Нина САВИНА (г. Брянск)

ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ С ВОЙНЫ: ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

В конце лета 1945 года, когда слегка обозначилась кое-где на некоторых березках желтая листва, Паша, сорокалетняя вдова, из землянки заселилась с двумя дочками в свой дом. Стол между окон со столешницей из шершавых досок, лавка около него, две табуретки, напротив входной двери сундук и изрядно поржавевшая кровать, заправленная уцелевшими в захоронках домоткаными половиками, другая лавка с двумя ведрами и кружкой из гильзы, стоящая рядом с выходом в сенцы — вот и вся нехитрая обстановка единственной комнаты дома. Справа от входа в комнату выстроились рядком вдоль стены печка, полати и полок. Все необходимое в доме позволяло домочадцам находиться, готовить еду, спать, лечить простуду.

Паша сидела на табуретке и перебирала содержимое сундука. Взяла из сундука отрез белой шелковой ткани и приложила его к своей груди.

— Молодец, братик, — радовалась Паша, — будет из чего пошить наряды на Покров. С этого шелка я себе красивенную кофту сошью.

Двум ее дочерям — старшей, вытянутой как спичка чернявенькой тринадцатилетней Маше, и младшей, плотненькой с русой растрепанной косой и веселыми веснушками на носу десятилетней Лене, наблюдавшим за действиями матери, тоже приглянулись отрезы ткани. Лене понравился ситец в горошек, а Маше шелк желтый в цветочек.

— Выбираем, дочки, пока ваш дядя в Германии, — сказала Паша, — а как приедет, в его добро нам хода не будет.

— Почему это добро его?

— Письма присылал с посылками, — объяснила мать происхождение содержимого сундука. — Разрешал кое-что взять, чтобы вы не голодали, а про остальное писал, что ему пригодится.

Не знала Паша, прикладывая на себя ткань, что по проселочной дороге, ведущей от станции к Ключам, шел ее брат Никита, ровесник Христа. Хоть роста он был среднего, однако нес приличных размеров чемодан и рюкзак. Ему они были не в тягость даже при быстрой ходьбе и не мешали замечать изменения за время его отсутствия в знакомых полевых пейзажах. Он летел! И с такой же скоростью мчались его светлые мысли. Никита представлял, как его встретит сестра со своими детьми, как он найдет своих мальчиков. А уж потом будет разыскивать Катерину. Как жила она целых два года после их расставания в Севске? Вот и домик Паши на том же месте, как и до войны.

Уверенный и довольно сильный стук с улицы заставил девочек подбежать к двери, ведущей в сенцы. Паша, быстро собрав все, что подвергалось осмотру, в сундук, закрыла его и громко произнесла:

— Не заперто!

В комнату вошел Никита, в котором легко можно было бы признать родню хозяйки за светлые негустые русые волосы, большой лоб с залысинами, крупный нос. Блестящие серые глаза да с таким взглядом, как будто его хозяин знает тайну каждого, завораживали собеседника. Всегда сочные выразительные губы были хорошим дополнением к внешности, которую можно было назвать привлекательной. Военная форма ладненько сидела на мужчине. Он сразу же попал в объятья Маши и Лены вместе со своим чемоданом и рюкзаком. Паша кинулась навстречу брату, развела широко руки, чтобы обнять его, радостно произнесла:

— Брат! — и посыпались слезы из глаз.

А девчонки, перебивая друг друга, кричали:

— Дядя, дядя! Родненький! — звонкий голос Маши взорвал воздух комнаты, что даже стекла готовы были выскочить из рам.

Добавила высоких нот Лена:

— Наш миленький дядя Никитушка!

— Здравствуйте, родные мои! — весело ответил Никита на приветствия сестры и племянниц.

Первой от бурной радости отошла Паша. Ласково поглаживая брата по голове, сказала:

— Слава богу, вернулся! Отпустите дядю, дайте ему отдышаться с дороги! — сама присела на скамейку, показывая брату на место рядом с собой. — Садись, брат!

Никита, вырвавшись из объятий племянниц и освободившись от рюкзака и чемодана, сел на лавку рядом с сестрой, обнял ее. Эмоции переполнили всех в этом доме, что даже его новенькие желтые бревна стали еще больше пахнуть смолой. Девочки сели на табуретки и с восхищением смотрели на дядю. Ведь он всю войну прошел!

