Валерий КАЛАШНИКОВ (г. Минск, Республика Беларусь) МАЙСКИЙ ЖУК

Осенние сумерки прижались к окнам. Долгое чтение уже утомило ее и, закрыв книгу, она решила к ней больше не возвращаться: «Все-таки у этого писателя слишком много ненужных скучных букв». Она всегда была уверена, что осязает слова, различает их на вкус и цвет. А слова из книги в основном казались пресными и серыми.

Положив книгу на стоящий рядом журнальный столик, она ненароком взглянула на свои ухоженные тонкие руки, с легким неудовольствием обратив внимание на сухую кожу и россыпь светло-коричневых округлых пятнышек на тыльной стороне ладони. Она уже приближалась к той печальной грани, за которой женщина становится дамой, победившей свои годы, как стыдливо и несколько иронически обозначают возраст подобных героинь в телевизионных шоу, но старалась держаться бодро и уверенно, хотя это давалось нелегко. С возрастом обрастала болезнями, оттого, случалось, раздражалась по пустякам на себя, на окружающих, малейший шорох в организме настораживал, невольно на ум приходили самые печальные объяснения. Течение жизни все чаще представлялось ей ириской, застрявшей в зубах, только не сладкой, а совершенно безвкусной.

На ночь она прятала подальше настольные часы, издающие ритмичный перестук. Этот звук напоминал о движении времени, а ей хотелось, чтобы времени не было, хотелось, хотя бы на ночь, оказаться вне времени.

С мужем она давно рассталась, иногда к ней заходит по старой памяти немолодой «друг», занудливый и одинокий, с которым она знакома долгих пять лет, и к которому за эти годы привыкла как к неизменному предмету интерьера. Он весь морщинистый, даже лысина покрыта глубокими морщинами. Пытаясь изобразить из себя капризную малолетку, она обращается к нему «мой бойфренд». Она знает, что немолода, что на лице лишь намек на былую красоту, что фигура начинает расплываться, но вопреки всему продолжает верить в искренность чувств, хочет понимания.

Ей вспомнился вчерашний вечер, и это вызвало легкую улыбку: простуженный «друг» туда-сюда ходил по просторной комнате и сиплым голосом долго и нудно, как устало жужжащая муха, рассуждал о молодом поколении, обвиняя его во всех смертных грехах. Глядя на него, временами думалось: «Как густо обросли его уши седыми старческими волосами! И не пора ли с ним расстаться?» Но пугал сиротливый холод одиночества.

Сегодня стемнело особенно быстро, и заоконный мрак настойчиво стучал в душу, но она продолжала сидеть в темноте в кресле. Раньше, в более молодые годы, она иногда задумывалась о том, почему пожилые люди часто неподвижно сидят, словно вглядываясь в одну точку, но ответа не находила. Приблизившись к их возрасту, она поняла, что старики большую часть своего времени погружены в себя, листая замусоленную и потрепанную книгу прошлого, снова и снова пытаясь прочесть полустертые страницы. И возможно в эти мгновения в осязаемом мире остаются только их телесные оболочки, а души переносятся совсем в другой мир. А теперь и ей пришлось освоить грустную науку воспоминаний. И сегодня, впрочем, как и вчера и позавчера, она почти без усилий вызывала из сгустившегося вечернего сумрака размытые временем картины.

… Запоздалая весна. Затянувшиеся холода сдерживают зелень деревьев в строгих рамках приличий. Но листва все равно распускается, и солнце насквозь просвечивает робкие бледно-зеленые листочки, и кажется, что от них исходит едва слышный звон колокольчиков. Мне восемнадцать лет, я студентка филологического факультета, беззаботна, молода, красива, люблю свое послушное гибкое тело, горжусь своей хорошо развитой грудью, стройными ногами, мне нравится идти по широкому проспекту и ловить на себе взгляды мужчин: наглые, скромные, восхищенные, откровенно влюбленные. Мне весело: сегодня моя подруга по группе завалила экзамен, и я постоянно вспоминаю подробности. Немолодая преподавательница все допытывалась про лексическую сочетаемость. Моя подруга окончательно запуталась и была изгнана из аудитории. Выходя, она в сердцах громко прошептала: «Старая дева», — и хлопнула дверью. А старушка (для нас все, кто старше тридцати, были старики и старушки) выбежала в коридор и прокричала вслед: «Старая, но не дева!». Конечно, поступок старушки был героическим, а девицы бестактным, и пересдавать экзамен ей пришлось бессчетное количество раз, но этот веселый эпизод всегда приходит мне на ум при воспоминании об учебе.

