Валентина АНИСИМОВА-ДОРОШЕНКО (г. Алматы, Республика Казахстан) ЗАКЛЯТАЯ ПОДРУГА

Саблезубый январь оскалился крепкими острыми сосульками под крышами зданий, взъерошил шерстяной иней на карнизах домов и ветках кустарников, исцарапал когтями игольчатого морозного ветра открытые лица людей. Видимо, зима решила отыграться за тёплый декабрь…

Загнала непогодой и детей и взрослых в дома. Пускай, мол, проведут длинные праздничные выходные в кругу семьи, тогда и подарят школьные каникулы детворе не развлечения торговых центров, а общение с родителями, братьями, сёстрами.

Женю такая погода не пугала: много лет когда-то жила в Сибири — закалилась. Оделась тепло и удобно, чтобы с утра сходить в дальние магазины, потом прогуляться по немноголюдному городу.

Вернулась домой под вечер — подавленная и растерянная. Делать ничего не хотелось, попыталась пораньше лечь спать.

Ночью к ней заявилась близкая подруга, открыв дверь своим ключом. Она часто так делала.

— Ты где, хозяйка? А вот и я! Знаю-знаю, что не вовремя! Прости! Убьёшь что ли?

Женя часто-часто заморгала, захлопала белёсыми ресницами, будто хотела разжечь бесноватые искорки, которые почти постоянно горели, плясали, сверкали в бесстыжих глазах. Всегда! Но не сегодня.

Обречённо вздохнув, нехотя ответила:

— Привет. Тебя разве убьёшь? Ты у меня не-у-би-ва-е-ма-я! Бессмертная!

Сжала кулачки, будто готовилась к поединку, а через мгновение по привычке втиснулась в уютные объятия своей заядло-заклятой подружки, которую знала, наверное, лет с пяти-шести. Точно не помнила. Не важна была здесь конкретная дата… Зачем уточнять, если праздновать юбилей странной дружбы не планировала.

Обеим подругам издавна было известно, что именно Евгения в течение многих лет является неотъемлемой частью Жениной жизни. Не наоборот! И звали подружек одинаково: Евгения и Евгения.

Когда им было лет по девять, Женька решила, что будет называть подругу полным именем.

— Ты вся такая правильная, справедливая, прямая и большая. Ты для меня Евгения, а я просто Женька! И не возражай! Могу и я иногда настоять на своём мнении?

Евгения заметила, что подруга выглядит плоховато: тёмные впадины под глазами, морщин прибавилось, и общий внешний вид неухоженный… Зато в глазах щитом разгорались бесинки.

Вопрос прозвучал без прелюдий, по-свойски:

— Женька, что у тебя случилось? Рассказывай!

— Тебе это надо? Тысячи бессонных ночей у нас с тобой были. Ещё хочешь?

Женя понимала, что никуда не денется — с подробностями выложит наболевшее и накипевшее. Только Евгении она могла без малейшей утайки поведать о своих горестях или радостях, сомнениях или грехах.

Иногда радовалась, осознавая, что ей здорово повезло: подруга не только выслушает, но и бесцеремонно отругает по делу или скупо похвалит по заслугам. Изредка утешит, иногда развеет чувство вины, если сочтёт его необоснованным.

Жене часто приходила в голову мысль, что Евгения навсегда запоминает эпизоды, мелкие детали чужой жизни, потому что своей нет. Когда поделилась этими мыслями, услышала:

— Ты мне не чужая, поэтому и помню всё.

— Евгения, ты — летописец моей жизни? Я ведь обыкновенная баба! Ничего нет во мне особенного и примечательного! Неужели я тебе не надоела за столько-то лет? Такое порой напомнишь мне, что убить тебя хочется! Жалею иногда, что сдуру рассказываю всю подноготную… И зачем? Чтобы ты мне потом своей уникальной памятью душу терзала?

— Жень, ты не ворчи! Радуйся, что есть душа. На то она и дана человеку, чтоб страдать и болеть!

— Сама знаю! И мама это говорила. А ещё она говорила, что душа болит у того, кого Бог любит. Не всегда я это понять могу.

