Анна МИРОШНИЧЕНКО (г. Боровск, Калужской обл.) ПЕСНЯ

            Когда она бывала одна — а в последнее время она частенько проводила вечера в одиночестве, оставшись в бывшей бабушкиной квартире на окраине большого города, — в эти вечера она разговаривала с ним, подолгу и обо всем, через интернет. Они общались в студенчестве — первокурсница и выпускник, не виделись более десяти лет и случайно встретились на одной из, как ей поначалу казалось, малоинтересных конференций, куда ее, экскурсовода-стажера, отправили набираться знаний по предмету. Ехать в конференц-центр было далеко, но работу свою она любила, да и получать новые знания нравилось, потому, скрепя сердце, отправилась слушать велеречивых докладчиков, — и увидела среди них его, почти не изменившегося с тех самых веселых студенческих лет. Он жил в областном центре, был одним из руководителей маленького архитектурного бюро и приехал сюда в поиске крупных заказчиков. Они поговорили в курилке, вечером посидели в кафе, обменялись интернет-позывными — чтобы, как она думала, вряд ли увидеться когда-нибудь еще.

Она и представить себе не могла, что в следующий же вечер, вернувшись в свой областной центр, к семье, он будет искать — и найдет ее на просторах сети, чтобы рассказывать и слушать до поздней ночи, а после, отправившись в свою жизнь, снова с нетерпением ждать «встречи», и не заметила, как эти «встречи» стали для нее чем-то большим, чем приятельский треп. Она утешала и утешалась, вдохновляла и вдохновлялась — а еще верила и надеялась, что такие люди, как она и Анатолий, обязательно должны быть вместе: не всякому в этой жизни удается встретить родственную душу, и встречи такие происходят далеко не каждый день. В то, что она и Толя — половинки одной души, отчего-то разбросанные по разным жизням, она верила безоговорочно, и ругала себя разве что за то, что в юности, по глупости, не смогла разглядеть этого человека, проявлявшего к ней интерес, но так и не дождавшегося взаимности. Юной первокурснице он казался едва ли не стариком — сейчас же эта общность, это родство обжигали каждый раз чем-то новым, неожиданным и таким родным для них двоих, будто и не было десятка лет, когда эти люди и думать не думали друг о друге.

            О себе она могла сказать точно: Толю не вспоминала. Но однажды, летней ночью после долгого суматошного дня, ей приснились строки песни: «Мы умели летать, но стали ходить по земле...» и дальше, «трам-пам-пам» — во сне слышала, а наяву вспомнить не могла, но все же думала, что знает эти строки, но откуда — припомнить не могла. Однажды, после пары часов в чате, отправила эту строчку Толе: вертится в голове, не пойму откуда, может, ты знаешь? «И правда, знаю, — удивился он. — Стишок такой написал когда-то, правда, полностью и не помню уже. Наверное, читал тебе, еще в институте. С ума сойти... Где ты там песню увидела? Там даже рифмы нет, совершенно дилетантские стихи...» Она ясно видела его улыбку сквозь поставленный в чате смайлик — чуть усталую, быть может, со вздохом и с непременным откидыванием назад непослушной челки. «Ну как же, послушай...» — она включала звук, пыталась напеть, вернее, начитать речитативом — он поверил: «Точно!» и бросил ссылку на другую песню — ту, которую они слушали в юной безбашенной компании, попивая дешевое вино в сквере с заросшим прудом. «Жду пришествия чуда...» — она могла перевести эти слова так, но по-русски они не ложились на музыку, которая тогда казалась ей загадочной, неземной — еще бы, мы ждем того, что будет завтра, но никто ведь не знает, что именно должно произойти. А сегодня в ней слышались нотки предопределенности, невозможности ничего сделать — и тем не менее, принятие своего жребия, потому что нельзя, невозможно, немыслимо отказаться от него, от этого ожидания, бросить все и начать жить как все, зарабатывая зарплату, обустраивая быт, делая что должно без лишних мыслей — и ожидая разве отпуска да повышения по службе. «Waiting for the miracle to come»*, — этот глубокий с хрипотцою голос, как и тогда, прохладным вечером после дешевого горячащего портвейна, будоражил чувства — и отчего-то связывался не с образом певца, а с его образом, хотя сам он и не пел никогда, и даже сейчас, дожив до первой седины, говорил срывающимся тихим тенорком, а вовсе не бархатным баритоном, который так любят женщины.

            Она бы всю ночь так сидела перед экраном, с чаем в чашке вместо портвейна, и слушала, слушала вместе с ним, и почти не говорила — зачем, лучше молча, вот так, пусть и на гораздо большем расстоянии, чем тогда, стать вдруг одним целым, дышать в одно дыханье, в такт любимым словам — мысленно, чуть шевеля губами, обмениваясь лишь редкими фразами вроде «А ты — тоже слышишь это?» — «Да, точно... Там так». Пара таких ночей были для нее нежданным праздником, и она ждала, что этот праздник повторится. Но сегодня после пары фраз о том, как дела и что нового, он, извинившись, попрощался: жена со старшей дочерью осталась ночевать у родителей, нужно было уложить спать младшую, завтра — на работу... Конечно, она знала, что у него семья, конечно, ей хотелось быть на месте его жены Валентины — он называл ее именно так, полным именем, чему она немного удивлялась: это казалось ей одним из доказательств того, что семья у него — совместное предприятие по ведению быта и воспитанию детей, не более. Она сама вряд ли бы называла так близкого человека, и думала, что близкий ей человек тоже думает так же.