Я со школьной поры дружила (трудно найти другое слово, да и не хочу) с одноклассником Сергеем. Он простой, наверное, слишком простой, но надежный парень, можно сказать, свой в доску. Я позволяю ему обнимать себя, иногда целовать, но не более, несмотря на объяснимое девичье любопытство, связанное с противоположным полом (возможно, это трудно понять нынешним девушкам, рожающим в четырнадцать лет). Сказываются строгое мамино воспитание и моя высокая самооценка. Я твердо знаю, что достойна большего и не вижу в нем своего принца. И нос у него как коротко обрубленный сучок, и лицо состоит из одних острых углов, ни одного закругления: острые скулы, подбородок, даже уши. Он иногда признается мне в своих чувствах, я спокойно выслушиваю его слова, но не воспринимаю их всерьез, отделываюсь шуткой. Вместе с тем я уверена, что он навсегда останется у моих ног.

У меня много ухажеров, мне нравится быть в центре внимания, хочется обожания, красивых слов, сильных поступков и букетов цветов, особенно роз. И часто я получаю желаемое. Я время от времени отвергаю кого-нибудь из поклонников и с любопытством жду, когда он вернется. Отвергнутые ухажеры напоминающие о себе — жалкое зрелище. Наверное, я холодная, жестокая и расчетливая, и иногда, когда у меня плохое настроение, упрекаю себя в этом. А еще я люблю стоять обнаженной перед зеркалом, разглядывая себя, и мне кажется, что я почти совершенна: ну, только чуть-чуть великоваты бедра. Я живу непринужденно, весело, совершенно не оглядываясь назад, с удовольствием встречаю каждый новый день, словно надкусываю ароматное хрустящее яблоко.

Со своим будущим мужем я познакомилась на втором курсе и тогда же рассталась с Сергеем, как представлялось мне, навсегда. Даже сейчас не могу объяснить, почему отдала предпочтение именно ему — высокому, худому, с пышной черноволосой шевелюрой. Подошел в университетском коридоре, задал какой-то нелепый вопрос, а дальше произошло то, о чем красочно и бездарно повествуется в женских романах и с надрывом демонстрируется в сериалах «мыльных опер»: совершенно неожиданно для себя я влюбилась. Безусловно, он привлекал к себе внимание, ведь иначе я бы никогда не связала с ним свою судьбу. А кроме того, он был лишен двух страшно неприятных для меня свойств — пошлости и банальности. Шумный, яркий, любил с серьезным видом нести всякую чушь, разыгрывая собеседника. Помню, всерьез убеждал меня, что у детей — маленькие микробы, а у взрослых — большие. Как и многие молодые люди того времени, он без особого трепета относился к повсеместным, но уже довольно обветшалым символам власти, иронично обращая казенный пафос в шутку. На одном из этажей университета, в холле, стоял гипсовый Ленин с вечно протянутой рукой. Порой, подходя к нему, мой будущий муж осторожно оглядывался по сторонам, чтобы не попасть на глаза преподавателям, и вежливо пожимал Ильичу руку.

В комнате общежития, где он жил с тремя однокурсниками, на стене висел где-то позаимствованный медицинский плакат с забавным предупреждением: «Берегись случайных связей». Увы, этот настойчивый призыв не остановил меня.

Мои родители желали мне более серьезной партии и без восторга восприняли наше решение пожениться, но, зная мой упрямый характер, смирились. Первые годы совместной жизни пролетели как во сне. Мой муж был заботлив, не забывал делать подарки, был неутомим в любовных ласках. Шутя, а может быть и всерьез, говорил, что именно женская грудь является концентрированным выражением женской сути. Печально, но детей у нас не было.