— Вот я и дома! — произнес Никита. — Столько лет ждал, когда доберусь до родных мест!

— Слава богу, живой, невредимый, — мягко поглаживая брата по голове, произнесла Паша.

— Ранен был, контуженый, — как бы нехотя произнес Никита, — в двух госпиталях отлежался, тиф перенес.

— Ничего, — заверила сестра брата, — тут поднимешься! Совсем домой вернулся?

— Да, совсем, — то ли с грустью, то ли с сожалением сказал Никита. — Не удержала меня Германия и достойные деньги за службу. Хочу найти своих детей да жить дальше. Лучше расскажите о себе.

— Выжили,— ответила Паша, глубоко вздохнув, а затем добавила, что сына в армию забрали.

— Где служит?

— На Украине. Слава богу, войны нет.

Однако Никита сведениями сестры о месте службы своего племянника обеспокоился:

— Где на Украине?

— На Полтавщине, — ответила Паша уже не так уверенно. Она успела уловить в голосе брата чуть видимые нотки тревоги.

— Хорошо, что не на Львовщине, — продолжил Никита, — или еще в какой западной области.

Пашу стало заполнять беспокойство, которое так и выпирало всем своим нутром из ее голоса, взгляда:

— Это почему?

Никита старался не очень нагружать сестру и племянниц сведениями о том, как советские войска гнали фашистов с территории Западной Украины. И не потому, что он мог чего-то бояться, а потому, что жалел уже надломленные войной души близких ему людей.

— Опасно,— произнес он глухо и медленно. — Осталось там много тех, кто воевал против нас. Их украинская повстанческая армия прикрывалась своей якобы борьбой за свободную Украину. Сама же с начала войны занималась уничтожением людей только за то, что эти люди не поддерживали фашистов. И не важно кто эти люди: евреи, украинцы, поляки.

— Откуда ты знаешь? — удивилась сказанному братом Паша.

— Сам был тому свидетель, — продолжил Никита, а в голосе уже скрежетал металл

— Что они делали? — спросила брата Паша.

У Никиты руки прямо в кулаки сжались, а взгляд таким испепеляющим стал, что как напалм мог сжечь все вокруг. Даже девочки прижались друг к дружке, так их поразили изменения в дяде.

— Вели себя как каратели, — выдавил из себя Никита с усилием.

— Прямо как у нас? — спросила погрустневшая Маша.

— Да, — прозвучал четко ответ Никиты. — В Севске еще в сорок третьем году слышал о таких же карателях.

Дороги войны, по которым шел солдат, врезаются в память до самого маленького населенного пункта, до хутора, до кустика, до придорожной травы. Мозг тайно без конца перебирает все пропечатанные в нем события войны, которые выплывают и цепляются за любой новый факт, обволакивая его своими запутанными ходами. Так при напоминании о карателях в сознании Никиты сразу же родились увиденные им страшные картины разорения населенных пунктов. Особо запомнились на Ровенщине в глубоких февральских сугробах печные трубы вместо домов с шапками снега в селах Вороновке и Рудне Бобровська. Не обошла участь украинских сел и польское поселение Бендыково. А село Балашовка сожжено до половины: партизаны помешали карателям до конца исполнить свой танец смерти. Сколько таких ограбленных и сожженных русских, польских, украинских деревень встречал Никита на дорогах войны!

Снова родня вывела фронтовика из его нескончаемых горьких воспоминаний.

— Дядя, почему там сейчас страшно? — задала вопрос Лена.

— Они лютуют, убивают русских, которых послали поднимать хозяйство на западе Украины.

— Что вы с ними делали? — с тревогой в голосе произнесла Маша.

Никита чуть успокоился, приутих пожар в глазах, да и руки положил на стол, чтобы дрожь не била по телу.

Вновь накрыл его ворох воспоминаний о войне. Что из них можно выбрать для впечатлительного детского разума? Страшно, что дети всем своим сознанием тоже были втянуты в войну, ощутили ее каждой клеточкой, впитали ее в себя сильнее, чем руки тракториста мазут. И не вывести ничем эти жуткие краски войны из каждого ребенка, который хоть как-то окунулся в ее безумие. Как не ранить душу ребенка, которого война заставила так быстро повзрослеть? И ответить неправдой нельзя.

