Юрий ГОНЧАРЕНКО (г. Днепр, Украина) ПИСЬМО БРАТУ

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Мне три года. Солнечное воскресное утро.

Сегодня мы с бабушкой и дедушкой идем на день рождения к бабушкиной знакомой тете. Поэтому одет я соответственно: в белые шортики, белые носочки и импортную футболочку в полоску. Мне велено выйти и немного подождать.

Бабушка с дедушкой что-то задерживаются, я одиноко брожу по двору, тыча прутиком в кучи тополиного пуха у бордюра. Эх, вышел бы кто погулять! Но никто не выходит. Я окидываю взглядом двор. Внимание мое привлекает детская площадка…

В нашем дворе находится детский садик. Выходной, детей нет. Зато сама площадка — совершенно пустая — какая-то необычная. Все: и качели, и горка, и забор, и шведская стенка как-то по особенному блестящи и ярки сегодня.

Протискиваюсь сквозь дырку в заборе — какой же забор без дырки! — умащиваюсь на качели, отталкиваюсь ногами и начинаю раскачиваться. Вдруг замечаю у себя на пальцах что-то синее и липкое. Пытаюсь вытереть другой рукой, не удается. Теперь одинаково синие обе руки. А если о футболку? Параллельно зеленым горизонтальным полоскам на футболку ложатся более короткие — синие.

Я спрыгиваю с качели и лезу на горку, попутно отпечатывая на штанинах шортов красные диагонали. Съезжаю вниз. Красные полосы со вкусом дополняют пока еще не видимые мне две темные полосы сзади.

— Юра! Ты где? Пойдем скорее, мы опаздываем!

Это бабушка. Они с дедушкой стоят у подъезда и ждут меня.

Протискиваюсь между штакетинами и спешу к ним. Глаза бабушки становятся все больше, наконец она всплескивает руками и произносит только одно слово: «Господи…»

Шефы детского садика, желая доставить радость малышам, в субботу вечером подкрашивают детскую площадку. Нитроэмаль — редкость, поэтому пользуются по старинке масляной.

На день рождения мы, конечно, не попадаем.

КАК МАМА СБРОСИЛА НОГУ

На улице дождик и слякотно. Мама пришла с работы и в прихожей, чтобы не запачкаться, стряхивает с ноги сапоги — высокие, до бедра почти, ботфорты.

Я, трехлетний, с ужасом наблюдаю эту сцену. Наконец разражаюсь громким ревом. Мама с бабушкой недоумевают, пытаются успокоить, у меня истерика; бьюсь на руках и реву белугой. Неожиданно, еще раз посмотрев на маму, успокаиваюсь.

Бабушка, сообразив что к чему, склоняется к маминому уху:

— Это, Ира, он подумал, что ты ногу сбросила.

ЗА ИГРУШКАМИ

Однажды, еще дошколенком, залез я в бабушкину шкатулку. Была у нее такая — большая кожаная с замочком застежкой. Индийская.

Залез, значит, я в шкатулку, а там бумажек разноцветных — видимо-невидимо!

Ну, я-то уже знал, что бумажки эти деньгами называются, и на любую из них купить себе можно всего, чего захочешь. Игрушек, например…

Выбрал я одну покрасивее и в карман засунул. А там бабушка и во двор погулять выпустила.

Вышел я из подъезда, огляделся по сторонам, не шпионит ли кто, и со двора — шасть на улицу.

«Пока хватятся, — думаю, — я уже в «Детский мир» за игрушкой сходить успею…»

Магазин «Детский мир» находился от нас квартала за два в самом центре, но дорогу я помнил (пару раз заходили с дедушкой), поэтому в самом прекрасном настроении семенил себе по улице, а на ходу все бумажку фиолетовую разглядывал.

Тут меня и заметила какая-то бдительная тетенька и перегородила мне путь, ненавязчиво так:

— Ты куда это, мальчик, идешь?

— В магазин, — отвечаю, — за игрушками.

— За игрушками…. — улыбается, а сама все на бумажку в кулаке моем поглядывает. — А это у тебя что такое?

— Это, — говорю, — деньги.

Говорю и тупости ее удивляюсь: кто же без денег-то мне игрушку продаст?!

И хотел было уже дальше идти, но тут она меня за руку хвать! И говорит, сладко так:

— А давай-ка ты тете покажешь где живешь. Ты с кем живешь? С мамой?

— Нет, — отвечаю, — с бабушкой и дедушкой.

А показать… отчего бы и не показать?

Развернулись мы и пошли в обратную сторону. Так к бабушке с дедушкой и пришли. С деньгами и тетенькой. Тетенька порядочной оказалась, еще того, послевоенного воспитания.

А бабушка меня даже не наругала. То ли рада была, что так хорошо все закончилось, то ли удивилась очень: не всякий день трехлетние мальчики в город сами за игрушками ходят.

Только головой покачала да тете слова всякие хорошие говорила. Но что именно, я уже не слышал. Я в солдатики играть ушел.