Прошло несколько лет, и учеба в университете оказалась в розовой дымке прошлого. Отец, занимавший высокий пост, пристроил меня в редакцию известного литературного журнала. Мой муж пребывал в одном из бесчисленных научно-исследовательских институтов, не очень заботясь о карьере, плыл по течению, беззаботно полагая, что все само собой образуется. Казалось, как весьма многим в то застывшее время, что более-менее уютное будущее нам раз и навсегда обеспечено.

Между тем незаметно закончились шумные и болтливые восьмидесятые и наступили грозившие тревожной неопределенностью девяностые. Треснула по швам и рассыпалась великая страна. Неожиданно муж потерял работу и не смог вписаться в новую реальность, растерялся, суетливые попытки что-то предпринять, придумать не удавались, часто целыми днями сидел дома, чувство юмора, так свойственное ему, куда-то растворилось, постепенно он становился все угрюмее и проще, мог хлестнуть обидным словцом. Мне было любопытно наблюдать, как все это отражалось на его чтении: сначала исчезла классическая и современная литература, затем книги по истории, которой он очень интересовался, наконец остались одни детективы, а потом книги и вовсе пропали из его обихода, и лишь постоянно бормотал телевизор, включаемый с утра на весь день. Некогда беспечный и жизнелюбивый, муж стал каким-то серым и снаружи и изнутри, и уже смотрел и на жизнь, и на меня без всякого блеска в глазах. Постепенно у каждого из нас образовалось свое жизненное пространство, куда мы не впускали друг друга. Теперь я, оглядываясь назад на свою семейную жизнь, понимаю, что приняла яркие огни дешевой бижутерии за сверкание бриллианта. Так часто, к сожалению, случается с женщинами. Им свойственно обманываться в своих избранниках.

… Она тяжело поднялась с глубокого кресла, сделала несколько неуверенных шагов, включила настольную лампу. Образовался небольшой круг света, но в дальних углах комнаты по-прежнему прятались серые тени. Пройдя еще несколько шагов, зажгла яркую люстру, изгнав ночные призраки. Потом, раз за разом включая освещение, медленно пошла по молчаливым коридорам. Дом остался от давно почивших любимых родителей, был большой и неуютный, оказавшись в нем впервые, можно было запутаться во внезапно возникающих дверях, лестницах, переходах, он ощущался живым существом, жил своей отдельной непонятной жизнью, особенно это проявлялось ближе к ночи, когда замирали посторонние звуки на ближайших улицах. И тогда невольно приходилось задаваться вопросом: какой он все-таки — добрый, злой, равнодушный? Она осторожно продолжала движение вперед, но когда неожиданно резко скрипела какая-нибудь отворяемая дверь, теряла уверенность, пугливо вздрагивала и втягивала голову в плечи.

... Подробности того необыкновенного дня, даже незначительные и смешные, навсегда остались в моей памяти.

Стояла поздняя осень. На улице шуршал мелкий флегматичный дождь, дальние дома приобрели призрачные мутные очертания, словно перед моими глазами был опущен полупрозрачный занавес. Серые дождевые облака неслись над головами редких прохожих, едва не задевая зонтов, кепок, платков, лысин. Я возвращалась троллейбусом из редакции домой. Мой журнал существовал наперекор непростому времени, конкуренция за место на его страницах по-прежнему была немалая. Я уже обладала авторитетом в редакции, мне доверяли, и на днях предложила главному редактору к публикации несколько новых молодых авторов, и сегодня была обрадована его благосклонным согласием. И вот в то время, когда я расслабленно расположилась на сидении и пребывала в рассеянном и почти счастливом состоянии, в троллейбус ворвалась какая-то тетка и начала громко верещать: «Покайтесь, покайтесь, пока не поздно!» У меня разыгралась фантазия, я вдруг представила, как весь салон в едином порыве покаянно падает на колени. К сожалению, усталый и насмешливый народ каяться не захотел и на колени не рухнул, что меня несколько огорчило. Почувствовав абсолютное безразличие к своим словам, тетка сникла, замолчала и юркнула в открывшиеся двери.

От остановки мне предстояло пройти целый квартал старых особняков. Но сегодня эта дорога не казалась скучной. Вот знакомая почти облетевшая береза, захотелось остановиться и пересчитать оставшиеся листья. А здесь, в скверике под кустом, какое-то время летом жил бомж. Прилюдно справлял нужду, а от избытка чувств танцевал, хаотично размахивая руками. Прохожие испуганно обходили это место стороной.

