Евгения САВИЛОВА (г. Хабаровск) МЕТАМОРФОЗЫ СИНЕГО

Мыльные пузыри застывали в зимнем воздухе бессмысленными холодными сферами. Нет солнца, нет света, мир замер в холодной февральской мгле. Мыльные пузыри цепенеют без солнечного света. Пускать их стало уже не так интересно. Двинулись дальше по главной улице, засунув руки в карманы и болтая о возможной работе в галерее, о предстоящей сессии в институте и обо всем том, что попадалось нам на глаза. Через какое-то время болтать тоже надоело и нас объединило уже молчание. Юлька задумалась, нахмурила брови и шла, наклонившись чуть вперед, преодолевая сопротивление холодного воздуха. Катюха надела на лицо бессмысленную маску, готовую в любой момент истерически захохотать, неважно над чем.

Каждая из нас, закованная в февральский холод, молча двигалась и надеялась на чудо в этой жизни. Сегодня, завтра, послезавтра, но побыстрее бы случилось что-нибудь хорошее. Хотя бы весна настала. Пронизывающий ветер уже опостылел, не радовал снег, не радовали зимние праздники. Хотелось тепла.

Прошел февраль, зима продолжалась. Март словно забыл свое имя, свое предназначение и отодвинул свои возможности на будущее. От ожидания дни стали серыми, невнятными и пресными. Сидя на парах, мы все больше горбились, опускали удлинявшиеся носы к столам, неубранные длинные волосы седели и превращались в пепел. Юлька ходила с опухшими глазами каждый день.

— Что с тобой?

— Да работа все. Слишком много времени забирает. Учусь по ночам, не высыпаюсь, — махнула она рукой.

— И все?

— И все, — она улыбнулась и опять замолчала. — Хотя нет, не все. Хочу замуж, съехать от родителей и чтобы лето быстрее настало.

Я улыбнулась такому стандартному набору желаний. В наше время слишком много стереотипов, навязанных прошлым. Если ты один, то неудачник. Живешь с родителями — значит, не состоялся. Время не то, зачем загонять все в рамки?

— А что смешного? — взвилась Юлька. — Мне двадцать семь, живу с родителями, а отношений как не было, так и нет. Нечего здесь улыбаться.

Пока подруга удалялась от меня в сторону кабинета, закручивая вокруг себя вихры неистовой дикой энергии, я пыталась придумать, как ее успокоить.

«Ничего, человек взрослый, успокоится сама. Пока лучше не лезть», — подумалось мне.

Такой неожиданный выпад удивил меня. Юлька была слишком интеллигентна, чтобы показывать в общественных местах вспышки чувств. В нашей группе выделялась среди прочих своей осанкой, манерами и красотой. И чрезмерной застенчивостью. Всегда скромно одета, густые длинные волосы забраны в косу или хвост. Ничего привлекающего внимания. Девушка не нашего времени.

«Ничего, пройдет», — подумала я.

Проходило время. Стало чуть теплее, снега сменились дождями. Катька влюбилась, меня взяли на работу в галерею, Юлька была веселой.

Все-таки весна не отличается постоянством. Только привыкаешь к потеплению и надеешься на солнышко, как погода меняется и бьет тебя хлыстами из дождя и снега. Сегодня солнце покинуло наш город. Когда я шла с работы в институт на пары, то промокла и окоченела. Пробиваясь к институту сквозь натянутые струны ледяного дождя, я зачерпывала грязную воду ботинками и надеялась, что за время пар мои носки и обувь высохнут на батарее.

Около кабинета собралась уже почти вся группа, похожая на стайку мокрых грязных воробьев. Толька Катюха светилась счастьем. Влюбленным все нипочем. Вскоре прибежала Юлька, такой же как и я ощипанный злой воробушек.

— Вся промокла! — возмутилась Юлька, словно извиняясь за свой вид.

— И не говори!

Преподаватель опаздывал, за окном темнело. Мы ждали и как могли пытались просушиться. Юлька начала расплетать косу, так как волосы промокли насквозь. Длинные пряди рассыпались черным атласным полотном, стекали с головы по плечам, по спине, сбегали на каменные плиты и словно река катили свои воды прочь от нашей застывшей в изумлении компании. Такая мелочь — распущенные волосы, но как это изменило Юльку! Не было уже застенчивой, постоянно сдерживающей себя девушки. Нашим взорам явилась амазонка, дикое и таинственное дитя природы, речная нимфа, сошедшая с полотен Россети. Как ты прекрасна! Юлька, как ты прекрасна!

Через неделю, вечером, когда я возвращалась с работы домой, мне позвонила Катюха. Тихо и спокойно, совершенно бесцветным голосом она передала мне черную весть о смерти Юльки. Каждое ее слово ломало мои кости, перемалывало внутренности, стирало в прах стены дома, в котором жила моя душа. Через секунду от меня осталось вниз головой бежавшее, касаясь руками и ногами промерзшей земли сломанное существо. Без мыслей, без чувств, без души. Дорогу домой я нашла автоматически. Открыла дверь ключом, подгребла под себя стул и взгромоздилась на него. Я потеряла руки, ноги, голову, тело. Я стала комком грязи, источая водопад горьких бессвязных слов, скорбя об ушедшем человеке. Глупо, глупо ушедшей по собственной воле Юльке.

С моего потолка полился дождь синего цвета. Он закрашивал стены затхлой синевой, стекал на пол, расходился туманными лужами и испарялся вверх, окрашивая предметы в синюю плесень. Затекал в руины моего тела, омывал сломанные кости, порванные ткани, зашивая их голубыми холодными нитками. Воздух окрасился в цвет индиго, время остановилось, я затаила дыхание. Прошла ночь, через окно прокралось утро и стащило меня за волосы со стула, протащило в ванну, умыло и поставило перед зеркалом.

