. Подойдет?

— А курить у вас можно? — я все не унимался.

— А не видно? — она даже не улыбнулась. — Что же, вас на мороз гнать, что ли?

— На мороз нас гнать не надо, не май месяц… Две порции мантов, четыре чая. А позвонить от вас можно?

— Мне не жалко, но нету связи, говорят, что провода где-то оборваны. Садитесь, я сейчас принесу.

 

В кафе было тепло, мы закурили, осмотрелись. За ближайшим к нам столиком сидела троица,  среди них был и шофер фургона, что остановился впереди нас. Он кивнул нам как старым знакомым. Тарелку с остатками недоеденного борща отставил в сторону, доклевывал макароны. Нетронутая кружка с пивом ждала своей очереди.

— Народ кажется прочно здесь обосновался, надолго. Пойду, разведаю местность, — я поднялся. — Мужики, где здесь заведение?

 

В туалете было грязно, из полуоткрытого окна завывало конкретно, тянуло морозом. Я хотел было прикрыть фрамугу, но одумался: не мной открыто — не мне и закрывать. Вонять начнет везде, а сидеть нам тут, похоже, долго. Вода из крана текла ледяная, пока мыл руки, успел окончательно закоченеть.

Заказ нам уже принесли, но Федорыч завис, не ел.

— Ты чего?

— Вечер был; сверкали звёзды; на дворе мороз трещал; шёл по улице малютка — посинел и весь дрожал...

— Устное народное творчество? Ты чего это про малютку? Не грусти, Геннадий Федорович, все будет хорошо. Давай, приятного аппетита!

 

— У тебя сотка берет? — спросил Федорыч, когда допил чай.

— Здесь нет зоны покрытия, только обычный телефон.

— У которого провода оборваны. Ехать надо.

— Надо…

Я встал и громко спросил, обращаясь ко всем. Ну, кто-нибудь ведь ответит же…

— Эй, водилы, кто не ссыт? Поедем? Или до Нового года здесь загорать будем?

— Да чего там до Нового года осталось… — буркнул водитель фургона. — Всего-то три дня. Здесь тепло, светло и мухи не кусают. Солдат спит — служба идет.

За столиками засмеялись.

— Слышь, шустряк, — раздалось сбоку. — Мы уже сунулись было. Теперь ты попробуй, сопли поморозь, соляру пожги. А мы тебя тут подождем.

— Ну, ждите.

За нами пошли еще две машины. Уже кое-что.

 

Прочно встали совсем скоро, не отъехали от границы и пятнадцати километров.

Замело основательно, мужики в кафешке были правы — не пробиться. Некоторые вешки, обозначающие трассу, те, что пониже, занесло снегом полностью.

— Ну? — спросил Федорыч. — Будем здесь ночевать или вернемся?

— На ромашке бы кинуть, да ромашки нету… Черт его знает, решай сам.

— Заправка у нас в Котельниково. Если будем жечь бензин на обогрев, можем не дотянуть. Надо вернуться, залиться и снова попробовать пробиться.

— Не помирать же здесь перед Новым годом… Пойдем, с народом еще потолкуем.

 

«Летучку» собрали в машине, что ехала последней.

— Мужики, реально ситуация как в том анекдоте — тракторка надо. Чистить надо дорогу, а метель че-то не прекращается. Давайте решать — если назад, то прямо сейчас, протянем — занесет здесь к чертям.

— Помирать нам рановато, — противным фальцетом запел Николай, водитель последней машины, — есть у нас еще дома дела…

— Во-во, ыменно. Ну, чего будем делать?

— Начнем разворачиваться, кто-нибудь обязательно сползет с дороги, — рассудительно заметил Володя, водитель КамАЗа Даймона.

— И это будешь ты, — определил Федорыч.

— Ага, — легко согласился Володя. — Это буду я.

— В общем, нам тут куковать, — подвел Федорыч итог. — Коля конечно может вернуться…

— Ясен пень, я никуда не поеду. У меня «техничка», в ней переждем. Здесь и заночуем. Со всеми удобствами, типа.