… Она подростком была, когда однажды заметила, что мама, занимаясь вечерней стряпнёй, украдкой смахивает слезы и тяжко вздыхает. Спросила тревожно:

— Ма, у тебя что-то болит? Голова, сердце? Ты приляг, а я тебя подменю!

Улыбнулась тогда мамочка, подошла к Женьке, по носу щёлкнула.

— Да нет, дочь… Это то́мно мне… Душа чего-то болит!

Дочь не понимала, как болит душа. А потом Евгения и растолковала, что у Жени, оказалось, тоже много раз болела душа: сильно, слабо, долго, пронзительно…

Сейчас выговорилось мамино словцо: то́мно. Очень оно подходит для сегодняшнего Женькиного состояния.

— То́мно тебе, значит? Ну-ну…

Хозяйка наполняла водой чайник, а Евгения без доли жалости смотрела на сутулую спину, на потёртую полинялую пижаму, на стоптанные тапки подруги.

— Что-то вид у тебя побитый, безрадостный. Стареешь? Или натворила чего?

— А ты у нас не стареешь? И не спотыкаешься никогда? Коллекцию пришла пополнить? — горько и глуховато прозвучали вопросы.

— Женька, ты о чём? Какую коллекцию?

— Моих грехов… И промахов…

Дымились кружки, пьянил запах кофе.

— Ты меня обо всём расспрашиваешь, а потом напоминаешь лет через пять-десять… Будто кулаком под дых… Злая ты, Евгения!

Выпили кофе, добавив молока. Когда Евгения мыла кружки, под шум воды вынесла приговор:

— Сегодня спать не будем! Разговоров накопилось!

Женька ухмыльнулась: её не радовали такие перспективы.

Бессонные ночи никогда не приходили поодиночке. Иногда властвовали неделю. Самый рекордный срок бессонницы длился четырнадцать суток. Первые четверо Женя по привычке стелила постель, гасила свет, закрывала глаза. Но сон не шёл. Не помогали уловки с пересчитыванием баранов, со следованием советам психологов, рекомендаций из книжек. На пятые сутки решила даже и не ложиться спать. Занималась рукоделием, читала. А утром шла на работу. Странное дело, но усталости не было, ощущалась бодрость в мыслях и теле, и в сон не клонило.

Даже дату своей большой бессонницы Женя помнила. Начало — Рождественская ночь. А в ночь Крещенья она сидела в кресле с книгой. Прикрыла глаза и услышала чёткий мужской голос:

— А теперь спи!

Увидела седого бородатого старца в невесомых белых одеждах. Из-под пушистых его бровей лучился участливый тёплый взгляд.

Женя открыла глаза: старца не было. Подумала: приснилось! Несмело обошла квартиру.

Забыв про страх, зачарованно рассматривала на кухонном окне появившийся причудливый узор — мороз постарался! С морозного портрета на Женю пристально смотрел тот самый старик…

Через пять минут Женя спала на своём огромном диване крепким сном.

С тех пор старик не являлся. Бессонница приходила-уходила, не удивляя своей бесцеремонностью.

Женя пыталась найти причинно-следственную связь между поздними приходами Евгении и бессонными ночами. Иногда после разговоров с подругой сон исчезал на несколько ночей. Иногда было наоборот: сначала терзало отсутствие сна, а потом велись откровенные разговоры с тёзкой.

В молодые годы были тоже проблемы со сном.

Чаще не спалось от радости, которая переполняла, переливалась через край, булькала в голове и животе, требовала непременно поделиться ею с кем-то. Но некоторые радости были непонятны близким людям. Женьку счастливило то, что считалось пустяками. Поэтому она училась удерживать восторженные эмоции внутри.

— Меня и так ненормальной считают! В лучшем случае умиляются, снисходительно выслушивают. При этом смотрят с жалостью, как на ущербную! А ведь я только рассказала о своей радости…

Евгения пожимала подруге руку с «кудрявыми» пальцами — так она их называла, потому что на напряжённой ладони пальцы гнулись вверх почти перпендикулярно, особенно большие.