            «Блин, подруга, ты меня удивляешь», — она продолжала по третьему кругу слушать «их» песню, когда в чате появилась ее бывшая сокурсница, а теперь коллега Алина, или как ее чаще называли, Алинка. — За тридцатник уже, а все веришь в любовь по переписке. Юность вспомнили, песенку, которая обоим нравится! Смешно! В наши годы пора жизнь устраивать, о детях думать. Пойми, пока ты зависаешь в виртуальных отношениях, твое время уходит. Уходит!» Настя не соглашалась: почему уходит? Ведь по мнению тех же психологов, любые отношения, реальные или виртуальные, романтические, партнерские, приятельские, дружеские, да хоть соседские — отнимают или дают, помогают разрушать или созидать. А какие могут быть вопросы, если с этим человеком она чувствует себя — собой, настоящей? «С каким человеком? — не унималась Алина. — С тем, который в чате на мониторе? Может, он одной рукой тебе пишет, а другой — своей жене в трусы лезет!..»

            Настя отчего-то совсем не обиделась: сама удивлялась, что совсем не чувствует ревности к Валентине. «Он двумя руками печатает», — ответила, собираясь закончить ни к чему не ведущий разговор. «А ты это видишь каждый раз мысленным взором!» — Алинка, похоже, только во вкус вошла. «Да, я прекрасно знаю, что он спит с женой. Да, я была бы счастлива оказаться на ее месте. Но знаешь, я счастлива и тем, что он мне дает. У меня ведь такого в жизни не было. Меня хотели 24 часа в сутки люди совсем чужие. Так что спасибо тебе за честное мнение, но вряд ли мы с тобой договоримся». — «Завтра-то к Галке придешь?» Галя, их давняя знакомая, а с недавних пор и Настина начальница, отмечала «полукруглую дату» и планировала танцевальную вечеринку. Конечно, Настя собиралась быть — хотя ей больше хотелось тишины, чем танцев, но нельзя же не уважить Галочку. Потому заверила Алинку, что будет обязательно, и, сославшись на звонок в дверь: «Соседка пришла, подписи какие-то собирает» — сменила статус на «не в сети».

            У Галочки было шумно, слегка накурено, несмотря на то что курили на балконе, и непринужденно весело: так редко бывает, когда не все гости хорошо знакомы друг другу. У именинницы был талант хозяйки, профессиональные организаторские и нереализованные творческие способности — благодаря всем этим качествам, а еще — ярко светившему с утра солнцу, чудной музыке, вкусным салатам и жульену под белое вино, наверное, каждый гость мог бы сказать: «Вечер удался».

            Попивая токай под очередные психологические выкладки с рефреном «Пойми, твое время уходит», Настя и не заметила бы, что за их беседой наблюдает, симпатичный, как сказали бы сейчас — молодой человек: таковыми принято считать следящих за собой мужчин до сорока, а то и старше. Сколько лет Виктору — она бы с ходу и не догадалась: не просто классический — модный костюм с ярким полосатым галстуком дополнялся элементом кэжуал — тонкой вязаной жилеткой, аккуратная стрижка, часы известной марки — не самые дорогие, но с претензией — явно рассчитывали на впечатление успешного и уверенного в себе яппи. «Девушки, простите, что прерываю на интересном месте», — обратился он к успевающей смотреть по сторонам Алине. «Да-да, конечно, — она широко улыбнулась. — Вы нам совсем не помешали!» «Тогда предлагаю перейти к танцам! Разрешите вас пригласить?» — по сползающей с Алининого лица улыбке Настя поняла, что этот обитатель офисов преуспевающих корпораций обращается к ней — и лишь пожала плечами: «Пожалуйста». Танцевать ей совсем не хотелось: звучало танго, она знала несколько шагов, но, в отличие увлеченной Галочки, сбегающей на танцевальные занятия дважды в неделю раньше окончания рабочего дня, совсем не чувствовала себя уверенно, — но слушать Алинку уже порядком надоело, а других знакомых, кроме хозяйки, у нее здесь не было. Кое-как переступая — Виктор вел уверенно, она даже не запнулась, — Настя ожидала, что вот музыка закончится, Галочка вытащит из духовки горячее и гости перейдут к разговорам, а может, и под гитару чего споют или анекдоты начнут рассказывать — тогда и улизнуть можно будет под шумок, сославшись на завтрашнюю работу: хозяйка поймет без объяснений. Но музыка продолжалась, и Виктор не хотел отпускать партнершу — правда, сократить дистанцию до практикуемого более опытными тангеро близкого объятия не торопился. «Ты мне сразу понравилась, — проговорил, слегка приблизившись. — Может, встретимся завтра или на днях?» Настя пообещала визитку, сообщила, что работает в центре и согласилась встретиться в кафе — отказаться, сославшись на занятость, и завтра успеет. А может и не откажется, спросив у Галки, что за человек: любовь — не любовь, но чем-нибудь другим, может, друг другу и пригодятся.