ЖЕНЩИНА БЕЗ НОГ

Идем по городу. Мама с папой по бокам, я — посредине.

Любимое занятие: поджимаю под себя ноги и фланирую несколько метров на руках родителей.

Впереди нас в длинном до пола maxi плывет какая-то тетенька. Недоуменно гляжу ей вслед, наконец не выдерживаю и возмущаюсь:

— А со это за зеньсина, со никаких ног нет?!

Народ вокруг взрывается хохотом.

Сконфуженные родители тащат меня под руки восвояси.

Больше всех сконфужена тетенька.

Меня спешно уносят куда-то в сторону, а за спиной то один, то другой не удержавшись нет-нет да и заржет во всю глотку.

НАВОДНЕНИЕ

Наводнению, случившемуся летом 1976 года, я за свои вот уже без малого полсотни лет подобных не видел. Ураганный ветер и чудовищный ливень. Казалось, наступил конец света. Вода извергалась с небес и стояла стеной. В паре метров от себя практически невозможно уже было что-либо различить. Бурлящие вдоль проезжей части потоки доставали взрослым мужчинам до пояса.

Первый раз видел, как трое мужиков вброд переходили бурную реку. Только то была не река, а обычная улица в не самой широкой ее части. Они шли медленно, придерживая друг друга, уходя в дождь как в неизвестность.

Меня четырехлетнего моя хрупкая мама несла из детсада на руках. Обломки веток, коробки, мусор крутились в пенных водоворотах, ярились и клокотали, ныряли в ливнестоки как в воронку и застревали меж чугунных решеток.

Ветер рвал зонты, дождевики, шляпы — мял, ломал, терзал, кувыркал в воздухе и швырял по сторонам. Молнии вспарывали горизонт со всех сторон, а гром грохотал так, будто небо рушилось на землю.

Каким чудом мы добрались домой? После рассказывали, что в низинных кварталах города, особенно в полуподвальных трущобах, обнаружились человеческие жертвы.

Потоп больше не повторялся. Зато, через год-два после случившегося, на девятое мая в нашем теплом городе выпал снег.

МАЙСКИЙ СНЕГ

Я как всегда проснулся раньше всех. Разве до сна, если еще с вечера ожидаешь праздника — парада на День Победы! Босиком прокравшись к окну, я приподнялся на локтях на подоконнике и заглянул на улицу.

Внизу: на машинах, людях, транспарантах, свечках цветущих каштанов лежал снег. Словно было не начало мая, а конец февраля.

— Снег, снег! — бросился я к дедушке с бабушкой. — Смотрите, смотрите, снег!

Мне сначала не поверили. Но потом убедились и сами — не вру.

Вот только идти лепить бабу снежную дедушка отчего-то не согласился.

А снег пролежал не долго. Уже к обеду он напоминал о себе лишь темнеющими оттисками на асфальте, да моими шортами с рубашкой, аккуратно развешанными на спинке стула, которые я так и не надел в этот раз на парад.

ТРЁХКОЛЁСНЫЙ

Катаюсь на своем трехколесном «Гноме» по двору. Ко мне подходит соседский забияка Ян Горох — длинный, нескладный и сопливый. Ян старше меня года на четыре.

— Эй, малый, — говорит он, втягивая правой ноздрей выглянувшую на улицу соплю. — Дай покататься.

— Не могу, — отвечаю. — Мне бабушка не разрешает.

Ян не отстает.

— Да ладно, чего там! — нудит он. — Один кружок сделаю и отдам. Не жмись, а то я тебе подсечку сделаю. Хочешь подсечку?

Подсечки я не хочу. Нехотя слезаю с велосипеда и угрюмо отхожу в сторону.

Ян усаживается — ноги на уровне ушей — и неуклюже крутит педали. Несчастный «Гном» трещит и скрипит под его тушей. Провожаю этого клоуна долгим скорбящим взглядом. Мне жалко велосипед. Жалко и себя. На глаза наворачиваются слезы, но я очень вовремя замечаю валяющийся неподалеку обломок красного кирпича…

Дальше все произошло быстро и просто. Догоняю обидчика и тюкаю его кирпичом по башке. Тот мешком валится на асфальт. Я сажусь на велосипед и качу дальше.

Специалист по подсечкам отделался шишаком на затылке. Покататься он у меня почему-то больше не просил.

К МАМЕ

В один из летних погожих деньков дедушка как обычно забрал меня из садика. Погода стояла что надо, и мы решили погулять немного во дворе. Я катался на своем велике «Зайка-люкс» (если кто помнит, это чудо Львовского мотовелозавода выглядело так — одно колесо впереди, второе, как и положено, сзади, а параллельно заднему, для устойчивости юного седока, еще пара совсем махоньких таких колесиков), а дедушка на лавочке читал газету.

Просто так гулять мне скоро прискучило. Мне неудержимо захотелось к маме. А мама была на работе.