Навстречу мне идет немолодой сосед из особняка, расположенного рядом с нашим домом. Он выгуливает свою породистую собаку, которая смотрит на меня печальными глазами. У соседа раскоряченная фигура пожилого служащего, измученного геморроем, а вообще-то он довольно милый человек. Временами при встрече мы ведем с ним разные разговоры, обычно на бытовые темы. Поздоровавшись, сосед как всегда начал жаловаться на своего сына, сожалеть, что мало сек его в детстве, чтобы бандитом не вырос, а теперь поздно — уже таковым является. Я, по обыкновению, его успокаиваю, говорю, что какой же он бандит — всего лишь обыкновенная шантрапа, и соглашаюсь, что сечь надо было больше. Потом сосед, сменив тему, заговорил о частной собственности, о том, что теперь ее никто у него не отберет. Чтобы посеять в его душе сомнения, я возразила: «А не боитесь, что опять придут пьяные матросы?» Я не спешила и позволила втянуть себя в ничего не обязывающую болтовню. Наконец этот разговор мне наскучил, и я под каким-то благовидным предлогом оставила разговорчивого соседа и бодро зашагала дальше. И не знала я, что самая счастливая и одновременно самая печальная встреча у меня еще впереди.

Пройдя несколько домов, я увидела рядом с высокой и совершенно облетевшей липой мужскую фигуру в светло-сером плаще и с непокрытой головой. Я сразу узнала Сергея, хотя было нелегко признать его в изменившемся облике. Нет, сердце не екнуло, как обычно пишут про подобные истории, но какой-то резкий озноб я все-таки почувствовала. В голове навязчиво завертелась фраза из статьи в одном садоводческом журнале: «майский жук легко дается в руки». Только кто был этим жуком? Седина проступала в его волосах и гармонировала с цветом его одежды, был он темен лицом, как будто опален нездешним загаром, и было очевидно, что из мальчишки превратился в заматерелого мужика.

В этой встрече было нечто мистическое. Позже он мне признался, что не понимает, как тогда оказался у моего дома, просто было неодолимое желание оказаться там. Потом, тоже по прошествии времени, на его вопрос, как быстро я узнала его, я со смехом ответила, что «я милого узнаю по походке, мой милый носит брюки галифе…» Но это было потом, а сейчас наш разговор вспыхнул, и, то замирая, то снова разгораясь, продолжался долго, и уже зажглись фонари, а мы все стояли, и свет близкого фонаря освещал наши лица и, казалось, наши торопливые слова.

Я и раньше знала, что он поступил в военное училище, а теперь мне стала известна его дальнейшая судьба: служил в разных концах большой страны, потом, когда этой страны не стало, когда все рухнуло к чертовой матери, оказался в одной из многих тогда «горячих точек», воевал добровольцем, видел смерть и предательство, а теперь приехал в отпуск и очень скоро, через два дня, отправляется в очередную «командировку». Был женат, но супруга, как он по казенному выразился, не вынесла тягот, сопутствующих военной службе. Мы договорились встретиться завтра, и расстались. Я шла домой и боялась спугнуть легкий аромат, чуть-чуть опьянение, оставшиеся от нашей встречи.

На следующий день мы встретились ближе к вечеру в городском парке, выходящем на набережную реки. Подошли к воде. Легким серым облачком висела в небе далекая воронья стая и скоро слилась с бледно-синими облаками, бесследно растворилась в них. Нас окружала обессиленная красота опавших деревьев. Вода в бетонных берегах была подвижна, ослепляла чередованием белого и черного. Было безлюдно, тихо, захотелось закрыть глаза, представляя себя на берегу далекого лесного озера, в полной глуши, среди сырости и мокрых ветвей, тронутых мхом.