            Но Виктор вызвался проводить Настю до метро. Она и не рада была: по пути к светящейся букве М преуспевающим клерком был сыгран весь репертуар зазывающего в койку самца — от «прекрасный вечер, погода хорошая, а я так одинок...» до попыток обнять покрепче на прощание. Одна радость — в гости не звал и не напрашивался, выучив, наверное, истину про то, что порядочные девушки на первом свидании не дают.

            Укрывшись от взгляда машущего рукой Виктора за спинами пассажиров, Настя выдохнула: хорошо, что провожать не поехал. Она уже понимала — по каким-то знакам, как она называла, химии, возникающей или не возникающей между двумя людьми, — что не хочет с этим человеком ничего, кроме, быть может, взаимополезных приятельских отношений. Приехав домой, обнаружила письмо Виктора в электронном ящике, решила ответить завтра: в чате красовались еще несколько новых сообщений. «Толя, все от него, — поняла, едва открыв, и сразу сжалось где-то под солнечным сплетением — и окатило теплой волной, разлившейся по телу от макушки до кончиков пальцев. Мысли о встрече с новым знакомым сразу показались глупостью: «Не мой человек — зачем терять время?» Толя и не говорил ничего особенного — просто справился, как день прошел, передал привет Гале, которую тоже помнил по институту, и рассказал еще, что нашел-таки столичного заказчика — их небольшая фирма выиграла конкурс на создание проекта торгово-развлекательного центра, никто не верил, что в этот конкурс следует соваться, одна лишь Настя поддерживала начинание. «Спасибо тебе! Никто кроме тебя в меня не верил — и вот, получилось!..» Ей даже неловко стало: не будучи специалистом, она ничего не знала об архитектурных конкурсах, или, как сейчас говорят, тендерах — всего-то горячо желала любимому успеха: ведь действительно, зачем ему, такому талантливому и подававшему надежды в студенчестве, сидеть в своем областном центре, отчего бы не работать со столичными заказчиками? «Теперь к тебе приеду, в столицу — договор подпишем, выделят финансирование, будут строить...» Толя делился планами, и она верила, что так и будет, — иначе зачем судьба создала их друг для друга?..

            Уже собираясь спать, выключая компьютер — Толя, простившись, «ушел» раньше: рано вставать, отводить ребенка в садик, — она обнаружила новое мигающее сообщение. «Алинка! Вот же, не спится... Что там еще?» — открыла нехотя, приготовившись слушать очередной психологический расклад каких-нибудь чужих, но отчего-то интересных подружке, отношений. Но подруга на сей раз была кратка: «Сегодня в городе твоего видела. С женой и ребенком шел». «Ты о ком?» — не сразу поняла Настя. «О Тольке, любовнике твоем виртуальном. Не веришь — фотку могу тебе прикрепить: сбоку их щелкнула, в толпе». — «Спасибо, не надо». У Насти подкосились ноги, отчего-то все стало все равно — вот если бы сейчас ей сказали, сообщили по радио, что мир, Земля летит в тартарары навстречу какому-то страшному астероиду или комете, сколько ни бились лучшие умы — встречи предотвратить нельзя, осталось только подготовиться, и тихо, так тихо в комнате не потому, что шум улицы из открытой форточки, кажется, где-то там, уже в другом мире, просто это такая последняя тишина перед всеобщим концом, глобальным взрывом — ничего бы не изменилось в ней, она не сдвинулась бы с места, так и встретила бы катастрофу, сидя в кресле, глядя куда-то в стену, поверх мигающего значками сообщений монитора. «Ни-че-го... Ни-че-го не будет...» — отчего-то вертелось в голове, и не хотелось даже шевелиться: зачем, раз все равно ничего? «Ты чего там зависла? Озадачила я тебя? Ну вот... Извини, если настроение испортила. Но давно ведь предупреждала. И по-моему, тебе было бы лучше знать правду», — не унимаясь, набирала буквы Алина. «Я спать уже собираюсь. Пока», — ответила Настя будто чужой рукой и закрыла окошко чата.

            Из тишины, в которой хотелось остаться надолго, если не насовсем, вырвал телефонный звонок. Досадливо глядя на экран, где светилось имя Виктора, она не хотела брать трубку — но абонент, видимо, решил дозвониться во что бы то ни стало, и аппарат не унимался. «Я знаю, ты еще не спишь, — начал он вместо приветствия, — только что в сети тебя видел, понял, что соскучился. Лень писать, решил позвонить. Чего молчишь? Прости если оторвал от важных дел...» «Я и вправду сейчас занята», — еле выдавила Настя. «Надолго не задержу. У меня идея классная: что если на выходных нам в Питер смотаться? А? Как ты на это смотришь? Знаю гостиницу с видом на канал — в номере целый день сидеть можно, скучно не будет! А если еще и прогуляться... Как тебе такой план?» «Я не готова прямо сразу...» — Настя говорила будто сама себе, но почему-то подбирала слова, вместо того чтобы сразу повесить трубку. «Так я и не тороплю! — радостно заверил Виктор. — Времени еще — почти неделя, на подумать — дня три. Пиши, звони в любое время! Алле! Совсем тебя не слышу...» «Прости, я уже спать собиралась, завтра рано вставать...» — «Тогда пока-пока, больше не задержу. Спокойной ночи!» Она промямлила то ли «Пока», то ли «И тебе» — и выдохнула, услышав короткие гудки. «Все же лучше, чем в оцепенении сидеть, — думала, прибирая с кровати разбросанные книжки, кофточки, тарелку с попкорном. — Хоть какая-то жизнь... Может, отдельный номер сниму... И гулять, если надоест, одна пойду... Так может, одной и съездить? Развеяться? Как-то непривычно...»