Я и поехал. Благо, было на чем.

До больницы, где работала мама, было километров пять. Какая ерунда, когда тебе сильно чего-нибудь хочется!

Набережную и пару оживленных перекрестков я миновал без приключений. Бдительных тётушек рядом на сей раз не оказалось, никто из взрослых, встретившихся мне на пути, не задался вопросом, куда и зачем едет мальчик на велосипеде. Едет и едет… Значит, надо.

До больницы я не доехал метров сто. Отец работал в ней же, по какой-то надобности он спустился к троллейбусной остановке и тут меня и изловил. Не помню сейчас лица его при виде меня, бодро крутящего педали в потоке машин и троллейбусов, но думаю, оно было достаточно выразительным.

Без долгих расспросов я был сграбастан в охапку, втиснут вместе с велосипедом в троллейбус и доставлен к родным пенатам, пьющему валидол дедушке и находящейся на грани нервного срыва маме, которая к тому времени уже давно вернулась с работы. К чести своих предков должен заметить, что и в этот раз миновал экзекуции.

ТАИНСТВО ДЕТОРОЖДЕНИЯ

Мне десять лет. Я уже кой-чего знаю про «это».

Решаю поделиться знаниями с братом. Яська, младше меня на пять лет, возится с машинками на ковре. Подзываю его, увлекаю в укромный уголок.

— А ты знаешь, как ты родился?

— Угу, — доверчиво кивает Яська. — Знаю. Маме животик разрезали, я и родился.

— А вот и нет! Не угадал, — ухмыляюсь я. — Сказать как?

Склоняюсь, шепчу ему в ухо. Брат слушает. Потихоньку лицо его вытягивается, рот кривится, в глазах появляются слезы. Вырываясь, он бросается на кухню:

— Бабушка, бабушка! А Юрка говорит, что я из писи вылез!

Бабушка, сидящая с соседкой, перхает чаем:

— Иди, иди отсюда, гавнюк, не мешай!

Я катаюсь по полу в другой комнате и давлюсь от беззвучного смеха…

ПИСЬМО БРАТУ

Я болен. У меня жар. Лежу, безмолвный и печальный, на втором ярусе нашей с братом двухэтажной «нарки».

Брат на полу выстроил из кубиков гараж и теперь запихивает в него машинки. Те не помещаются, гараж ходит ходуном и грозит развалиться. Брат краснеет, надувает щеки и кряхтит от усердия. С ненавистью смотрю на него.

Тут же мама возится со мной: меняет повязку на лбу, дает лекарство.

— Ма… — шепчу ей одними губами, она склоняется ближе. — Принеси мне, пожалуйста, листик и ручку.

— Сынок, — мама с нежностью смотрит на меня. — Не нужно рисовать. Спи.

— Нет, — я отрицательно прикрываю глаза. — Я хочу… написать… письмо…

— Кому?

— Яське.

Пауза. Мама внимательно смотрит на меня, потом на брата, опять на меня. Она ищет скрытый подвох, но во взгляде моем отражается только мученическое долготерпение и всепрощение.

Мама уходит, через минуту приносит альбомный лист и карандаш. Взбивает подушку под моей головой. Подсовывает для твердости под лист фанерную крышку от коробки с кубиками. Я пишу…

Пишу долго, старательно выводя каждую букву. Исписываю почти весь лист. Наконец протягиваю его слабеющей рукой маме. Та берет листок и уже хочет отдать брату, но в последний момент какое-то слово привлекает ее внимание. Она застывает посреди комнаты, поглощенная чтением.

«… сын желтоухой собаки, пожравший труп своего отца, — читает она, — подлая ублюдочная свинья, скотина, отродье человечества…»

— Отдай! — хриплю я со своего одра. — Отдай ему!

Но мама не отдает. Комкает послание в руке, укоризненно качает головой:

— Ай-яй! А еще больной! — в глазах искорки смеха.

Неизвестно чему улыбается и брат. Смотрю на него сверху и думаю: «Смейся, смейся! Пойдешь ты завтра в садик, я твоему козлу (над кроватью брата развешаны всякие вырезанные из журналов фотки животных) фломиком хер подрисую!»

МИЛИЦИЯ И БАНДИТЫ

В детстве мы с братом дрались «до красных соплей».

Так мама говорила; но мне-то понятно: «дрались» — сильно сказано. Пять лет разницы. Просто на каждом шагу моя логика наталкивалась на непробиваемую стену его неприятия. Однако, что ни говори, поодиночке скучно. А поиграть хочется…

Любимая игра наша называлась «в милицию и бандитов». Бандитов было много, милиционер один. Роли бандитов почему-то всегда доставались мне. Нет, я, конечно, пытался торговаться, но, получая в ответ всегда одно и то же (нытье и «тогда я вообще с тобой играть не буду»), плюнул и махнул рукой. В конце концов, бандитов больше, резонно думал я, а количественный перевес обещает и качественный итог…

Каждая игра начиналась с моей абсолютной уверенности, что на сей раз я наконец-то «замочу проклятого мента». Нас-то вообще вон сколько, а этот, ну крутой, но ведь один!