На этот раз мы говорили мало. Многое было понятно уже без слов. И я внезапно поняла, что моя судьба решена. А он повторял свои признания в любви, и я уже не отшучивалась как в молодости. Признаться, я не испытывала слишком страстных чувств, но он стал мне дорог, я ощущала рядом крепкое мужское плечо, чего раньше со мной никогда не было. Помнится, я задала вопрос, почему он оказался на чужой для него войне, а он горячо заговорил о справедливости, о том, что ее всегда надо отстаивать. Но когда я стала назойлива в своих расспросах о войне, он мягко ответил, что женщине лучше не знать подробности и шутливо остановил меня: «Не лезь в душу — испачкаешься». Еще мне запомнились его какие-то совсем уж детские слова: «Как хочется увидеть, что будет на Земле через миллион лет! Может быть, Земля станет заповедником, а все люди переселятся куда-нибудь в другие созвездия, например, в Туманность Андромеды!» Меня тронуло, что он оставался романтиком как в далекие школьные годы.

Он пригласил меня к себе, взвешивать и раздумывать я уже не могла, да и не хотела, и пошла на поводу у своих чувств. И это было так естественно. Когда мы поднимались на лифте, он обнял меня и стал осторожно и нежно целовать в губы. Я обхватила его поседевшую голову, запустила пальцы в мягкие густые волосы. Его квартира была ничем не примечательная, без изысков, даже немного запущенная, оставшаяся от матери. Я глянула в окно — из лужи глубоко внизу лучом прожектора светила луна.

Самые сокровенные мои воспоминания связаны именно с той бесконечной ночью, я берегу их и боюсь расплескать, я погружаюсь в них, когда мне особенно грустно. Эти воспоминания сродни воспоминаниям о любимом юге, когда я погружалась в густую темноту южной ночи начала осени, и ночь обволакивала меня, шумели в вышине деревья, неразличимые в темноте, и казалось, что это безмерное счастье бесконечно во времени. А утром на пустынном пляже осторожное солнце касалось моего тела. Я входила в колеблющуюся воду и накопленное за лето тепло, оставшееся в море, перетекало в меня. Я заплывала далеко-далеко, ложилась на спину и полностью отдавалась легким покачиваниям волн… Недаром один знаменитый писатель называл такое состояние бракосочетанием с морем и солнцем.

Под утро во сне Сергей громко вскрикнул: «Витя, прикрой, прикрой!», а когда я, испугавшись, разбудила его, всерьез сказал: «Не буди, дай накричаться. Витя — мой друг, которого я потерял в последнем бою. Пусть хоть во сне все будет по-другому, чем тогда наяву».

Возвращаясь домой холодным утром, я говорила себе (и я была абсолютно уверена в своих словах), что изначально жены никогда не хотят изменить своим мужьям, даже не допускают мысли об этом, за исключением отдельных довольно редких патологических особ. Однако совместная жизнь, быт, обиды, исчезновение любви приводят в конце концов к изменам. Так что во внезапно появившихся рогах на голове виноваты эгоистичные и просто тупые мужья.

Я ничего не скрыла от мужа, да это было бы просто невозможно для меня, и он в грубых и точных словах высказал все, что обо мне думает. Но мне были безразличны его слова: с сегодняшнего дня он полностью и безвозвратно исчез из моей жизни.

Остаток дня и всю следующую ночь Сергей был рядом со мной. Как жутко хотелось, чтобы время остановилось, но беспощадное утро все равно настало, и надо было помогать собирать вещи, а потом сидеть с мокрыми глазами, уткнувшись в его теплое плечо. «Боишься погибнуть?» — задала я бессмысленный и жестокий вопрос. «Конечно. Это только в детстве все бессмертные». Я попыталась взять шутливый тон и сказала: «Ты вчера пошутил, что тебе надо уезжать. Пошути, пожалуйста, в обратную сторону». Ясно, что мои слова ничего не изменили, и он конечно уехал. До сих пор помню вымученную легкость прощания, вижу его глаза при нашем расставании и последние слова: «Время такое, количество маньяков на душу населения возросло, береги себя. А я обязательно вернусь, и мы обязательно встретимся. А если что, то на том свете уж точно встретимся».

«Если не попадем в разные места, кто в рай, кто в ад», — подумала я тогда.