            Значок мессенджера снова мигал сообщением. «Что еще? Кто в ночи не унимается?» Щелкнув по значку и увидев «Толя» — замерла: «Конечно, конечно, неправда. Все, что она сказала — вранье...» — носилось в голове. Но сообщение оказалось запоздалым продолжением давно законченной беседы: «Вот, это тебе. Помнишь, о будущем мечтали, на бульваре слушали?» «People are strange...»* — пел знакомый нездешний голос, и со старенького экранчика будто воздухом повеяло — тем самым, в котором они, юные, безбашенные и прекрасные, дурачились на бульваре, когда казалось, что весь мир — их, и что бы ни случилось, все обязательно закончится хорошо. «When you're strange... When you're strange...» Они держались за руки, то приближаясь друг к другу, то отдаляясь, будто в каком-то собственном танце, и во время такого приближения он крепко обнял ее — и не захотел отпускать. Мимо, куда-то торопясь, шли люди — но им двоим совсем некуда было спешить, ведь они были вместе всегда, всегда, они — одно целое, пусть даже до сих пор не знали об этом. Ей казалось, они не расстанутся, даже если этот тихо плывущий под ногами, уже почти ночной бульвар вдруг остановится, солнце не взойдет и мир исчезнет, погрузившись в вечный холод и тьму — ведь зачем, для чего была вся его и ее предыдущая жизнь, как не ради этой встречи. И даже если придется сегодня разойтись по домам, вернее, по комнатам с соседями в разных общежитиях, это ведь не надолго, ведь они — одно дыхание, одна-единая бессмертная душа, которую нельзя уничтожить, разрушить, даже разорвав на части.

            Она ушла бы с ним на любой край света — но он не звал ее даже в случайно освободившуюся соседскую комнату. Знал, что этой девочке учиться еще четыре года, а ему пора выбирать: оставаться здесь, работать, кем возьмут, снимать комнаты в общагах и коммуналках — и доказывать, что ты есть, в своей профессии, если останутся силы. Или ехать к себе, как он говорил, в деревню — что же еще его областной центр в сравнении со столицей? — и начинать то, чего в деревне отродясь не видели, и быть первым, а то и единственным, архитектором там, а не стомиллионным продавцом здесь. Вариант «зацепиться» за нее — что там она говорила про бабушкину квартиру? — им даже не рассматривался, а ей, молодой и влюбленной, даже в голову не приходило пригласить его к себе: давным-давно, еще в школьной юности, она, как и многие девушки, занималась бальными танцами — и фраза, услышанная от пожилой и строгой дамы-хореографа: «Если я буду вести партнера — мне захочется бросить его через бедро. А танец — это не борьба» — прочно засела в памяти. «Не зовет — значит, некуда», — думала, и ждала, и верила, что вот сейчас, еще немного — и быть может, засияет счастье, обратит на него внимание какой-нибудь важный заказчик — и он останется, и она будет радоваться его успехам, и будет с ним всегда, всегда, и смерть не разлучит... Даже когда поезд, в который он еле успел вскочить, прежде чем проводница убрала ступеньки, исчезал в легком облачке поднятой пыли там, где сходятся пути параллельных прямых, — она чувствовала его рядом, дышала его дыханием, ощущала его руки на жестком поясе нового платья, слышала его — и мысленно говорила с ним... Так бывало и позже, но все реже, а потом он перестал писать. Будто исчез, пропал, вышел на минутку, забыв закрыть за собой дверь, — и не вернулся. Хотя, конечно, исчезнуть в век высоких технологий не так-то просто: кому нужно — найдет человека, было бы желание. Но она не искала. Думала, что наверное, ему сейчас не до нее — так что же теперь, навязываться? Конечно, нет: насильно мил не будешь. Но рано ли, поздно он вернется, они обязательно встретятся — ведь разделить, уничтожить, разорвать на части бессмертную душу невозможно, нельзя.

            Не сказать чтобы у нее не было увлечений. Она нравилась однокурсникам в институте — но казалась слишком серьезной, погруженной в учебу «ботаничкой», которой нет дела до простых человеческих радостей. А когда начала работать, даже на свидания ходила — но когда после чая-кофе, букетов-конфет дело доходило хотя бы до «потанцуем» — сбегала прочь, не брала трубку телефона, ответив в чате или на СМС что-то вроде «Прости, все было хорошо — но мы не можем быть вместе». Чужие руки, чужое дыхание, чужой голос, оказавшись в пространстве той самой единой бессмертной души, были невыносимы — и она не пыталась объяснить ни себе, ни другим почему. Просто не может этого быть, не может — пусть даже потому, что не может быть никогда. Точка. Ей хорошо с ним, пусть и в мыслях, пусть все реже — но это лучше, чем в реальности с чужими людьми. Подружки, та же Алинка, пытались отправить к психологам, куда сами захаживали по поводу нескончаемых любовных драм — но она только пожимала плечами, не видя никакой драмы в том, что ей хорошо с собой, с тою частью души, которая осталась — ну и что, что другая ее часть на время ушла. Если раньше женщины после смерти мужа или даже после расставания (мало ли, на войну ушел, остался жив — но не вернулся, и в прежние времена такое бывало) — считали нормальным уйти в монастырь, то почему сейчас, чтобы быть нормальной в глазах общества, нужно обязательно с кем-то жить? Чужой, нелюбимый, пьет, бьет и денег не дает, зато со мной, зато есть — она не понимала этого никогда. Даже бабушка ее, прожив после смерти деда 40 лет, и не думала о том, чтобы еще раз замуж выходить — а дожила она почти до 95...