— Хороша подружка! То синичка ей на плечо села, то злая собака лизнула руку, то красивый листок упал к ногам… Не каждый ребёнок радуется таким событиям! А ты сверстникам рассказываешь об этом с сияющими глазами. Будто миллион выиграла! И чего хочешь? Чтобы визжали от восторга? Визжи себе потихоньку в одиночестве! Со мной поделись… Я тебя терплю, иногда понимаю! Зачем тебе ещё чьё-то понимание?

Женька виновато моргала. Шмыгала носом. Потом трясла головой, будто хотела сбросить с себя злополучную радость.

— Ладно! Больше не буду! Вот только засыпается трудно после того кленового листа. У меня от радости табуны диких коней в животе скачут. Кто-то о порхающих бабочках говорит. А у меня топочут табуны! Это почему? Евгения, ты мудрая — всё знаешь! Объясни, как прогнать бешеных скакунов?

Ни с того ни с сего начала всхлипывать.

— Я нисколько не обижаюсь на тех, кто не подхватывает мои радости.

… Женька как будто улетела в невидимые дали: взгляд затуманился, тело обмякло, руки обессилели — из них выпала чашка с кофе. Осколки и брызги привели в чувство хозяйку. Елозя тряпкой по полу, убирая осколки, она шёпотом договорила-выдохнула:

— Я их жа-ле-ю…

— Кого? Кого ты жалеешь?

— Жалею всех, кто не понимает, почему мне радостно от всего, что считается незначительным! Разве не чудо, когда среди зимы видишь на голом тёмном дереве зелёную ветку? Конечно, зелень её неживая и понятная. Мороз сковал раньше, чем пожелтели и опали листья. Но эта зелень — будто изумруды среди голых серых камней!

Женька сощурила глаза, будто её ослепили сиянием придуманные изумруды.

— Особенно я лужи люблю. Такие красивые бывают! В них и небо, и облака, и окна домов… Представляешь: под ногами твоими небо, а ты не в самолёте, а на земле! Голуби пьют из этой царственной лужи, воробьи в ней купаются!

Евгения молча выслушала свою странную подругу. Безжалостно сказала:

— Я помню, как ты ночами писала свои сказки. Сказку о луже Плаксе тоже помню. Кому это нужно?

Женя оправдывалась:

— Просто записала те сказки, которые сочинила для своей внучки. Когда она выросла, я узнала, что Лёка их помнит и рассказывает одной маленькой девочке. Тогда и решила записать!

— Современным детям другие сказки интересны! Им злодеи нужны, мстители, придуманные Шреки и смурфики, а не твоя ерунда!

— Пусть так. Но если я узнаю, что хотя бы двум детям моя сказка о луже понравилась, я буду счастлива.

Женька взяла с полки тоненькую книжечку. Недавно ей прислали из издательства три положенных бумажных экземпляра.

Негромко начала читать. Евгения понимала, что Женька пытается отвлечься от больной темы. Поэтому слушала вполуха бредни подруги.

«На тихой неприметной улице в метрах пятидесяти от пешеходного перехода летом велись ремонтные работы водопровода. Рабочие уложили в вырытую канаву новенькие трубы, заровняли-заасфальтировали дорогу. А на обочине осталась большая неглубокая впадина.

В первый же сильный дождь образовалась грязная лужа. Раскисла не утрамбованная ремонтниками земля, рваные края неуютно глядели на прохожих. Хорошо, что машины проезжали поодаль и не касались колёсами грязной жижи.

— Какая мерзкая лужа, — говорили прохожие…»

Евгения слушала плавное Женькино чтение, вспомнила грязную лужу под балконом подруги.

Женька тогда месяца два пасла-нянчила ту лужу: то фотографировала, то разговаривала с ней, жалея неживое несчастное создание.

— Ты зачем эту сказку сейчас прочитала? Для самоуспокоения? Кому она интересна? Нужно было книжку назвать «Сказки выжившей из ума старухи». Пусть бы дедушки её читали, чтоб потом тоже с лужами да валунами беседовать! От скуки!