Закончился мой недолгий праздник — начались понедельники. Наступила зима. Мир опять оказался разделен на белое и черное, мир опять стал понятным и простым. Вот я куда-то иду по улице, по сторонам белые колючки фонарей. Под ногами жесткий скрипучий снег, холодная стройность во всем: во взметнувшихся ввысь домах, в отчетливо тонких ветвях деревьев, в оцепеневшем гулком воздухе. Вечерняя синева густеет, опускается все ниже к земле, и хочется пропасть, исчезнуть в этом колдовском синем очаровании.

Изредка я получаю от Сергея короткие письма. В них один и то же мотив: люблю, жду встречи, у меня все хорошо, к лету вернусь. Незаметно подкрадывается весна, тает и плывет снег, как тают и плывут мои счастливые сны. Лужи распластываются под ногами, и пока еще робкий солнечный свет уже заглядывает во все потаенные углы. И вот уже близится конец мая. Стоят просторные весенние дни, и прикосновения ветра теплые и чувственные.

В тот майский вечер поднялся сильный ветер, и зеленые ветви деревьев стали как руки каких-то многоруких божеств. Они то поднимались, то опускались, то тянулись к чему-то. Я стояла у окна и пыталась движениями своих рук повторить все их движения, все их извивы. В это время раздался звонок в дверь, подойдя к ней, я услышала мужской голос, произнесший, что он от Сергея, потом я увидела в дверях худощавого человека лет сорока. Он старался не смотреть мне прямо в глаза, а глядел искоса, как смотрит настороженная ворона. Попросил зайти за порог и потом по-военному кратко, будто доложил, сказал, что мой Сергей погиб в бою, выразил сочувствие и передал конверт с письмом, которое Сергей не успел мне отправить.

Я долго оставалась в каком-то онемении чувств, но все слышала и видела. Слышала близкий собачий лай, похожий на истеричный смех, видела, как собрались тучи и вот-вот грянет первая весенняя гроза. Потом не выдержала, бросилась в дождь, бродила по залитым водой улицам, прорываясь сквозь ливень. Затем боль как-то утихла, спряталась. Но до сих пор помню невыносимую тяжесть дождевых капель на бровях и ресницах. Дождь вскоре прекратился, а я еще долго шла по пустынному городу и втягивала в себя темноту весеннего вечера. И темнота внутри меня становилась все плотней. Дома я открыла конверт. Вместе с кратким письмом в конверте находилась фотография Сергея в пятнистом камуфляже. На этой фотографии у него была улыбка счастливого человека.

Несколько лет я была как потерянная, но потом жизнь стала брать свое, и у меня снова появились мужчины, но я всегда сравнивала их с Сергеем, и сравнение было не в их пользу. Может поэтому я так и не вышла замуж. А теперь у меня холодная, никому ненужная жизнь. Как в изгнании.

… Она вошла в угловую комнату и захотела продолжить свое движение дальше, взявшись за ручку очередной двери. Но дверь не поддавалась, и после нескольких неудачных попыток она неловко повернулась и снова оказалась у двери, через которую проникла в комнату, но та тоже оказалась закрытой. «Видно, все двери перекосило, наверное, скоро и меня перекосит», — с иронией подумала она и подошла к окну. За ним светила ярко-белая идеально круглая луна, словно просверленная дыра в фиолетовом небе. И здесь она заметила, что окно начало сужаться, и все быстрее и быстрее, пока на его месте не образовалась абсолютно гладкая стена. Это странное явление она приняла как должное, почти не удивившись. «Жаль, что я уже никогда не увижу моря, и интересно, отражаюсь ли я еще в зеркалах», — подумалось ей в то мгновение. Прошло несколько минут, а может часов, ничего больше не произошло, все застыло — вокруг все те же стены, закрытые двери, остановившееся время. Ей пришла на ум часто повторяемая многими банальная фраза «мы все когда-нибудь умрем». И в голове возникла шальная мысль: «А вдруг пронесет и придется жить вечно. И то, что сейчас произошло, — может и есть вечность, и она уже наступила. Ну что ж, у меня будет много времени. С чего начать? Ах, да: «Мне восемнадцать лет, я студентка филологического факультета, беззаботна, молода, красива...»

Через два дня ее знакомая, не дозвонившись, подняла тревогу, дверь в дом открыли и нашли в дальней комнате бездыханную женщину, которая лежала на полу с фотографией улыбающегося мужчины в руке.