Дело начинала шкодливая «шестерка» типа Промокашки.

— Собака лаяла на дядю фраера… — заводил я свою бандитскую сагу, но тут же, без лишних вопросов, получал «пулю в лоб» — особой креативностью брат не отличался.

Тогда в дело вступали очередные бандиты. Вооруженные до зубов, они подкарауливали брата из засады, минировали его автомобиль, даже подставляли по службе, подкладывая всякие пакости. Тщетно. Брат (вот где зарождались заокеанские боевики!) выходил сухим из любой переделки, укладывая своих противников штабелями. Я усмехался, зная, что сейчас все придет к своему логическому концу. Вот-вот, сейчас…

На авансцену выходил, наконец, самый матерый — главарь. Сначала он палил очередью по ногам — та-та-та-та, потом двумя короткими в живот — та-та, та-та.

Брат упрямо отказывался падать мертвым.

— Мимо! — кричал он.

Я надувал щёки, кричал контрольное «паф-паф», а он опять уворачивался, хотя по элементарной логике должен был испускать последний вздох. Черта с два!

Я возмущался, доказывал, что стрелял первым, что выпустил в него весь магазин, что любой на его месте давно бы сдох.

— Не сдох, не сдох! — орал брат.

Я вылезал из укрытия, шел к нему и щипками наглядно демонстрировал, в какие части тела и сколько попало пуль. Брат верещал, стукал меня пистолетом, кричал «пидаас!» (хотя «р» уже выговаривал) и уносился в ванную.

Там он закрывался на щеколду и оттуда, из кафельной неприступности, ругался грязно и неуклюже. Я пытался взять ванную штурмом, но тщетно — щеколда держалась крепко.

Тогда я пускался на хитрость.

— Все, мне надоело, — говорил я. — Можешь сидеть там, сколько влезет.

И уходил в комнату.

Больше пяти минут брат не выдерживал никогда. Сидеть в темноте — тоже, знаете… Сначала тихонько клацал шпингалет. Потом медленно открывалась дверь. Мой враг крадучись выходил в коридор…

Я сидел на диване или за столом, полностью поглощенный каким-нибудь занятием. Любопытство пересиливало. Бочком просачиваясь в комнату, брат украдкой заглядывал мне через плечо.

Мгновенно, боковым зрением оценив расстояние до жертвы, я бросался в атаку.

В итоге-то я всегда побеждал. Пять лет разницы, что вы хотите.

ВОЙНА С КИТАЕМ

Мелкие стычки с младшим братом не могли утихомирить моего бурно растущего милитаризма, и как-то я отправился воевать. С кем, вопроса не стояло. Разумеется, с китайцами.

Война — как говаривал небезызвестный персонаж захаровской комедии — это война.

А значит, дело серьезное. Без оружия, ежу понятно, на войне никуда. С оружием, правда, все было в порядке.

Еще когда я ходил в старшую группу детского сада, у меня в нижнем ящике письменного стола имелся солидный оружейный арсенал, состоящий из ножей, дротиков и короткого, нечто среднее между скифским акинаком и дубинкой людоеда, меча.

Тогда-то я и начал формировать группу единомышленников, таких же бравых как и я вояк. Кроме оружия необходимы снаряжение и экипировка: спички, веревки, топор, компас и прочее. Именно добычей и заготовкой данного снаряжения мы и занялись.

Сподвижники мои, вдохновляемые захватывающими дух замыслами, тайком опустошали закрома своих папаш, стаскивая мне все, что можно было только притянуть: от рубанка и молотка до веревок и гвоздей. Я же авансом раздавал вакансии в будущей полковой иерархии.

Штудируя карты, было выяснено, что Китай расположен весьма неблизко. А потом все равно как-то просачиваться через границу. Иметь дело с пограничниками нам, по понятным причинам, не хотелось.

Нужно было добираться иным путем. Но каким? Вариантов было немного, а точнее, всего два: по воде либо по воздуху. Выбрали первое.

Почему-то мы были уверены, что границы — дело сугубо сухопутное. А раз границы плавать не могут, то и пограничников морских, скорее всего, не бывает. Где-то так…

Курс мы проложили верный: Днепр — Черное море — Босфор — Суэцкий канал — Красное море… А там и до Китая, в обход юго-восточной границы полуострова Индостан, минуя Полинезию… В общем, рядышком.

Картам этим позавидовал бы сам Меркатор, жаль, что утеряны.

Поскольку где-то украсть списанный эсминец не представлялось возможным, а спрятаться всем отрядом — со мной всерьез решило отравиться человек пять-шесть — в трюме отходящего в Китай сухогруза делом шатким и геморройным, было решено строить плот.