Женька расхохоталась. Она во всю мочь демонстрировала свою стойкость перед цинизмом подруги. Хохот был заразительным, поэтому Евгения заулыбалась.

— Ох и дурёха ты, Женька! Усложняешь и без того сложную жизнь. Остепенись наконец! От реальности не спрячешься. И как ты умудряешься отыскивать свои радости? Результат таков, что из-за лужи бессонница! Я бы тебя поняла, если бы твоя лужа что-то там затопила-утопила, туфли испортила, обронённый телефон проглотила… От такого расстройства можно не спать. А ты — ненормальная тётка — от любви к луже не спишь. Вот и подозревают тебя в сумасшествии. Я тоже подозреваю!

— Ну и подозревайте! Ваше дело. А я заснуть не могу после таких чудесных видений! Меня распирает! Если бы мы, люди, замечали все радости, которые нам посылает жизнь, поняли бы, что всё неспроста, что заслужили чудесинки чудесные!.. Как мне не жалеть вас — нормальных? Выходит, я заслужила такие радости, а вы нет? Это разве справедливо?

После таких сумасбродных Женькиных рассуждений Евгения не желала давать советы, потому что привыкла к заскокам своей чувствительной подруги. Умом понимала, что это плохо, что нельзя в шестьдесят лет оставаться Женьке таковой, но куда деваться?

Радостные чудесинки случались часто, они и помогали пережить горести, которые стремились раздавить Женю своими масштабами, многотонным весом, кинжальной несправедливостью.

Евгения лучше других понимала, что подругины радости аккумулируются в душе для того, чтобы стать силой, помогающей справиться с несчастьями.

Зачастую так и было: Женя могла собраться в твёрдый комок, когда получала удар от жизни. Её плечи не никли, и нюни не распускались, и нытья от неё никто не слышал.

Лишь перед Евгенией подруга могла обнажённо объясняться-рассуждать.

— Я честно признаю́сь тебе, что знаю, за что мне такое наказание! Бывает, что сразу не понимаю, а потом вспомню грехи и прихожу к выводу: за-слу-жи-ла!

Сегодня Женя походила на беспомощную сову при дневном свете. Так таращила зелёные глаза, что опущенные внешние уголки приподнимались, стирая азиатскую раскосость.

Бесконечно суетясь, ударялась боками о столы, дверные косяки, будто сослепу действовала. То что-то выискивала на дне чашки, вдруг задерживала дыхание, или наоборот, начинала шумно втягивать воздух.

Евгения тревожилась: подруга не выпускала наружу боль? Слёзы?

Она одна из немногих близких друзей была свидетелем Женькиного плача. Точнее сказать, не плача, а скулёжа. В самые горькие минуты плакать подруга не умела, а только скулила по-собачьи, или по-волчьи выла без слёз. Возможно, слёзы принесли бы облегчение, но вместо них неоправданная беготня по квартире и… скулёж. Голова запрокинута вверх, глаза сухие, и дрожь… Плечи, подбородок, руки, ноги — всё тряслось от сухих рыданий.

Потом Женька признавалась:

— Пялюсь в потолок, ношусь, натыкаюсь на всё, что на пути. Но опустить взгляд не могу. Мне иногда кажется в такие минуты, что я выискиваю на потолке место для петли. Потом жутко становится! Я не самоубийца никакая. Мне хватило одного раза на всю жизнь…

Был такой чёрный эпизод в Женькиной жизни.

Восемнадцатилетняя и замужняя, она была на седьмом месяце беременности, когда получила приглашение отпраздновать день рождения лучшего друга её мужа. Жил Антон в том же пригородном посёлке, где и родители Алексея. Майские праздники совпали с весёлым событием.

Как только вошли в дом Антона, Женю отвела в сторонку мать именинника.

— Женя, я одну тебя так хорошо знаю. Хочу попросить! Стол почти накрыт, горячее в духовке. Нам с мужем нужно в город уехать. Там у его армейского друга беда случилась. Мы не хотим Антону праздник портить. Ты побудь за хозяйку! У тебя получится! Ты же много раз бывала у нас. За столом последить, горячее подать, чай. Справишься?