Как девочкам объяснить, почему украинская повстанческая армия (УПА) воевала против советской армии и своего народа? Даже солдату в действующей советской армии тяжело было это понять. Да и украинцы ли только были в этой армии? И нет оправдания тем, кто пытается объяснить это мерами правительства Сталина по отношению к территориям, присоединенным в 1939 году к Советскому Союзу. Но когда на карту положен главный козырь — земля твоей Родины, то уж выбор должен быть один — защищать ее и уничтожить врага. И тут оправданы действия Никиты, когда ему пришлось принять участие в бою против украинской повстанческой армии, поднявшей оружие на наступающих советских солдат. Однако до конца жизни своей Никита сожалел, что под их пули, и его в том числе, попали одурманенные пропагандой Бандеры люди. А случилось это дважды.

В первый раз ему пришлось ехать выручать из лап бандеровцев своего комдива. Комдив поехал по их просьбе на переговоры. Интуиция подсказала Никите, что это ловушка. Вслед за командирской машиной помчался он на грузовике с группой солдат в логово бандеровцев. Успели вовремя. Уже были повязаны командир и его сопровождавшие. Вот так переговоры! Говорили с карателями на языке оружия.

Второй случай был еще печальнее. Никита был свидетелем, когда граната советского солдата уничтожила не только бойцов УПА, но и мирных жителей. А дело было так. В одном из сел остановилась их часть. Надо было размещать солдат на ночлег. Никита с бойцом пошел по селу. Постучали в первый дом. В ответ тишина. Никита, сделавший шаг через порог из сенец в дом, спросил сидевших за столом двух уже старых его хозяев:

— Есть кто в доме, кроме вас?

— Нема никого, — ответ хозяев, а в глазах у них лютая ненависть.

До слуха Никиты донесся щелчок затвора автомата в комнате за перегородкой. Солдат с силой откинул Никиту в сенцы, бросил гранату в комнату и захлопнул дверь…

Лена вернула дядю из мыслей о войне:

— Дядя, у тебя награды есть?

— Конечно, есть, — ответил Никита. — И за Курскую дугу, и за Днепр, и за спасение комдива в Западной Украине.

У войны нет кредита и отсрочки, у нее свои законы. Сначала подвиг, но не ради награды, а так, чтобы всем своим нутром тебя понесло на действия. Чтобы совершенно не чувствовал и не понимал, как и куда тебя направляет неведомо откуда взявшаяся сила, подчинившая все твое сознание, твои стремления, желания, эмоции одному процессу. Когда не просчитывается результат, нет и мыслей о нем. Все сосредоточено на одном главном, как у боксера, ударе. Вот и невдомек человеку, кто сделал его героем.

— Ой, совсем забыл!— произнес Никита. Он вынул из рюкзака банку тушенки, буханку хлеба, сахар, еще маленькую железную баночку и коробочку, положил все на стол.

За его действиями внимательно следили Маша и Лена. Паша молчала и орудовала у печки, доставая ухватом большой чугунок. Печка как мать, тепло хранит, а взамен особо ничего не требует. Народ ставит памятники то собаке, то чижику, то огурцу, а вот печке никто не додумался.

— Сколько еды! — восхищенно произнесла младшенькая племянница. — А это что? — показала на шоколадку.

— Шоколад, — удовлетворил любопытство племянницы Никита.

Откуда было знать девочкам из глубинки России не только про шоколад, но и про другие гастрономические изыски, оказавшиеся на их столе? А их дядя, интендант, неизвестно сколько денег из своего жалованья оставил в Германии, чтобы хоть чем-то согреть детские души, через край хватившие тяжелых дней оккупации.

— А в железных баночках что?— с интересом спросила Лена, пальцем указав на одну баночку, потом на вторую.

— Тушенка и сардины, — улыбаясь, ответил Никита.

— Что? — удивленно спросила Лена.

— Сардина — рыбка такая небольшая.

— И это тоже нам? — выразила еще большее удивление Лена.

— Конечно!

Девочки радостно в один голос произнесли:

— Спасибо, дядя Никита!