Абсолютно реальный такой плот наподобие хейердаловского «Кон-Тики». Тот, правда, изготавливался из бальсовых брёвен, а наш — согласно смете — из сосновых брусов, усиленных по углам пенопластовыми поплавками, и досок.

Что до кормового весла и мачты с парусом, то и они тоже предполагались. Я имел некий опыт в навигации. В пятом классе я уже был курсантом «Днепропетровской детской и юношеской флотилии моряков и речников» и если еще и путал оверштаг с бейдевиндом, то, по крайней мере, умел вязать прямой узел, знал частично флажковую азбуку и понимал, что галс и гюйс — вещи разные. С будущим капитанством вопрос определился сам собой.

Но скоро только сказка сказывается. Время же неслось без остановки. Я и мои единомышленники взрослели. У каждого появлялись свои интересы и увлечения. Как-то незаметно наша команда мало-помалу распалась.

Да я и сам, признаться, был уже не тот. Точнее, не совсем тот. На смену детской книжной выдуманной романтике пришла реальная — романтика подворотни с её неоспоримым лидерством, пещерным коллективизмом, «халабудами», вином, роком… Книги, однако, я не забросил и продолжал поглощать с жадностью ночами, на уроках и вместо уроков, выменивая, покупая или же банально воруя на стихийных барахолках. Бабульки, несущие бессрочный почетный караул у подъезда, кряхтели вслед: «Ишь ты! А еще книжки читает… бандюга!»

А плот я все-таки сделал! И даже спустил на воду. Но то ли что-то не рассчитал в конструкции, то ли осадка вышла слишком глубокой, но до Китая я так и не добрался, завязнув в местных «саргассах» в сотне метров от берега. На хваленые пенопластовые поплавки намотались тонны водорослей, распутать это безобразие и дотащить плот до берега стоило кучу нервов и соленых морских проклятий.

Злополучная посудина болталась на берегу, пока приехавший дядя не использовал ее на растопку мангала.

ОДИН ДОМА

Три летних месяца в году нам с братом суждено было проводить на дядиной даче, где кроме бабушки (дядя был начальником строительного треста и навещал нас только по выходным), двух-трех соседей да какого-нибудь залетного придурковатого местного на угвазданном рычащем мотоцикле неделями можно было никого не встретить. Это нагоняло тоску. Когда рыбалка, лазание по соседским садам и купание в реке надоедали, я начинал потихоньку собираться в город.

С финансами было туго. Когда бабушка отправлялась в огород, я залазил к ней в кошелек и выуживал оттуда необходимую для проезда, а если повезет, то и пачки сигарет мелочь. Брать бумажные деньги я не решался.

Воля!!! Жить два-три дня в абсолютно пустой квартире, быть самому себе хозяином, делать, что в голову взбредет — разве это не чудесно?

Ключей у меня не было. Поэтому я забирался на второй этаж нашей послевоенной «сталинки» по водостоку, проходил, вжимаясь в стену, по карнизу до кухонного окна и, выдавив нейлоновую сетку, нырял через форточку внутрь. Вытащить шпингалет и открыть оконные створки было уже делом техники…

Нормальной еды дома, естественно, не было. Ну, пара-тройка яиц, немного рыбьего жира да остатки манной крупы на дне какой-нибудь коробки.

С манкой уже позже пришлось раздружиться. Однажды друг принес большую жирную селедку. На пиво не наскреблось, пришлось довольствоваться квасом. Соленое, естественно, пробило на хавчик. Под руку попалась манка. Думаю, не нужно объяснять, где я провел после этого все оставшееся до вечера время…

С темнотой приходили ночные страхи. Как-то не очень уютно себя чувствуешь один вечером в огромной и пустой трехкомнатной квартире, если тебе одиннадцать или двенадцать, а перед этим ты посмотрел или почитал что-нибудь типа гоголевского «Вия». Так и мерещатся скелеты в шкафах и мертвяки под кроватью…

За старинным бабушкиным трельяжем было мое спасение. У нас в семье пили мало, за трельяж бабушка составляла бутылки с вином — до очередного праздника. Множество самых разнокалиберных экземпляров с разномастными наклейками пылились неправильным каре в ожидании своего часа. Были здесь и вермут, и херес, и крепленые «массандровские» вина, и даже благородный ароматный «токай». Моим любимым занятием было извлекать их одну за другой, рассматривать этикетки и, открыв, вдыхать. В нос бил таинственный дубово-пробковый запах, навевающий ассоциации с глубокими темными подвалами и дремлющими в них почерневшими столетними бочками. Апогеем всего была дегустация содержимого. Запрокинув бутылку вверх донышком, я делал глоток и замирал в ожидании.

Сначала по телу сверху вниз пробегал живительный теплый ручеек. Он замирал где-то под солнечным сплетением. Затем тепло расходилось лучами по всему телу. На сердце сразу становилось веселей, жизнь казалась прекрасной, а ночные страхи не такими и пугающими. Теперь можно было раздеваться и ложиться спать. Еще раз пройдясь по всем комнатам, заглянув в ванную и туалет, под огромную двуспальную кровать и два дивана, проверив, на все ли обороты закрыты оба замка входной двери, я аккуратно вешал свою одежду на спинку стула и нырял под одеяло…

Романтики вольной жизни хватало дня на два-три. Потом голод брал своё и я, стрельнув у кого-нибудь на дорогу, возвращался на дачу.