— Справлюсь, конечно. Поезжайте спокойно!

Стол предполагалось перенести в сад, но цвели яблони, а значит, полчища пчёл жужжали, летали, торопливо собирали нектар.

Оставили как было: в самой большой комнате дома. Окна открыли нараспашку, поэтому ароматы сада и еды быстро перемешались. У Женьки кружилась голова от такого непонятного запаха, будто мясо полили цветочными духами. Остальным было весело и шумно.

Решили после застолья сходить на речку, а потом в сельский клуб на танцы. Парням явно не хватало девчонок.

Антон учился в институте, где девушек почти не было. В компании из пятнадцати человек всего три представительницы прекрасного пола, в том числе и Женька. Девчонки городские, чопорные. Сидели принцессами среди парней, наслаждались ухаживаниями и комплиментами. А Женька сновала из кухни в комнату, подавала напитки, еду, меняла тарелки. Уже чай закипал на плите, когда Жорик — взрослый давний друг её мужа — потянул Женю за руку.

— Присядь ты, Женя! Хватит носиться пузом вперёд. Тебе нельзя делать это слишком рьяно. Говорю тебе как будущий врач. Через год диплом получу, но ты меня сейчас услышь!

Жорик насильно усадил рядом с собой натянуто улыбающуюся пузатенькую женщину. Сам пошёл посмотреть, не кипит ли чайник.

— Я весь кипяток на заварку истратил, поставил опять закипать. А ты подкрепись. Голодная бегаешь, даже не присела ещё.

Жорик из своих рук стал кормить Женьку курицей.

Через минут пять резко встал с места, опрокинув стул, её муж. Нежно взял под локоток жёнушку и вывел в соседнюю комнату.

— Лёша, ты чего? Что сказать хотел? — Женя участливо смотрела на мужа.

— А ты не понимаешь? Ты ведёшь себя как? Уселась рядом с Жориком, курочкой он её кормит! Ты в зеркало посмотри!

Столько злости в глазах Лёши Женя раньше не видела. По несуразному её телу пробежал озноб.

В комнате справа стоял шкаф с огромным зеркалом, муж подтолкнул Женю, чеканя слова, договорил:

— Кого видишь? Красотку? Я лично вижу беременную обезьяну! На тебя смотреть противно!

Хлопнула дверь, потому что ушёл её Алёша.

Женя во все глаза смотрела на своё зеркальное отражение. Шёлковое голубое платье обтягивало круглый живот, лицо покрыто пигментными пятнами, губы чересчур припухли из-за беременности. Светло-русые волосы собраны в хвост, а чёлка мокрая от пота. В ушах остались слова:

— Я вижу не женщину, а беременную обезьяну!

Выскочила из комнаты — влетела в кухню! Прикрыла дверь…

Кипел чайник. Машинально выключила газ. Потом зачем-то хаотично открывала дверцы всех шкафчиков. Что-то искала. Она не знала, что ищет. Просто искала… Вот оно! Как лекарство от боли, схватила чуть початую бутылочку с уксусной кислотой и торопливо, крупными глотками опустошила её, не чувствуя никакого жжения. Тихонько застонав, скорчилась прямо на полу.

В этот момент и вошёл Жорик, чтобы выключить чайник.

Женьку вынесли из дома, уложили на лавку в саду.

И порыв ветра, задремавший в ветках раскидистой яблони, вдруг вырвался на волю, стряхнул на Женьку множество нежных лепестков. Бледная, усыпанная яблоневым цветом, девушка казалось мёртвой. Все молчали, огорошенные непонятным состоянием молодой беременной женщины. Даже пчёлы не жужжали — куда-то запропастились…

Алексей пребывал в полном ступоре: не сводил немигающий взгляд с конопатого лица жены, не реагировал на неловкие вопросы друзей… Получив от Антона встряску, помчался к соседям звонить в районную больницу.