Паша, спохватившись, прервала беседу своих дочерей с Никитой:

— Ой, да что ж это я? Разрешила вам дядю держать без еды!

— Ты, сестра, не думай, что на войне нам галеты да тушенку и шоколад немец поставлял, — внес Никита пояснение по поводу такого богатого пайка. — Ели что добывали. А добыть тоже было не у кого — война все продовольствие смела с военных дорог советского солдата еще до того, как он начал свой путь на Берлин. И кониной с душком приходилось не брезговать, и картошкой мерзлой, и крупой вперемежку с мышиными испражнениями.

— Знаем, как вам приходилось, когда вы то отступали, то наступали, — поддержала брата Паша. Затем, призвав всех мыть руки, попросила Машу:

— Маша, возьми из сундука полотенце, что от бабушки осталось.

— А еще что сохранилось? — задал вопрос сестре Никита.

— Иконка.

— И то память.

— Да ты ж, брат, безбожник!

— Но вещь-то мамина, значит, это для нас свято, даже если бы была не иконка, а другое что, хоть гребешок ее, хоть платок.

У Паши вновь глаза брызнули слезами, но она постаралась убрать их рукавом темной, выцветшей от времени и стирок, ситцевой кофты.

— Все, все, брат, потом повспоминаем, а сейчас умываться и за стол, — тоном, не терпящим никаких возражений, произнесла Паша. — Бери-ка ведро да на улицу.

Все дружно покинули дом и вышли во двор. Никита поставил ведро с водой на скамейку возле невысокого плетня из ивовых прутьев. Плетень примыкал к дому Паши и отделял огород от улицы. За плетнем в огороде развесила яблонька свои ветки, обсыпанные небольшими румяными яблочками.

Сбросив с себя гимнастерку, Никита сказал, подставляя свою спину сестре:

— Полей! Хоть водичкой из нашего ключа умоюсь! Как я по ней соскучился! Смою с себя всю грязь, что вез от самого Берлина.

Паша стала лить Никите на спину, а он фыркал, ухал, тем самым выражал свое восхищение то ли процедуре мытья, то ли воде.

— Вода наша силушки тебе еще придаст! — сказала Паша, выливая очередную порцию воды на спину брата.

— Лей и на голову! Мыла подайте! — просит Никита.

— Мы мыльником обходимся, — как будто извиняясь, сообщила ему сестра, обливая водой упругое тело брата. — А белье бучим да полощем в ключевой воде и пральником как следует колотим. Тут тебе и мыло не требуется: отлетают с белья как костра с тресты вся грязь и вши!

— Погоди лить, сестра, — попросил Никита, — сейчас принесу мыло.

Никита ушел в дом, затем возвратился с мылом в руках и продолжил мыться.

Маша при виде такого богатства, бывшего обычным предметом гигиены до войны в каждой семье, не удержалась от радостного восклицания:

— Ура, мыло!

Лена с гордостью произнесла, растягивая слоги в слове «дядя»:

— У нас дя-дя! — а потом, как бы передразнивая кого-то. — А то: «у нас корова, у нас корова!»

— У кого корова?— передавая мыло Маше, повернул голову Никита в сторону Лены.

Лена пояснила:

— У Нины и Саши Алексеевых и Вари и Кирюши Ковалевых.

Никита заинтересованно спросил:

— Вдова Сергея не в Брянске?

— Да куда Катерине отсюда, — ответила Паша, поливая на голову и спину Никите воду из кружки. — Съездила она в Брянск. Дом ее в Брянске разбомбили, жить и работать негде, опять вернулась в деревню к свекру.

— Что в деревне делает Катерина? — задал вопрос Никита.

Паша с гордостью и восхищением за Катерину произнесла:

— Председательствует!

У Никиты снова закрутились вопросы в голове, но он сумел их крепко зажать и не выпустить на волю. Не время.

Маша подала полотенце.

Никита, разглядывая полотенце, произнес:

— Что ты, сестричка, разве можно таким вытираться? Это же красота!

— Да, брат, это мать мне в приданое дала. Вытрись хоть сегодня — ты же домой с войны пришел!

— Спасибо, родные! — Никита вытерся, надел гимнастерку.