            После того, как бабушка ушла к деду, а Настя переехала в доставшуюся ей по завещанию квартиру, общественное мнение возликовало, полагая, что вот теперь-то все у нее и пройдет — не к папе с мамой же кавалеров водить или самой по чужим углам мотаться. Но порог квартиры, где практически все осталось так же, как было при жизни бабушки, переступали лишь подружки: ей было хорошо с собой и редкими гостьями и не хотелось ничего менять. «Ты что, до сих пор девственница? Так и не пробовала ни с кем спать?» — допытывалась любопытная Алинка. «Отчего же, пробовала. Больше пока не хочу. Темперамент у меня такой — были в роду эскимосы», — пыталась шутить она. И ведь действительно пробовала — еще тогда, в институте, уже после того, как начинающий архитектор Анатолий Горский отправился создавать свое дело в родной областной центр и от него давно не было никаких вестей. Ей нравился Женька — смешливый, дурашливый журналист, делавший диплом как архитектурный критик и потому не вылезавший с модных среди студенческой молодежи лекций современных светил профессии. «Девушка, вы что серьезная такая? Зооморфные формы ночами снятся?» — это было совсем не смешно, но солнце, брызжущее множеством зайчиков сквозь новенькую листву, модные мягкие подушки на зеленом газоне — прямо перед вывешенным на вольном воздухе экраном, где показывалась презентация молодого, но уже широко известного в архитектурных кругах итальянца, — да просто хорошее, под стать совсем уже летнему солнцу, настроение располагало к улыбкам, восторженному трепу с полузнакомым человеком, прогулкам темнеющими аллеями городского парка... Фуршет после презентации все еще продолжался, поздним вечером в программе был киносеанс — но ей хотелось пройтись, и неумолкающий Женька, не дожидаясь приглашения, составил компанию. Она не возражала: новомодный благоустроенный парк переходил в старый, запущенный, где она не была со времен своего детства, а вдвоем точно не заблудятся, да и ехать домой в спальный район не хотелось, а  теплый вечер с совсем уже по-летнему трещащими кузнечиками будто приглашал погулять. Как выяснилось, Женька утащил с фуршета в кармане куртки бутылку вина и пару пластиковых стаканчиков. Любители халявы ей не нравились — но в поступке Женьки ей виделась скорее тяга к приключениям, чем желание выпить задаром: пирожками на закуску они разжились в киоске на набережной, по пути к старому парку — и решили посидеть над водой, обнаружив негаданно освободившуюся скамейку. Разлили вино «из-под полы», неспешно выпивали, бросая куски пирожкового теста подплывавшим чайкам, — и как-то вдруг, неожиданно замолчали оба, одновременно, любуясь легким кружевным облаком в золотистых закатных лучах. Она чувствовала что-то общее, охватившее их в этот момент, вроде бы банальный — но каждый раз прекрасный, потому что новый, а значит, единственный. После веселой сутолоки стало спокойно, хорошо и как-то свободно — а может, это вечерний холодок речной воды уносил суетное, ненужное, лишнее. Он придвинулся ближе, — и как будто они были знакомы и дружны целую вечность, она прижалась к нему, чтобы стало теплее. На аллеях парка уже зажигались фонари, сидящие на соседних скамейках парочки потянулись ближе к свету — а они все так же молчали, смотрели на темнеющую реку, прижавшись друг к другу. Ехать ему было за город, в съемную комнату, потому, когда темная вода слилась с небом и вечерняя свежесть норовила перерасти в пронизывающий холод, Настя пригласила его к себе. Она не думала о том, что будет, и совсем не боялась: если с человеком хорошо вместе молчать — вряд ли от него можно ждать чего-нибудь плохого. Обнявшись так же, как у реки, они ехали в метро — и так же молчали, почти засыпая. У нее был гостевой диван на кухне, она хотела постелить там себе — все равно вставать рано, но Женька уснул, привалившись к спинке, в ожидании чая. Она принесла подушку и одеяло и погасила свет. А утром ей снилась река, освещенная ярким солнцем, легкая зыбь, переливающаяся золотыми бликами — и теплые руки близкого человека на ее плечах. Она не сразу поняла, что руки — настоящие: дверь в ее комнату открылась от сквозняка и Женя, заглянув, не смог пройти мимо. «Если не хочешь — ничего не будет», — шептал ей в ухо, сидя на краешке кровати и пытаясь обнять. Улыбаясь в полусне, она положила ему руку на плечо и потянулась губами к губам. Они стали единым целым как-то очень спокойно и тихо, естественно, будто само собой — так же, как утренний солнечный свет сливается с водой и облаками. Ей не было ни больно, ни страшно — он очень удивился, что у нее это в первый раз, а после подарил цепочку с кулоном на память. «Может, это и есть мой человек? — думала она. — С ним хорошо и как-то спокойно, наверное, оттого, что можно просто быть самой собой, не стараясь понравиться. А неземного блаженства с первых раз вроде бы никто не испытывает, нужно лучше узнать друг друга...» В институте они виделись редко, встречались в том же парке или в кафе, когда он звонил и предлагал встретиться. Ей было совершенно все равно, чем он занят без нее: жив, здоров — и хорошо. Он тоже не спрашивал, где она и с кем — они пили вино или кофе со сливками, гуляли, обнявшись или взявшись за руки — а после ехали к ней, любили друг друга, засыпали в обнимку, чтобы утром убежать каждый в свою жизнь на несколько дней. Однажды он не звонил больше недели, и она задержалась в холле у расписания, решив опоздать на семинар, чтобы дождаться его прихода. В институте он в тот день так и не появился, и она, встревожившись — не случилось ли чего? — позвонила сама. Пару раз он не брал трубку, а после ответил, что придет на пары на следующей неделе, найдет ее и все объяснит. И попросил прощения. Ей не в чем было его винить, но было как-то жаль не видеть больше это ставшее близким лицо в рыжих крапинках, не сдвигаться на самый краешек кровати, боясь разбудить сладко сопящего человека. Он ждал сцены ревности, специально заготовил речь — но она лишь взяла его за руки и сказала: «Спасибо, что мы были вместе». А по возвращении в аудиторию после большой перемены обнаружила у себя на парте прозрачный «домик» с живой, розоватой в темно-рыжую крапинку, орхидеей — и засмеялась: будет утром смотреть на рыжие крапинки — и вспоминать. Девушка, с которой Женя встречался до того, как встретил Настю, забеременела, по срокам это был его ребенок — и, как честный человек, он принял решение. А Настя даже никому не рассказывала о нем — и как-то очень скоро снова привыкла просыпаться посередине, а не на краешке своей кровати.