 

На четверых места в «техничке» оказалось с избытком. Без особого комфорта, правда, но лучше уж так — в коллективе. Ночью по пару раз вставали, ходили прогревать агрегаты, но, так не так, перетолклись.

Рассвет не наступал. Не спали. Молчали. Было зябко. Метель ночью так и не прекратилась.

— Мужики, а ведь, шутки шутками, нам тут долго не протянуть. До Нового года, во всяком случае, точно.

— Эй, что за пессимизм?

— У меня сосед случай рассказывал. С ним произошел. Он тогда капитаном гаишным был, — начал Володя. — Семья чуть не замерзла в джипе. Выезжали когда, было классно — тепло, почти ноль. А на трассе дэпээсники всех тормозят, назад заворачивают. У них от эмчээсников предупреждение штормовое. Ну, умные люди послушались, а джипяра этот типа самый умный. Нам, говорит, ваши предупреждения вдоль борта, у нас техника импортная, крутая, нам всякие катаклизмы до фонаря. Типа — мы всегда тут при любой погоде и никаких нам проблем быть не может в принципе. И борзый такой… Ну, мой сосед плюнул, связываться не стал. Ладно, говорит, раз вы такой солидный дядечка, то вам можно. 

— И что дальше? — проявился в темноте Николай.

— Говорю же — тепло было. А пока ехал, погода в шесть секунд поменялась. А тот борзый соляру залил летнюю. Тормознул на трассе по нужде, а назад завести уже не смог. Спасли конечно, но пообморозились они сильно.

— И?

— Что – и?

— Ты сказал, что капитан тогда — был. А сейчас?

— Он в менты ушел. Его чуть не посадили тогда.

— Вот и хорошо. За чужую глупость садить нельзя, — услышал я голос Федорыча. — Тогда всю страну надо, у нас на одного умного десяток дураков… Ладно, чего разнылись… Будет день, будет пища.

— Кстати, насчет пищи. У кого есть чего пожевать? — подал голос Коля.

— Да этого-то добра… Горючки бы хватило.

— Да уж…

Снова замолчали.

Ближе к восьми утра что-то стало проясняться, выбрались на улицу, закурили, отворачиваясь от ветра. Оптимизма не прибавилось ни на йоту. Машины, занесенные снегом едва ли не наполовину, серыми курганами торчали среди бессмысленной снежной равнины.

— Что-то мне подсказывает, что наш трындец все ближе, — хохотнул я. Никто моего оптимизма не поддержал.

— Ладно, будем завтракать, потом все равно надо думу думать.

 

До своего «Форда» мы как-то, проваливаясь по пояс в снегу, добрались, прогрели машину основательно, собрали термосок, вернулись по старым следам в «техничку», разложились. Дождались Володю.

Тот принес банку огурцов и бутылку водки. Выставил на стол, выдал: «Кто будет? Угощайтесь, короче».

Федорыч сглотнул, сказал: «Не, я не буду. Нам ехать».

— Еще же не едем никуда? — спросил Николай. — И не поедем покуда. Я выпью чутка. Для сугреву.

— Дурак ты, Колян, — сказал Федорыч. — Для сугреву чай надо пить горячий. А с водки тебя на подвиги потянет.

— Нету у нас чаю. Ни горячего, ни холодного, — огрызнулся Николай. — И ты, мужик, не указывай мне. Сидишь в моей техничке, и сиди тихо. Давай, Вовка, наливай по соточке.

— Смотри. Тебе жить, — не обиделся Федорыч. — Закусывай. Может и пронесет. Ты же на джипе…

 

День шел к закату, когда пурга наконец-то утихла. Вышедшее солнце улыбнулось широко, заиграло холодными отсветами на снежных барханах.

— Ну вот, теперь начнем откапываться, а то совсем запарились отдыхать на этом курорте, — Федорыч достал лопату. — Сходи, спроси, может у этих алкашей вторую найдешь.

Я растолкал Володю, мирно посапывающего в «техничке», спросил про лопату.

— А, есть где-то… Там открыто, за сиденьем посмотри. А я еще покемарю.