Мудрая бабушка, видя мою гордо-неприкосновенную физиономию, не ругалась.

— Есть будешь? — спрашивала как обычно.

— Буду, — бурчал я себе под нос и усаживался хлебать окрошку.

ХАЛАБУДА

Спросите сейчас любого пятиклассника: что такое «халабуда»? Ставлю свой котелок против карабина майора Мак Набса, он посмотрит на вас как на придурка. В лучшем случае пожмет плечами. Так же точно в моем детстве любой пятиклассник пожал бы плечами, не понимая, как можно не знать столь очевидных вещей.

Всякий шкет хоть раз принимал участие в ее постройке или благоустройстве, ибо халабудой называлось место наших сборов; логово, где можно спрятаться от посторонних глаз, тайком покурить, хлебнуть винца, а то и забраться под платье к подружке. Халабуды как в сказке про поросят были разными: соломенными, деревянными, кирпичными… Кому как повезет.

Нам досталась старая заброшенная котельная под домом, которую мы совместными усилиями отскребли, отчистили и обставили подобранной на свалке рухлядью.

Как-то, спустившись в свою халабуду, мы с другом к величайшему своему изумлению обнаружили, что она заперта изнутри на крючок.

Чуть ли не наперегонки вскарабкавшись по ступеням, наверху, а значит в безопасности, мы стали выдвигать различные версии этого странного обстоятельства. Нам было не по себе. Ну не мог крючок взять и закрыться сам! Значит, кто-то закрыл его, и этот кто-то сидит сейчас там, в темноте. Но кто? И зачем? Определенно прячется, что же еще!

Воображение рисовало одну картину за другой. То злобный и кровожадный бандит, то иностранный шпион в черных очках, то краснорожий забулдыга с бутылкой в руке и подвешенным к губе папиросным бычком…

Любопытство все же взяло верх. Мы, подпихивая друг друга локтями, осторожно ступили на лестницу. Найденной тут же под ногами металлической пластинкой друг поддел крючок и резким движением сбросил его с петли. Дернув дверь на себя, он вдруг бросился наутек. Все произошло неожиданно, я даже не догадался бежать следом. От чернеющего подвального входа я был отделен лишь полуоткрытой деревянной дверью. Все, что было мне сейчас видно — луч солнечного света, бьющий наискосок в кирпичную стену и перепуганная физиономия друга, торчащая из горловины подвального колодца.

Тихие шаркающие шаги, будто что-то грузное волокли по полу. Я напрягся. Там, в подвальной застоялой тьме что-то громыхнуло, звякнуло, и шаги послышались уже возле самой двери. Я бросил затравленный взгляд наверх, там никого уже не было. Только бабахнуло железо навеса. Я был один. Впрочем, нет. Кто-то невидимый стоял в полушаге от меня — нас разделяла лишь открытая дверь. Я слышал его дыхание, хриплое с легким присвистом, будто в легких была дырка и через неё выходила часть воздуха.

Это длилось не более минуты, скорее, несколько секунд. Скрипнув, дверь медленно подалась назад. Крючок нырнул в гнездо…

В ту же секунду я, сбросив оцепенение, отчаянно хлопнул по двери руками и стремглав бросился наверх. Друг сидел метрах в полусотне от подвала и в тупой прострации жевал соломинку.

Я возбужденно подскочил к нему: «Ну! Кто… кто там был?!»

— Не з-з-з… — Друг заикался от рождения, но в этот момент казалось, особенно. — …знай-ю.

— Как не знаешь? — я остолбенел. — Ты видел его?

— Н-н-нет.

— Чего же тогда убежал?

— Исп-п-пуг-гался.

— Офигеть! Испугался… А я, думаешь, не испугался? Он стоял от меня так близко, как ты сейчас…

— Кто? — друг даже заикнуться забыл.

— Дед Пихто! Откуда я знаю, я же его не видел?! Думал, ты… Эх.

Мы помолчали.

— Что, еще пойдем? — кивнул я не особенно уверенно в сторону подвала.

— Не-а, — друг отрицательно помотал головой. — Ну его…

Да и мне, по правде говоря, не хотелось.