            Ее совсем не тяготило одиночество. Наоборот, после работы, насыщенной общением и событиями, хотелось тишины, времени, принадлежащего только тебе, в собственном пространстве, где недопитый чай в забытой на тумбочке чашке превратился в крепкий травяной настой, а запах разогретой за день на солнце пыли, которую, конечно, надо будет вытереть в выходной, легко сменяется свежим вечерним воздухом из открытого окна. Где можно быть собой, ни на кого не оглядываясь и не отчитываясь ни перед кем за неприготовленный суп и невымытую посуду. Где и есть настоящая жизнь — в которой обязательно будут те, кому нужна ты-настоящая, а не исполняемые тобою функции. Вот только будут ли — Насте верилось с трудом: подружки, разбираясь со своими бесконечными личными драмами, лишь пожимали плечами, слыша традиционный Настин ответ на вопрос «Как выходные (каникулы, отпуск...)?» — «Дома, в парке, на спектакле...» Ей была непонятна их тяга заполнить пространство рядом с собой другим человеком. Как когда-то Женька, появившись негаданно, ничего собой не заполнял — просто был, будто всегда так, частью этого пространства, самим этим пространством, частью ее самой, так и Толя, вновь придя в ее жизнь совсем недавно, казалось, всегда был с ней, в ее мире, просто отлучался ненадолго, посмотреть другие миры — и принести их ей, рассказать, показать, привнести в их общий, единый для двоих, мир новые краски и звуки. Она слушала его взахлеб, даже записывала: никогда не будучи особо талантливой студенткой, она вдруг открыла для себя жажду новых знаний, начала понимать то, что раньше пролистывала в книгах, а на экзаменах списывала со шпаргалок. Ей стали интересны не просто имена-даты-истории, которые было легко запомнить, чтобы после живенько рассказать туристам, а некая связь существующих во времени, пространстве, в мире причин, побуждавшая художника — а именно художниками были в первую очередь все большие и великие архитекторы, — создавать невиданные ранее конструкции. Она часами бродила по городу, разглядывая башни, особняки и галереи будто бы новым взглядом: вот, в начале позапрошлого века строили — а до сих пор иностранцы удивляются, изучают и пытаются повторить на новых уровнях. Она заметила, что группы стали больше слушать ее, чем глазеть по сторонам. «Вы историк архитектуры?» — спросил как-то один немолодой гость города. — «Нет, что вы, у меня филологическое образование», — засмущалась Настя. «Гордись, радуйся, — поведала вечером Галочка. — Благодарность тебе написали. Значит, в конце месяца будет премия». Ей было как-то неудобно, будто эти похвалы, премии и удивление коллег — надо же, ничем не примечательная, трудоустроенная по звонку родителей сотрудница выбивается в звезды — все эти авансы были незаслуженны, вообще не ее. Это ведь их душа, единственная на двоих, не ими данная, просто вдруг обретшая и может, еще не совсем осознавшая себя, все это знает, а ее, Настино, дело — лишь не мешать ей.