Жорик приказал имениннику доить корову. Он знал, что она стояла в загоне после недавнего отёла.

Студент-медик насильно, через пластмассовую воронку, вливал в Женю парное молоко, потом совал в её рот свои пальцы, чтобы вызвать рвоту. Бесконечно приговаривал:

— Хорошо, что я тебя курицей накормил! Хоть не пустой желудок!

Потом Женьку увезли в районную больницу. Она плохо помнила невыносимую сначала боль, потом жжение… Отключалось сознание. А ночью поняла, что очнулась. В палате было темно, жидкий свет падал из коридора в открытую дверь. Доносился разговор.

— Эту бутылочку из-под кислоты сохраните — следователю отдадите. Похоронить вам её спокойно не дадут. Дело заведут. Тем более что предсмертной записки нет.

— Она умрёт? Спасти нельзя?

Женька вдруг вспомнила о маме, сёстрах. О своём ещё не рождённом ребёнке. Захотелось пить. Разглядела на тумбочке стакан с водой. Кое-как, потому что мешали распухший язык и боль в горле, проглотила жидкость.

Когда возвращала стакан на место, не удержала. На шум вошёл врач, щёлкнул выключателем.

— Это ты, девочка, грохочешь? В себя пришла? Ну и хорошо! Жить хочешь?

Женька беззвучно заплакала.

— Очень больной способ ты выбрала, чтобы счёты с жизнью свести. Сразу не умрёшь — помучишься! Или спасаться будем?.. Запомни на всю оставшуюся жизнь, если она у тебя будет, что ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него добровольно жизни себя лишать. Ни один! Это я тебе не как врач, а как мужик говорю!

Доктор присел на неудобную больничную койку, взял Женькину ладонь в свою. Еле слышно сказал:

— Ух, ты! Какие у тебя пальчики кучерявые! Я такие не видел!

Доктору было лет пятьдесят. Крупный, с седоватой шевелюрой, выбившейся из-под белой шапочки, он перешёл на полушёпот. Женя зря сжалась в ожидании громогласных наставлений. Врач продолжал шептать:

— Ты теперь меня слушаться должна. Беспрекословно. Ребёночек твой в порядке, тебя можно восстановить. Попробуем?

Этот шёпот проник в каждую крупинку Женькиного мозга и тела. Она поверила, что её обязательно спасёт немолодой мужчина, который сегодня не имеет возможности отдохнуть, поспать из-за глупой девчонки.

С восьми лет Женя росла без отца. Хоть и был он далеко не образцовым человеком, но младшая дочка очень скучала по нему. Сейчас ей подумалось, что если у доктора есть дочь, ей повезло с таким папкой.

Только спустя несколько дней из разговора медсестёр Женя узнала, что накануне её отравления главврач районной больницы потерял свою двадцатилетнюю дочь Анжелу. Девочка успешно училась в медицинском институте. Приехала на последней электричке в посёлок. Решили с подружкой-однокурсницей пройти домой короткой дорогой. Стали переходить железнодорожное полотно и попали под ту самую электричку, на которой приехали. Та почти беззвучно шла на запасной путь. … Подружка осталась без ноги, а Анжела погибла на месте.

Неделю Женя провела в палате. Обошлось без психбольницы и милиции. Доктор придумал и научил больную хорошей отговорке.

Женя уверенно объяснила участковому милиционеру:

— Я соус для курицы готовила. Думала, что уксус разведённый, понюхала. Но из-за беременности, наверное, запах не ощутила. Решила попробовать прямо из бутылочки. От неожиданности, что там кислота оказалась, как-то и проглотила жидкость. Там на донышке было… Немного совсем. Дом чужой, я и ошиблась.

В городе муж сказал тёще, что жену положили в районную больницу на сохранение.

Целый месяц после возвращения из больницы Женя не ощущала никакого вкуса еды и напитков, первое время даже разговаривала с трудом. Язык и горло болели от ожога кислотой… Зато вкус к жизни обострился!