Не выдержав такого внимания к своей персоне, он бросился кружить по очереди племянниц. Они визжали от радости на всю деревню. Отпустив их, подошел к Паше и поцеловал ее.

Девочки воспользовались возможностью вволю намылить лицо и руки мылом. Паша, как самая бережливая хозяйка, мгновенно переключилась с ласк брата на дочерей:

— Много мыла не тратьте, не висит на вас грязь клоками!

Потом снова повернулась к брату, рассматривала его, любуясь им. И ей одной знать, что затевала она относительно устройства личной жизни своего любимого Никитушки, какую жену для него, а для себя сноху, видела. А Никитушка, как младшенький, рос под ее присмотром: от люльки и соски — жеваного хлебушка в марле, до самой его женитьбы на тоненькой как тростиночка грамотной дочке Мишуткиных. Заведовала почтой их молодица. Кто ж знал, что залезет она в чужой карман? Надобны были деньжатки для выпивки. За что и схлопотала сношенька казенный дом в Казахстане. А что брату оставалось? Он при должности да при партии — нельзя иметь судимую жену. Пришлось Паше помогать ему, разведенцу да еще с двумя детьми. А Никитушку к бабам тянуло — молодой да здоровый! Новой крале Татьяне не было дела ни до мужа, ни до его детей. Никитушка понимал, что негоже его мальчикам ходить голодными да грязными, вот и расстался с ней. И правильно сделал — она в войну с мадьярами любовь крутила. И кого сейчас посоветовать ему в жены? Баб много молодых и вдовых… Но жених-то наш на вес золота! Вслух же Паша произнесла, причем так гордо, как будто предмет ее любования принадлежал ей:

— Вот и жених у нас в деревне стоящий появился!

Маша предложила помочь матери умыться:

— Давай полью тебе, мамочка!

И только закончила Паша умываться, как тут же последовала ее команда:

— Маша, Лена идите на стол накрывайте!

А Никита в это время уже сорвал яблоко с яблони, откусил:

— Родное, кисло-сладенькое!

— В осень сорок третьего, — поясняет Паша, — вернулись мы в Ключи, а она нас ждет с яблочками. Дома нет, только печка обгорелая да труба из нее торчит, еле видная в бурьяне, а яблонька стоит целехонькая.

Повернув голову в сторону улицы, Паша увидела своих соседок. Приход неожиданных свидетелей возвращения ее брата Паше был ни к чему. Ей хотелось по-семейному посидеть, а уж потом брат ее будет для всех — соседей, работы, друзей, невест.

— Батюшки, не успели штаны в деревне появиться, как юбки уже к ним собираются! — набросилась на соседок Паша.

— Да вы тут такой визг подняли, что любой не удержится и побежит посмотреть, что за радость у вас, — нашлась маленькая, острая на язык Раиса. Она умела быть первой в любом споре и за словом в карман не лезла. Вот уж порода!

Женщины окружили Никиту. «Здравствуй, сосед!», «Дорогой ты наш, вернулся!», «Счастья сколько Паше выпало!», «Как мы рады!» сопровождалось наряду с поцелуями и рукопожатиями улыбками вперемежку со слезами.

Когда закончился девятый вал эмоционального напряжения, встреча приняла слегка шутливое направление. Это как при наступившем откате большой волны, мягко шурша, камушки тихонько отползают от берега. Умеет русская баба скрывать за подшучиванием тоску, боль, непомерную усталость. Женщины, войдя в роль не обремененных никакими заботами, с пристрастием рассматривали Никиту, словно на ярмарке к товару приценивались, причем каждая из них успела постучать ему по плечу или груди. Все это делалось со смехом.

Одна из женщин, Фрося, вдовая. Она похоронку получила еще в 1943 году. Ее муж прямо из партизанского отряда отправился гнать фашистов до Берлина, да остался навечно на земле белорусской. Восхищаясь Никитой, она произнесла:

— Хорош, хорош! Теперь в округе нашей холостяк завелся!

Другая женщина, Надя, подруга Фроси, ждала писем или хоть каких вестей от своего солдата с войны. Довольно большая выдумщица и организатор всякого веселья на деревенских праздниках, помогла Фросе с оценкой Никиты:

— Да, ничего! Будет нашим бабам предмет для страданий. Ох!