            «Толя, Толя... Одна душа... — думала она, коротая широкими шагами знакомый переулок по пути в офис. — "Ты одна в меня верила, ты одна..." Но это ведь не я, это мы, вернее, она, — а он об этом не догадывается...» И будто ледяной водой из ведра, только что из колодца в жаркий деревенский полдень, обожгло: «Видела вчера твоего... Любовника виртуального...» Она прибавила шаг и влетела в офис — комнату экскурсоводов — запыхавшись, хотя до начала рабочего дня было еще больше десяти минут. Наспех скинула ветровку, бросила сумку на край стола — в загрузившемся окне чата напротив набранного латиницей Anatoliy светился значок «в сети». Хотелось сразу, напрямую, спросить обо всем — но что-то мешало: вдруг это Алинка наврала? Перепутала? Хотя говорила, что может фотографию прислать... Даже если бы прислала, то что? Кто она ему такая, чтобы требовать отчета?.. «Привет! — напротив имени Anatoliy появилось сообщение. — Решил скрасить тебе утро понедельника. Помнишь?» Конечно, это была песня, одна из тех, что слушали они тогда, на бульварах, когда казалось, что жизнь вечна и завтра обязательно будет лучше, чем вчера. Она не стала даже открывать, отстучав: «Спасибо. Я на работе». «Я тоже, — тут же последовал ответ. — Решил поздороваться, пока запарка не началась». «Так может, неправда? Нет... Не может быть... Зачем ей? Вроде бы, наоборот, Виктор Алинке нравился: говорила, в какой-то компании типа «Пупкин и партнеры» отделом заведует, далеко пойдет... Радоваться она должна была, что не очень он мне интересен... Что ей до моих виртуальных увлечений?» Что-то подобное она думала вечером, засыпая, сейчас же в голове носились какие-то обрывки мыслей, будто рваные клочки бумаги в вихревой воронке. Руки дрожали, сердце, казалось, выпрыгнет — но терпеть, ждать и теряться в догадках, не было сил: «Алинка говорит, что ты в городе, вчера тебя с семьей видела», — выпалили пальцы по клавиатуре, и сразу стало не то чтобы легче — просто вихрь утих, будто улеглась поднятая дорожная пыль, оставив клочки бумаги неприкаянно болтаться в воздухе, медленно опускаясь на землю. «Да, правда, был в городе — на переговорах. Проездом, помнишь, тебе про тендер говорил? С заказчиком как раз беседовали, по проекту контракта. Валя с Дашей со мною были — Даше хотелось театр зверей показать. К родственнице заехали — и потом сразу на самолет. Писал тебе из аэропорта, не мог не поделиться новостью! Не знаю, правда, решился бы я на это без тебя или нет. Прости, звонят — отвечу». Вот так. Валя (не Валентина!) с Дашей, театр зверей — и «не знаю, что бы без тебя делал». Может, права была Алинка, когда говорила: «Соскакивать тебе надо с твоего виртуального увлечения. Вы ведь даже не видитесь — а ты эмоционально к нему привязана. Отвяжись! Заведи себе кого-нибудь — просто так, для интереса. Погуляй, переспи с ним — безо всяких романтических соплей, просто для здоровья. А там, глядишь, и любовника заведешь, настоящего, не виртуального. Клин клином вышибают!»? Настя не могла понять, как это — быть с живым человеком «ради интереса, для здоровья». «Так и сказать: "Я с вами потому, что клин клином вышибают?"» — спросила тогда подругу. "Можно подумать, мужик, ложась с постель с новой женщиной, каждый раз думает, что встретил любовь всей жизни на свой конец, — парировала та. — Но в общем, как знаешь. Сколько раз он уже говорил тебе: "приеду-приеду" — а потом в последний момент срывалось? Что еще сказать, чтобы ты глаза разула?..»

            Подтянувшиеся коллеги с удивлением смотрели на Настю, которая, не замечая ничего вокруг, стучала пальцами по клавиатуре: «Надо же, утро понедельника — а она уже вся в работе... Карьеру делает. Ну-ну...» «Яндекс» выдал тот самый питерский отель, куда ее звал Виктор. Она любовалась видом на канал, гуляла по набережной — и совсем, совсем не думала о Толе. Увидев в чате приветствие Виктора, ответила, что мечтает о Питере, и поехала бы туда хоть сейчас, если бы не работа. «Бронирую люкс! — мигом отреагировал тот. — И билеты». И предложил обсудить детали предстоящей поездки. Договорились встретиться сегодня же, после работы, в кафе — рядом, напротив офиса.