— Собирайся. Надо на работу.

— Надо на работу, — как автомат повторила я. Лицо было еще покорёженным, и чтобы не пугать окружающих, я напялила пластиковую маску, выражающую спокойствие и удовлетворение. Накрасилась, переоделась, вышла на улицу и повела свое штопаное синими нитками тело на работу. Все ходили совершенно обычной походкой, вели повседневные разговоры, и никто не замечал, как я теряю мелкие камни своих дробленых костей. Подошла Аленка, молча осмотрела меня, потрогала синие швы и сказала:

— Мне сегодня приснилось, что ты была овечкой, и тебе оторвало ноги.

— Мне и правда оторвало ноги.

— Что случилось? Ты, словно творение доктора Ф., вся перешита синими нитками и сыплешь песком разваливающегося тела.

Моя маска абсолютно бесстрастно все ей рассказала.

— Хорошо. Вечером ты едешь ко мне, — Аленка еще раз потрогала швы, развернулась и ушла.

Соприкосновение со смертью рождает столбняк. Вроде бы надо жить как жил, но получается только натянуть на себя маску и корчить лицо от нестерпимой муки за этим спокойным пластиковым забралом.

Вечером, приведя к себе домой, Аленка усадила меня на стул посреди комнаты, достала из сумочки пластиковый шуршащий пакетик и сказала:

— Ты свои камни разбросала по всему району. Сегодня все не успела собрать — потом еще схожу.

Она доставала из пакета небольшие камешки, искала на моих руинах место их бывшего пребывания и пыталась уложить их на свои места. Не хватало многих деталей, и камни просто падали. Тогда Аленка вооружилась клеем и скотчем. Дело потихоньку начало продвигаться.

Так за несколько месяцев Аленка собрала мои руины в более-менее крепкую башню. Дом был починен и готов к возвращению чувств и души. Требовался определенный заряд тока.

— Ну, над этим я уже не властна. Тело починила, а все остальное зависит только от тебя. Надо найти то, что зарядит тебя. А пока это надо снять.

Она стянула пластиковую маску с моего лица и поднесла небольшое зеркало. Мое лицо немного разгладилось. Чувство страха еще прочно сидело в глазницах, но ужас уже растаял и больше не держал мое лицо в тисках. Стало легче дышать, но в глазах так и осталась синяя пелена.

Говорят, что нужно немного пожить, и боль проходит. Но именно жить — двигать ногами, руками, есть, пить, и обязательно чего-то желать. Именно тогда боль начинает потихоньку отступать.

Аленка пыталась меня вытряхнуть из силков памяти, заставить дышать, пыталась разогнать это синее марево, стоящее у меня перед глазами. Заставляла меня искать другие цвета и оттенки в этой жизни. Я читала, пыталась рисовать, но везде стоял предо мной образ Юльки. Наконец мне стало интересно, сколько у меня получится портретов разных людей и будут ли они похожи на нее? Я увереннее взялась за кисть и краски. Полились синие холодные лица.

Однажды на работе я была консультантом на выставке Сальвадора Дали. В сущности, просто двигалась в массе человеческих тел, глухо отвечая на разные вопросы. В синем дневном мраке среди сутулых людских теней совершенно неожиданно воздух всколыхнулся зеленоватым отблеском. Отворилась дверь и зал стал наполняться теплым зеленоватым сумраком — предвестником яркого, теплого как летнее солнце рассвета. Вот оно! Вот оно! Громыхнула музыка! Заложило уши от такого шума! Яркий луч света вошел в этот зал.

Среди толпы людей, превратившихся в монотонную серую массу, стоял юноша лет двадцати. Светлые волосы, светлый вязаный жилет, джинсы — ничего особенного. Закрываю глаза, и появляется вместо него ласковый теплый огонек. Лицо вижу, но запомнить не могу, слишком много света от него исходит.

За час он осмотрел экспозицию и двинулся к выходу.

Я медлила. Почему? Чем грозит мне мой поступок? Ничем, кроме подозрений подцепить парня на крючок. Но мне-то нужен только портрет. И все. Я решаюсь.

Спустя несколько минут я уже поднимаюсь в свой кабинет с заветным номером телефона в руках. Никита. Сегодня уезжает в город N . Приедет через неделю. Будет здесь три дня. Потом улетает в Москву. Три дня. Успею или лучше не браться? Успею.

Вся неделя прошла в ожидании чего-то теплого и хорошего. Словно завтра встанешь утром, а вместо январского холода лето. Теплое медовое лето. То время, когда не мерзнут пальцы на руках и ногах, а тепло пробирается до самого сердца и оплавляет непреступную ранее корку льда.

Никита позвонил через три дня. Планы передвинулись, и ему нужно было улетать завтра, но он вернется этим летом. В августе. Смогу подождать? Конечно же, смогу. Смогу.

Ожидание! Какое же ты темное и холодное! Хочется закутаться в слои воды и застыть, потерять время, забыть время, не знать, что это такое. Хочется задуматься и очнуться только в августе. Теплом августе. Тягучем, словно мед, августе.

Синие леса, грустный синий воздух. Тонкие серебристые деревья, которые похожи на призраков. Ночь ожидания, предвестие зари и наступление нового времени. Лицо твое стирается временем. Я забываю твой образ. Но остается чувство, что скоро наступит утро, и я покину это холодный мрак. Теплый портрет, плавящиеся густые мазки краски, жаркие августовские струи воздуха. Тепло, которое лечит. Тепло, которое воскрешает.