Дополняет подруг Раиса:

— Костями не гремит!

— И работы у нас поубавится! Будем теперь песни петь да на свидания ходить, а не пупки свои рвать, таская бороны да плуги! — нашла достойное применение мужчине на селе вдовая Наташа, двоюродная сестра Катерины.

Никита смутился от такого бесцеремонного поведения женщин и не знал, как себя вести: принять их игру или охладить слегка вылезшие из них наружу так долго спящие страсти. Не готов был сейчас Никита поддержать женщин в роли веселого мужичка. Обидеть женщин тоже не хотелось. На помощь ему бросилась родная кровь — Паша. Она умоляла потерявших, по ее понятиям, всякий стыд соседок.

— Прошу очень вас, соседушки, все потом, совсем вернулся он, — заверила она женщин.

Слова Паши возвратили соседок из слегка озорного состояния в реальную действительность.

— Дай хоть спросить, Паша, — обратилась к ней Надя, и тотчас повернулась к Никите. — Может моего хозяина где встречал?

— Не вернулся с войны солдат — надо ждать, бывают ошибочные похоронки, — грустно ответил солдатке Никита.

Паша снова упрашивала:

— Милые соседушки, дайте с дороги человеку отдохнуть!

Фрося с горечью произнесла:

— Хорошо тебе, Паша, но ты и мы на разных сторонах женской судьбы.

Паша выпалила:

— О каких таких разных сторонах еще ты тут намекаешь?

— Да замужем ты уже успела побывать, пока я во вдовах хожу, — отпарировала ей тем же тоном Фрося. — Весело и сытно тебе жилось. С му-зы-кой!

Наташа, женщина очень спокойная и рассудительная, решила быстро загасить начавшуюся перепалку:

— Перестаньте, пусть отболит!

— А что я такого говорю? — не отреагировала Фрося на просьбу Наташи и продолжала дальше резать воздух колючими фразами. — Мы тут в отрепьях, а ты приоденешься, да на лавку со своим залетой песни петь.

Раиса с укором посмотрела на Фросю, затеявшую в день приезда Никиты такую свару.

— Так ты завидуешь? — спросила она у Фроси. — Счастье-то Паши растаяло!

— Ладно вам, бабоньки, ссориться, будем радоваться, что еще один солдат с войны домой вернулся, — словно ведро воды вылила Наташа на готовый вспыхнуть костер.

Последнюю точку в этой эмоциональной, переходящей от радости к гневу встрече с Никитой поставила Надя:

— Идемте по домам, не удастся нам сегодня на действующего мужика вволю насмотреться!

Пошли от смущенного Никиты и возбужденной Паши по домам соседки. Порой вырывается у деревенских женщин недосказанное ими, а иногда и потаенное, народными частушками. Ими выражают авторы свое состояние души и показывают волнующую их проблему. Запела сначала Надя:

Долго едет мой любимый

С проклятущей той войны.

Может, где его могила

Может, в поле не нашли.

Затем Фрося:

Сколько раз во сне любила,

Сколько помнила тебя!

Только сердце не забыло

Твои ласки и глаза.

Ее поддержала Наташа:

Я любимого все жду

И во сне к нему иду.

Только где же он сейчас?

Огонек его погас.

— Пойдем, Никита, в дом, — позвала Паша брата.— Ты уж прости нас, баб, нам тяжело было в войну.

Потом после некоторого молчания, уже в доме, добавила огорченно:

— И сейчас не мед наша жизнь.

— Что я, не понимаю, что ли?

Вошедших в дом Пашу и Никиту уже ждали на столе самодельные деревянные ложки, а в выдолбленных из дерева мисках соленые грибы и огурцы, начатая круглая буханка испеченного дома хлеба, выложенные ранее Никитой банки сардин, тушенки.

— Ой, проговорили, — взглянув на ходики, спохватилась Паша, переступив порог. — Щи нас заждались.

— Да ладно, сестра, перестань переживать по мелочам, у нас еще вся жизнь впереди, все успеем! — успокоил сестру Никита.

— Садись, брат, за стол, — сказала Паша, а сама налила щи из чугунка в большую миску, и, поставив ее посреди стола, принялась нарезать хлеб на тонкие скибки. Подавала по скибке Никите и дочерям:

— Тебе, тебе, тебе.