 

Сначала мы согрелись, потом упарились. Потом, когда откидали снег от машины основательно, погоняли ее на десяток метров вперед-назад: можно ехать. Покурили, передыхая.

— Ладно, теперь ждем, скоро приедут, — посмотрел на закатывающееся солнце Федорыч.

— Кто приедет?

— Которые нас спасут, — усмехнулся Федорыч. — Хочешь узнать, как там дальше про малютку?

— Про какого малютку?

— Который застыл и весь дрожал.

— Думаю, что ничего хорошего. Помер от пневмонии.

— Боже! — говорил малютка, — я прозяб и есть хочу; кто ж согреет и накормит, Боже добрый, сироту?

— Вот так оно правильно. Се ля ви, Геннадий Федорович, сиречь — это жизнь. Помрет пацан, гадом буду.

— Дальше слушай. Дальше — самое интересное.

Шла дорогой той старушка —

Услыхала сироту;

Приютила и согрела

И поесть дала ему;

Положила спать в постельку.

— Как тепло! — промолвил он.

Запер глазки… улыбнулся…

И заснул… спокойный сон!

Бог и птичку в поле кормит,

И кропит росой цветок,

Бесприютного сиротку

Также не оставит Бог!

 

— Федорыч, это ты где такое чудо раздобыл оптимистичное? — засмеялся я. — Это ты значит веришь, что на каждого бесприютного пацана отыщется своя святая старушка?

— Ну как веришь… Знаю. Се ля ви. Сиречь — такова жизнь. Кстати, вон смотри — чего-то едет.

 

Медленно, но неуклонно к нам со стороны Котельниково пробивал дорогу снегоуборщик.

_____

 

… и такая.

 

Юрий ГОНЧАРЕНКО

 

СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ

 

Есть такой старый обычай — избавляться от ненужных вещей в новогоднюю ночь.

Выбросили лишнее и ненужное, и — начали новую жизнь. Без былых невзгод, тревог и забот. Есть и другой не менее (а уверен — более) древний обычай — избавляться от ненужных… детей.

Причем обычай, замечу, не прогибаемый ни временными, ни национально-географическими, ни морально-этическими факторами. Обычай интернациональный, в достаточно равной степени соблюдаемый и чтимый как странами, именующими себя христианскими, так и странами, именуемыми христианами языческими.

Избавились от лишнего, и — начали новую жизнь. Без печалей, проблем и забот.

Оговорюсь; с детьми, конечно, поступают более гуманно, чем с вещами, в двери-форточки не выбрасывают. Хотя и могли бы. Но… цивилизация!

Поэтому их попросту скромненько под двери эти подкладывают. Ну или (если кто побогаче) подставляют; чтоб не просто в пеленках, а хоть в корзинке какой-никакой.

Впрочем, в последнее время архаизмы подобные все более и более редки.

Нынче всё гораздо прозаичней и проще: новорожденного попросту оставляют в роддоме.

На поруки государству. Точнее, на руки нянечек и воспитательниц тех мало афишируемых детских домов и интернатов, которые государство это (хочешь, не хочешь) открывает и худо-бедно финансирует.

Вы спросите: а причем тут «святочный рассказ»?

Я отвечу: как раз именно «притом».

Ведь какой же Новый год, какое Рождество, Святки без детей? Без смеха детского, лепета, глаз широко открытых…

Вот как раз на Рождество, загрузив пару пакетов апельсинами, конфетами и печеньем, мы с женой (оставив трехлетнего тогда еще сынишку на бабушку) отправились в наш местный приднепровский Дом малютки (ныне реабилитационный центр для детей с каким-то — каким уж не помню — физическим отклонением), затаившийся в заснеженном сосновом лесу, так Сосновкой и именуемый.

 

… Стояло тихое солнечное январское утро. Пар изо рта вырывался и вился в сухом морозном воздухе как дым из кадила. Откуда-то издалека из-за нахлобученных сосновых шапок доносились далекие отзвуки благовеста. Это в Свято-Николаевском звонили к ранней обедне.

Вот уже минут десять шли мы вдоль какой-то нескончаемой «кремлевской» стены из красного кирпича высотой метра четыре, не меньше.