Тайна закрытого подвала открылась следующим утром. Друг рассказал о случившемся отцу и тот, спустившись вниз, вывел на свет божий огромного, заросшего бородою, бомжа. Провожая глазами его широкую сутулую спину, я испытывал чувство, похожее на то, какое наверное испытывает сидящий на пальме бедуин, глядя вслед удаляющемуся восвояси льву. И старался не думать о том, что стало бы, если бы ему все-таки…

ПРЫЖОК

У нас было несколько укромных мест, где мы любили устраивать свои сборища и игры. Одно из них — заброшенная двадцатиэтажка недостроенного гостиничного комплекса на самом берегу Днепра. Она и поныне стоит там же и в том же первозданном виде — огороженная оцинковкой забора железобетонная громада с пустыми глазницами дверей и окон, не нужная ни прежним, ни нынешним. Тридцать лет назад комплекс со всеми своими подвалами и лабиринтами, никем не охраняемый, служил прибежищем бомжам и всякой рвани, а нам, пацанам, местом для игр в прятки.

Как-то раз, заигравшись, сгоряча не заметил возникшего на пути пустого проема. Подобные дыры-ловушки, открытые лифтовые шахты встречаются здесь на каждом шагу. Я с разбегу выскочил в него, каким-то чудом в последнюю секунду успел сообразить, что внизу пропасть, и, с силой оттолкнувшись другой ногой — в этом месте стена делала поворот под прямым углом, имея вид буквы «L», — перескочил в соседний, такой же открытый. Перепрыгнув, попытался было бежать дальше, но не смог. Ноги подкосились, я присел на корточки, прислонясь к бетонной стене. Подоспел и друг, видевший мой прыжок, поглядел на меня внимательно, но ничего не сказал. Присел рядом, закурил.

Играть перехотелось…

Уходя уже, вернулся к проему, заглянул вниз, сосчитал этажи — пятнадцать. Мысленно прикинул расстояние от пролета до пролета — метра два, не меньше. Перескочить их с полу-прыжка, да еще и по диагонали… М-да…

Ничего другого не придумалось, как будто кто-то сильный и невидимый подхватил меня и, продлив прыжок, перенес на другую сторону стены. Никакое иное предположение критики не выдерживало. Тогда, конечно, мы приписали мой «рекорд» простому страху.

А я ведь, если по-честному, и испугаться-то как следует не успел.

ДЕБИЛ

Самопал изготавливался так. Берешь толстостенную десяти-двенадцатимиллиметровую латунную (пойдет и нержавейка) трубку, заклепываешь с одного конца, там же протачиваешь надфилем отверстие. Забивали со ствола спичечной серой, надо пару коробков, сверху — пыж, дробь. Вымащивали где-нибудь на кирпиче и…

Во время одного такого стрельбища какая-то дурь вдруг «укусила» меня в голову. Я сорвался с места и, пробежав несколько шагов вперед, принялся истерически плясать и прыгать перед наведенным стволом. Не знаю, зачем я это сделал. Бравада ли то была, глупая беспечность?

Громыхнуло. Площадку заволокло едким серным дымом. К огромной радости ощутив себя целым и невредимым, я вместе со всеми бросился к отлетевшей в сторону трубке.

— Ты чё, дебил? — угрюмо поинтересовался Боба, наш вожак и заводила.

— Да ладно, — я немного сконфузился. — Прикололся просто.

— Прикололся? — Боба помолчал секунду, вдруг ткнул меня пятерней под мышку. — Гляди вон, какой прикол…

Я скосил глаза вниз. Под левой рукой, чуть ниже нагрудного кармана, светлело в джинсе круглое отверстие.

Кто-то поднес горящую спичку к моей чуть подрагивающей сигарете.

— Дебил, — веско повторил Боба.

Все помолчали.

ВИЗИТ

Выпиваем как-то у друга: я, друг и его папа.

Трындим о том о сем, закусываем, музончик, туда-сюда. Хорошо сидим, короче.

Папа, правда, скоро положение изменил. На лежачее.

Сидим вдвоем. Трындим о том о сем, закусываем… Музончик, туда-сюда.

Тут приходит мама. И почему-то это все ей жутко не нравится. Начинает со мной прощаться, хотя я даже и не собирался никуда уходить. Я, естественно, отказываться. Слово за слово. Проснулся папа…

Кончилось тем, что друг, по всем законам гостеприимства, выставил маму с папой за дверь. Сели пить дальше.

Сидим, трындим о том о сем, закусываем, музончик… Друг погромче сделал, чтобы звонки и удары в дверь не так отдыхать мешали.

Ну, мама возьми да и вызови милицию.

Приехали. Оперативно так. Едва по третьей успели выпить.

Слышим — стучать в дверь вроде как посильней начали. Друг к глазку прокрался, возвращается невеселый: «Пиздец, — говорит. — Менты. Весь банкет обломали».

 — Да… — закуриваю. — Что делать будем?

— Сам не знаю. Обложили. Хоть с балкона прыгай.

— А что, — говорю, — идея. Через балкон уходить и будем. Пакуемся по шурику!

— Третий этаж, — напоминает друг, разливая наскоро по рюмкам. — Стремно. Слушай… Знаешь, как сделаем? Меня они не тронут, мать не даст. Им ты нужен. Ты давай через балкон, а я пару минут подожду еще, потом открою. Они поищут, ничего не найдут, да и свалят. А я тем временем закусон втихаря подмотаю и к тебе спущусь. В соседнем дворе встретимся. Идет?