Никита, открывая банку с тушенкой, предлагал намазать ее каждому на хлеб.

— Тогда и щи будут вкуснее, — пояснял он.

Девочки быстро поели и попросили разрешения идти гулять. Им не терпелось поделиться своей радостью с подругами: у них дядя вернулся! А Паша им вдогонку:

— Нехорошо хвастаться, не все хлеб даже едят, а мы благодаря дяде сегодня жируем.

Никита взял со стола шоколадку, разломал ее, не разворачивая, на маленькие кусочки, подал Лене:

— Попробуете сами и угостите своих друзей.

Диалог Никиты и Паши продолжился после ухода девочек.

— Вижу, дом построила, — похвалил сестру Никита.

Паша тотчас поблагодарила брата:

— Да, брат, спасибо тебе, твои посылочки и деньжата помогли, а то жили бы мы еще в землянке.

— Мне тоже должно хватить на жилье. Сынов надо куда-то привозить.

— Не хватит, брат, — ответила с небольшой тревогой в голосе Паша.

Никита с ходу сменился в лице. Глаза уже не отражали всем довольное состояние их хозяина. Никита даже встал из-за стола и, разрезая накаляющийся воздух дома резкими взмахами правой руки, стал говорить:

— И это ты, сестрица, вместо того, чтобы сохранить все, что высылал, чтобы моим и твоим детям было на первое время, весело время проводила? — затем с ноткой презрения произнес. — Веселая вдова!

Паша расплакалась и начала оправдываться:

— Погиб мой Иван в начале войны. А тут пристал ко мне фронтовик: давай, да давай жить вместе.

— Когда пристал?

— Как посылки от тебя стали приходить.

— Чем же он тебя купил? — продолжал брат выпытывать у сестры, чтобы понять ее и оправдать.

— Пожалела я его, — все еще плача, стала дальше оправдываться Паша. — У него жену и детей каратели убили. И в доме все-таки мужик, хоть и на одной ноге. Вон плетень городил. Играл хорошо на гармошке. Так и ушел с ней к богатой бабе в Навлю. Потом распознала, что его достаток интересует, а не я.

— Сволочь он последняя, — грубо сказал Никита как отрубил. Затем вновь сел на лавку и обнял сестру.

— Ты меня, брат, не осуждай, так хотелось счастья, вот и холила я его, — со всхлипыванием сказала Паша.

— Молодец, что хоть дом догадалась поставить, а не все извела на залету, — спокойно завершил начавшийся неприятный для обоих разговор Никита.

— Свою жизнь, брат, как планируешь? — спросила после небольшой паузы переставшая всхлипывать Паша.

— Пока поживу у тебя и буду решать с работой, — ответил Никита, а затем озабоченно произнес. — Надо детей найти. И где они, эти детские дома?

— Отыщешь, — заверила Никиту Паша.

Продолжение праздничного обеда брата и сестры прервал стук в дверь. После Пашиного «не заперто» вошла Катерина, босиком ступая по новому неструганому полу. Даже темные и довольно потрепанные юбка и кофта с давно размытыми от частой носки и стирки рисунками и гладко причесанные и собранные под гребешок русые волосы не делали ее похожей на деревенских женщин. То ли глаза, в которых явно читался интеллект, то ли поведение?

Увидев за столом Никиту, Катерина сначала очень смутилась, однако разум взял верх над эмоциями, поэтому сказала спокойно, но довольно радостно:

— Здравствуйте, хозяйка и гость!

Паша сразу же неожиданно даже для нее самой выпалила:

— Вот тебе и невеста, брат. Все при ней. Бери, пока другие не сосватали.

Никита, не успевший дотянуть ложку со щами до рта, при таких быстрых действиях сестры относительно его судьбы ответил невпопад:

— Дай поем!

Такой ответ вызвал общий смех. Больше всех смеялась Паша. Первой прекратила смеяться Катерина.

— Я по делу, — чуть резковато сказала Катерина, затем сменила тон, в котором как бы приказание хорошо разбавила просьбой. — Завтра, Паша, тебе сено сгребать. Надо еще многих обойти. Отаву не хочется упускать, а косарей нет.