Из-за верхушки стены виднелись красно-черепичные кровли и спутниковые грибницы нескольких особняков.

— Начальник ГАИ выстроил, — пояснила жена (она знала: местная), предварив мой незаданный вопрос. — Себе и сыновьям своим с женами.

— Да вижу, что не слесарь, — хмыкнул я. — Сирота казанская!

За коваными резными воротами блеснула узкая голубеющая полоска.

— Озеро, что ли?

Жена кивнула: «Раньше там детдомовцы играли. А этот пришел, откусил кусок леса с озером вместе. И не спросил никого».

Я нахмурился: «Это как же так не спросил? Управы на него нет, что ли?»

— Да какая управа, — поразилась жена моей наивности. — Все схвачено, за все заплачено. Сказано же — начальник ГАИ.

— А тут что за начальник? — кивнул я налево, в сторону еще одного высоченного (правда уже оцинкованного) забора с КПП и охраной у «вертушки». — Мясокомбината, что ли?

— Почти угадал. Тренировочная база ФК «Днепр».

— Да ты что! — удивился я. — Круто! Вот не знал…

— Ну еще бы, — жена приостановилась, разгоряченная ходьбой. — Там у них наворотов целый арсенал: срубы деревянные для отдыха с душем и кондиционером, спортзал, столовая и даже — вон видишь крышу синюю? — ангар здоровенный для зимних тренировок отгрохали. Ну а как иначе-то? Нельзя футболистам без тренировок!

— Эт точно, — кивнул я. — Спрос рождает предложение. Если народу нравится брать в банках кредиты на десять тысяч, а отдавать пятнадцать, то это беда самого народа. И если народу нравится платить деньги, чтобы смотреть за тем, как двадцать здоровых лосей гоняют по полю один мяч, то тут уже…

— Ну-ну, понесло Остапа! — строго, но с улыбкой, оборвала меня жена. — Тебе дай волю, такую философию разведешь…

— Мне дай волю, — сказал я глухо и зло, — я бы всю эту сволочь… к гребаной матери! Бульдозером. Весь лес собою испаскудили и никакой власти на них нет!

— Какая власть, — улыбка исчезла. — Они сами себе власть. Пойдем…

— Да беспредел это! — возмутился я. — Даже на буржуйской Миссисипи по закону нельзя занимать под частное владение прибрежную полосу шириной до пятиста ярдов. Пятиста! Почему же у нас все дозволено: и берег колючкой опутать, и пол леса заборами изгородить?!

— Да перестань ты, в самом деле! — уже серьезно сказала жена. — Праздник сегодня какой, а ты…

Я замолчал. Сегодня и в самом деле был праздник. Самый любимый мною и самый, пожалуй, святой и чудесный для меня — праздник Рождества.

Я молча шел по тропинке, слушая, как хрустит под ногами рассыпчатый рождественский снег и думал… о Христе.

Думал: а что сказал бы Он, глядя на всё это? И отвечал сам себе: с самого рождения первого человека Адама до рождения Богочеловека Иисуса и до наших дней в мире этом не изменилось… ничего. Ровным счетом ничего!

Те же ироды правили бал, возводя свои дворцы и хоромы, и предаваясь в них роскоши, безбожию и разврату.

Та же чернь горланила «хлеба и зрелищ!», алча вожделенного, но недоступного золотого тельца, невзирая на то, что вот уже сорок — да не сорок, сотню почти! — лет скитается по пустыне и так и не может обрести оттуда выход.

Те же саддукеи бубнили: «Сила в науке!»

Но чем дальше заходила в своих умствованиях наука, тем хуже и хуже становилось жить человечеству, получившему — казалось бы! — всё, от реактивного двигателя до машинки для выбривания волос из уха, но все так же продолжающему бедствовать, жить впроголодь и умирать в нищете.

Те же фарисеи кричали: «Нет, сила в религии!»