            День выдался спокойный — и вместе с тем загруженный какой-то постоянной, мелкой неистребимой суетой. «Авторство проекта этого дома в стиле барокко неоднократно подвергали сомнению...» — Настя пыталась сосредоточиться на фразе, но ни дом, ни нюансы стиля, ни сомнения историков в подлинности чертежей великого архитектора не могли вытеснить снующие быстрой мошкарой мысли: «Да, были проездом... Не стал тебя дергать и дергаться сам...», «Бронирую люкс! С видом на канал...» И свежеоштукатуренные к очередному празднику здания в стиле барокко, а также русского классицизма будут смотреть в окна — немым укором... «Обедать-то пойдешь?» — когда Галочка заглянула снова, Настя лишь покачала головой, промямлив: «Позже...» «Позже... — продолжало носиться в голове, — лучше позже, чем никогда...» Не увидев — спиной почувствовав, что осталась в комнате одна — коллеги были не прочь в обеденный перерыв посидеть в окружающих кафешках, благо погода хорошая, — Настя щелкнула по ссылке, той самой, полученной утром. И с первых звуков музыкального вступления, как то враз, неожиданно, слезы хлынули из глаз. «Dance me to your beauty with a burning violin... — пел бархатный с хрипотцой баритон, — Dance me to the end of love*», а она все плакала и плакала, горько, навзрыд, и город с мостами и номерами люкс в помнящих императоров отелях, и темная холодная вода реки, речек и каналов, и свежеоштукатуренные и выкрашенные, похожие на торт с кремом, барочные особняки то ли уплывали по волнам этих вечных рек, то ли тонули в ее слезах. «Нет, нет, нет, — твердила она. — Не поеду... Не могу...» Она не могла, не могла забыть, как танцевали они, юные, на темном бульваре, в одних наушниках на двоих, думая, что их любовь — уж точно до конца, до самого-самого, неземного, и другой такой уж точно на свете нет и никогда не будет. И что теперь? Что?.. Заслышав шаги в коридоре, она нажала паузу, вытерла нос и снова застучала пальцами по клавиатуре: «Витя, прости. Если ты еще не бронировал отель и билеты — пожалуйста, не делай этого. Если уже — скажи, сколько я тебе должна. Я не могу с тобой поехать. Настя». Минут через пять зазвонил телефон, Виктор пытался выспросить, что случилось, и убедить не горячиться: «Все мы люди, у всех обстоятельства... Ну не в эти выходные, так в следующие — куда спешить? Про кафе сегодня — все в силе?» Настя молчала, шмыгая носом. Одной рукой, медленно, путая буквы и не обращая внимания на знаки препинания, отстучала в чате: «Я не люблю тебя и быть с тобой не могу. Прости». Трубка издавала короткие гудки — а она все всхлипывала, не утирая слез. «Никогда... Никогда... Лучше позже... Нет, никогда». «Ты чего? Что случилось?» — она и не заметила, что Галя вошла в комнату и остановилась рядом с нею. Даже чат не закрывала — лишь обернулась и попыталась улыбнуться: «Да так... Вот в Питер ехать отказалась с твоим знакомым — далекоидущим менеджером...» «Это с каким? У меня таких и нету», — начальница пыталась обнять Настины плечи — Настя не сопротивляясь, глядела прямо перед собой, в открытое окно чата: «С Виктором. Танцевала с ним у тебя, помнишь?» — «А-а, так вот ты по ком слезы льешь? Не стоит он того». Настя обернулась — Галочка, придвинув для себя соседнее кресло и удобно умостившись в нем, продолжила: «Сосед мой, с детского сада знакомы. Ну да, продажами руководил в одной фирмешке, сейчас не у дел. С женой поссорился, из дома ушел, живет по друзьям. Узнал, наверное, от Алинки, что ты одна, с квартирой — вот и решил приткнуться». «Ну-у подруга, что ж ты мне раньше не сказала!» — улыбаться сквозь слезы, оказывается, можно — просто так, не стараясь произвести впечатление. «Так ты и не спрашивала. Не думала, что у вас что-то серьезное намечается — не в твоем он вкусе». — «Правильно думала! — рассыпающиеся множеством бликов солнечные лучи, казалось, щекочут — Настя была готова рассмеяться. — Спасибо тебе, Галюш». — «Ты чего? За что?» — «Да так — помогла глаза разуть». Галя пожимала плечами, слабо понимая, как можно вот так, сквозь слезы, улыбаться искренне и счастливо, будто получив нежданный, но очень желанный подарок судьбы. «Пойду я, работы на пару часов еще. Не задерживайся! Пока!» — улыбнувшись в ответ, она, будто школьница, проехалась в кресле до его, этого кресла, места, встала, направилась к двери и, пропуская вернувшихся после обеда коллег, совсем уж легкомысленно помахала Насте рукой.

            Досидев пару часов в изучении перипетий судьбы здания в стиле барокко, Настя засобиралась домой. В наушниках звучал бархатный баритон, ноги будто сами пританцовывали в такт — и она едва замечала идущих навстречу прохожих, да и то потому, что те оборачивались вслед странной, улыбающейся во все лицо, девушке. «До конца любви... До конца... Любви...» Конечно, она не видела Виктора, переходившего улицу — и в досаде замершего посередине на красный свет. Он спешил в кафе — и тоже ее не увидел, потому что не ожидал: она ушла с работы раньше, а он намеревался подождать ее за столиком и, когда увидит, встретить. Она прошла всего-то в «полдороге», пока он злился на не вовремя загоревшийся красный, и продолжала идти, напевая, пританцовывая и думая о своем — туда, где пересекаются параллельные прямые, а любовь не заканчивается, пусть даже любимый давно не с тобой и вряд ли когда-нибудь будет. «Мы умели летать, но стали ходить по земле, были птицы — но так и не превратились в рыб, расстоянья для нас, не для птиц, —  помеха любви. Но я приеду к тебе, приеду...» — звучало в ушах, хотя наушники давно лежали в кармане.