Еще не преодолевший смущение перед женщиной, которой он в 1943 году в Севске буквально в последнюю минуту перед отъездом с наступающей армией пообещал, если не убьют, то найдет ее, Никита сказал:

— Садись, Катерина, с нами ужинать, за ним дела твои будем решать.

На ее «да сыта я», Паша, выбрав значимый аргумент, произнесла:

— Садись, а то взбунтуюсь и не выйду завтра на работу!

Никита пришел на помощь сестре и усадил гостью за стол.

Паша, подавая гостье деревянную ложку, сказала, слегка отчитывая Катерину:

— Знаю, как ты сыта. Все тебе нет дела до себя. Босиком ходишь, а туфли даренные райкомом жалеешь, хотя скоро сентябрь.

Никита намазал хлеб тушенкой и подал Катерине:

— Бери, кушай!

Пока Катерина и Никита старались прятать друг от друга глаза, боясь в них прочитать полное равнодушие и отказ, Паша продолжала гнуть свое:

— Решился приехать из Германии домой, так надо создавать семью.

Катерина, смущенная таким открытым разговором про замужество, захотела остановить Пашу:

— Да погоди ты, нашла за кого брата сватать. У меня вдовье богатство — старый свекор да двое детей.

Пашу такие аргументы Катерины не убедили:

— У свекра твоего сын вернулся с войны, вот и есть кому за ним присмотреть.

— Сын в Брянск устроился на прежнее место, в городе на квартире живет с семьей. Вот и некуда брать старого человека, — продолжила Катерина.

На что Паша нашла нужный аргумент:

— Это его родитель, пусть и думает. А что касается детей — так и у Никиты они есть. Вот и будут у вас и твои, и его расти. Что скажешь, брат? — призвала она на помощь Никиту.

Однако Никита не мог поддержать сестру, так как для него многое надо было выяснить. Он, повернувшись к Катерине, легко прекратил диалог женщин:

— Скажу я, что завтра надо косить. Катерина, возьмешь меня в косари?

— Конечно, — ответила она. — За участие в косьбе спасибо от всего колхоза будет. Нам мужчины нужны в хозяйстве!

— Еще как нужны! — поддержала ее Паша.

Поблагодарив за угощение, Катерина покинула дом Паши. Не так она представляла встречу свою с Никитой. Война жалостью на него надавила, вот и обещал найти, когда вернется. Никаких вестей от него не было, никаких надежд, а из головы не выходит. А тут пришла по делу, да еще с босыми ногами. Ну и вид у невесты! Да и нужна ли я ему?

После ухода Катерины Никита решил продолжить разговор:

— Почему Катерина людей на работу собирает?

— Один бригадир у нас с войны без ноги, а другой старый. Надо уговаривать женщин, а они вдовы, с кучей детей, получат за работу трудодень, а на него жди хлебушка.

— Как же они выживают?

— Ягоды да грибы собирают и продают.

— С фронта возвращаются?

— Четвертая часть хозяев не вернулась.

— Куда мне идти на работу, не знаю, — перешел от проблем колхоза Никита. — Может, снова в сельпо?

— Работа работой, а о семье подумай, — вернулась Паша к своей идее женить брата. — Поживете с Катериной пока у меня, деток своих привезешь, дом ее достроите. Завязка ваша семейная будет как ремень с ремнем.

— Посмотрим, не я один должен решать — ее согласие надо.

Возвратившиеся домой девочки успели до отхода ко сну рассказать дяде о сгоревшей школе, о том, что они начали учиться с осени прошлого года. То ли стены сосновые как лучшее снотворное, то ли избыток эмоций повлияли на столь скорое засыпание всех в доме Паши. А завтра будет новый день. Мирный день и мирные надо решать дела.

Долго придется еще жизни выводить черные краски войны из сознания людей. Отскребать даже не так, как с древних фресок в храмах. Тут нужна работа сверхювелирная. Она ни в какие рамки реставрационного искусства не входит, а требует большого и особенного мастерства. Души чистить не просто. И не узнать, в какую сторону повернет мастер, куда направит энергию, данную Творцом каждому живущему на этой Земле. Дай бог, чтобы память о прошлом не выскреб. Чтобы помнили…