Но чем дальше заходила в своих мудрствованиях церковь, тем теснее, плотнее — уж не продохнуть! — обкладывался сусальной позолотой скорбящий лик бедняка Иисуса, и все меньше и меньше церковь эта становилась похожа на братскую церковь омывающих ноги друг другу учеников Христа. Кому сесть по «правую руку», а кому «по левую» — уже никто не спрашивал у Учителя. Иными многочисленными учителями поделено было все и предрешено…

 

Мы шли. Снег хрустел и скрипел под ногами. И летела нам в разгоряченные лица хрустальная белая пыльца с отяжелевших сосновых лап.

«Нет, — думал я. — Ничего бы не сказал Иисус. Наверное, заплакал бы только. И ушел в пустыню на веки вечные…»

 

Вот и детдом.

Тихо. Пусто. Ни души вокруг.

Мы вошли в отворенную калитку, прошли по алее и, скрипнув дверью, нырнули в пахнущее чем-то давно знакомым с детства, но позабытым — казенным теплом.

Навстречу нам вышла немолодая женщина, по виду вахтерша или нянечка.

На наш вопрос, как бы увидеть детей и передать им гостинцы, улыбнулась доброй усталой улыбкой и позвала за собой.

Мы прошли еще одним пустынным коридором и остановились перед неплотно притворенной дверью.

— Здесь, — сказала женщина. — Идите же…

И мы вошли.

Первое, что особенно поразило меня, была… тишина.

Тишина, так резко контрастирующая с тем, что собирались услышать и увидеть.

Детей было десятка два, не меньше, но обычной в подобных местах многоголосой возни и толчеи не было. Каждый тихо занимался своим делом: кто играл машинкой, кто разглядывал книжку, кто выстраивал башню из кубиков, лишь изредка обмениваясь друг с дружкой негромкими односложными восклицаниями.

Когда мы вошли, все замерли. Жизнь остановилась. Так в детской игре на словах «море волнуется — три» замирают словно окаменев фигуры, каждый в той позе, в которой застало его последнее слово считалки…

Мы стояли с кульками в руках, не зная, что сказать, а два десятка глаз, пытливо и выжидающе смотрели на нас.

— Ну что же вы, дети, — пришла к нам на помощь оказавшаяся тут же воспитательница, — идите скорей сюда! Смотрите, что передал вам дедушка Мороз!

Нерешительно и осторожно, поочередно один за другим дети потянулись к нам.

Никто не кричал и не пытался влезть без очереди. Вся стайка всё также молча обступила нас с вытянутыми ручонками, в которые клали мы извлекаемые из пакетов сладости.

Вдруг одна девочка, взяв свой подарок, не отошла в сторону, а, пристально глядя на жену, как-то полувопросительно-полуутвердительно негромко сказала: «Мама?..»

Наскоро дораздав последние конфеты, я отошел к окну. Мне стало страшно и неловко от мысли, как жене получится ответить на заданный вопрос; как удастся объяснить, что она… не мама. Не её мама.

Что дома у нее есть такой же вот маленький мальчик, который тоже любит сладости. И ёлку. И Рождество.

Который сегодня вечером как обычно будет уложен в свою кроватку, а потом, когда взрослые выключат свет и всё в доме затихнет, прибежит и нырнет к ним под одеяло; весь такой теплый, родной и головокружительно пахнущий; так, как может пахнуть только ребенок. Свой ребенок…

 

Мы шли из детдома молча, касаясь друг друга плечами. В конце аллеи, не говоря ни слова, остановились и обернулись…

Через индивелое оконное стекло смотрели на нас детские глаза. Самые разные: серые, карие, голубые. Одно лишь в них во всех было общее — безмолвный незаданный вопрос.

И мы, не в силах ответить каждому в отдельности, ответили всем: «Да, мы придем. Обязательно!»

И может мне это только показалось на расстоянии, но во всех глазах этих как будто бы промелькнуло мимолетное подобие светлого лучика. Лучика надежды…

Была зима.

Был январь.

2001-й раз человечество праздновало рождество младенца Иисуса Христа.

 

___

 

            В общем, мы поговорим и про святочный рассказ еще. Нам только Новый год отпраздновать… Тут же сразу и поговорим.

            Л.К. 

 

 

 

 

 

 
html counter