— Идет, — киваю, а сам заряжаю себе по карманам две бутылки вина недопитые, сигареты, за пазуху — колбасу. Чем черт не шутит! Вдруг заметут красавца…

Затарился как израильский бомбардировщик, на балкон выбрался, вниз заглянул — высоко, бля… Но нет никого. Чисто. Слазить… Вот лажа — трубы-то водосточной нету!

Как хочешь, так и слазь: хочешь по стене, хочешь по балконам. Курсы Беара Грилса я тогда еще не смотрел, не знал, что так можно. Да и груз мешал.

— Во попал! — думаю. — Тут тепленького и примут.

И так стыдно вдруг стало, что взял бы, да с балкона просто и сиганул!

Вдруг вижу: на соседнем балконе — уже соседнего дома, оба дома впритирку стоят — дверь открыта, ветерок занавеской тюлевой играет…

Подтянул я штаны, поправил боекомплект, влез на карниз, да так, за стену держась — шажок за шажком — на соседний балкон и перебрался.

Спрыгиваю вниз, захожу в комнату — незнакомые мужик с бабой телевизор смотрят. Здороваюсь вежливо: «Добрый день! А где у вас тут выход? В смысле, дверь входная… Не подскажете?»

Они как сидели молча, так сидеть и остались. Мужик, правда, встал потом. Рукой показал — прошу, мол. Прошел вперед, открыл дверь.

— Спасибо, — говорю. — До свидания.

Он ничего не сказал. Может оно так и надо.

А друг аж через час пришел, все никак не отпускали. Без закуски, разумеется. Тут-то колбаса и пригодилась.

ВОССТАВШИЙ ИЗ БАКА

Однажды пьяной компашкой забрели бог весть куда.

Уже стемнело. Поток пешеходов становился все жиже и наконец вовсе иссяк.

Мы стояли на перекрестке, асинхронно покачиваясь и смоля сигареты, размышляя, куда бы еще податься. Очень кстати наше внимание привлекла компания чужаков, выжидательно, как нам показалось, расположившаяся на противоположном, по диагонали, углу. В другой раз мы бы, наверное, не обратили на них внимания. Но больше обращать внимания было не на кого. К тому же совещались они между собой больно уж подозрительно, все поглядывали в нашу сторону.

Мы решили, что нас хотят бить. Похоже, подобная мысль возникла и в стане «противника». Первыми ударили все же мы.

В общем, ничего особенного. Мы били, нас били, мы орали, они тоже не молчали.

Ну, понятно, соседи вызвали милицию. А поскольку местное РОВД и вокзальная «линейка» находились в двух шагах, то два «лунохода» с визгом припарковались возле нас совсем уже скоро, выскочившие из них гуманоиды тут же начали крутить руки и нашим, и вашим.

Те, кто был потрезвей или не лежал еще на земле, с ходу просекли ситуацию и бросились врассыпную. Кому-то это удалось, кому-то нет. Я был из числа счастливчиков.

Гарун быстрее лани летел по ночной безлюдной мостовой…

А за мной, все более сокращая дистанцию, топотали два здоровенных мента.

И быть бы мне пойманным и изрядно помятым, не попадись на пути темный пустынный двор.

Сходу я заскочил в него, но тут же чуть не зарычал от бешенства и отчаяния.

Двор был не проходной…

Счет шел на секунды. Я затравленно огляделся, взгляд мой остановился на стоящих неподалеку двух мусорных баках. Утопающий хватается за соломинку. Ухватился за неё и я, с ходу нырнув в один из них и там затаившись.

Я слышал, как мои преследователи забежали во двор, слышал их прерывистое сопение, треск раций. Хлопнула дверь подъезда, потом другая…

Наконец все стихло.

«Ушли? — лихорадочно подумал я. — А если нет? А вдруг хитрят и выжидают где-то поблизости? Нет, лучше еще потерпеть. Береженого, как говорится…»

Сколько я так просидел, знают одна только ночь да мусорный бак. Шум больше не повторялся. Где-то надрывался сверчок, а ноги затекли так, что я почти их не чувствовал. Про ароматы умолчу; они были меньшим из зол.

«Что ж, будь что будет! — решил я наконец. — Двум смертям не бывать…»

Выбил из пачки «More» сигарету. Закурил. И весь как есть — в модном турецком костюме, черных очках и с сигаретой в зубах — восстал из бака…

Нужно же было случиться, что как раз в то время, когда я прятался в своем убежище, на стоящую поодаль лавочку присела какая-то влюбленная парочка. Ласки их были так горячи, а воркования так тихи, что я все это время оставался в совершенном неведении о их существовании. Впрочем, как и они о моём...

Что было дальше? Да ничего интересного. Вылез из бака, покурил на в секунду освободившейся лавочке, счистил с себя шкурки и шелуху, и быстренько зашагал по направлению к дому.