Когда почти через четыре года Женя похоронила свою трагически погибшую дочь, Евгения ей сказала:

— Я знаю, почему твоя дочь умерла. Она не простила тебе того отравления! Выходит, что ты не только сама жить не хотела, но и её заранее приговорила к смерти. Не имела ты такого права. Вот и ушла твоя девочка на пике твоей материнской любви. Получила ты по заслугам…

Горькие слова прозвучали. Да так и застряли в Женькином сознании на многие годы-десятилетия. Она не возразила, не стала оправдывать себя.

Евгения не изменила своей прямолинейности в тот раз. Сегодня Женя тоже хотела услышать от подруги справедливые выводы.

— Помнишь тот случай, который ты мне часто припоминала? Когда я нарывалась на чьё-то равнодушие или бездушие, ты мне говорила: «Получай то, что заслужила!»

Евгения подхватила:

— Это ты про стакан воды?

— Ну да. Про него.

— Я всё помню! А ты зачем вспомнила?

Женя тогда подрабатывала летом в маленькой кулинарии-забегаловке. Ей предложили временно заменить продавщицу, которая отпускала выпечку и напитки. Женьке понравилась работа: приличные деньги платили, всегда сыта. Что ещё матери-одиночке нужно? Показалось интересным людей обслуживать. Посетители знали, что девушка всегда честно скажет, свежая выпечка или нет.

Однажды в павильон вошла немолодая женщина. Отстояла небольшую очередь.

— Девушка, дайте мне, пожалуйста, стакан воды!

— Я не даю воду в стакане. Берите воду в бутылке. Можете сок взять. Можете кофе. Что вы хотите?

— Девушка, мне нужен стакан простой воды!

— Женщина, не отнимайте время у меня и покупателей!

Посетительница виновато отошла в сторону, постояла у входной двери и незаметно ушла.

Евгения тогда разъярилась:

— Почему ты ей не дала стакан воды? Тебе воды было жалко?

— Да не знаю я почему! Не дала и всё! Сама не знаю, что на меня нашло.

— А нашло на тебя, дорогая подруга, ощущение власти. Возомнила себя важной персоной: хочу — дам воды, хочу — не дам! Прямо повелитель и вершитель судеб!

— Да ладно тебе изгаляться!

— А если той женщине плохо было? Может она таблетку хотела запить? Может у неё денег не было на воду в бутылке. От тебя бы не убыло, если бы даже бутылку ей подарила. Ужас. Я такого от тебя не ожидала!

— Я сама от себя не ожидала! И что теперь? Сорок лет будешь мне напоминать тот случай? Только забуду, а ты опять по живому бьёшь!

… Сегодня Женя сама завела разговор о стакане воды.

— Понимаешь, мне вчера шанс представился исправить тот случай, а я опять бездушной оказалась.

Женя возвращалась с прогулки домой пешеходной улицей. Любила лишний раз пройтись по ней быстрым шагом. Впереди увидела худую, одетую не по сезону женщину: тоненькая куртка, на голове подростковая шапочка. Тоже спешила, размахивала покрасневшими от мороза руками как пропеллерами, будто скорости хотела прибавить.

— Наверное, замёрзла… Выскочила в лёгкой одежде и без перчаток. Теперь торопится! — вслух сказала Женя.

Но её никто не услышал. Безлюдно сегодня на улице.

Из любопытства Женя решила обогнать незнакомку — хотелось определить возраст легкомысленной дамы.

Через шагов двадцать пришла в ужас, разглядев босые ноги горожанки: на них не было даже носков! Почти не касаясь обледенелой брусчатки, ноги взлетали вверх, будто боялись намертво прилипнуть-примёрзнуть.

«Так вот почему она так быстро шагает! Босиком в мороз! Бывают, конечно, особенные люди, которые демонстрируют свои сверхспособности. Но эта дама не похожа на них».

Женька поравнялась с женщиной, потом чуть опередила её. Хотела остановить, спросить, нужна ли помощь, но увидев каменное заплаканное лицо, не стала этого делать.

— Я, наверное, была не готова к чужому горю! Понимаешь, мне настроение своё жалко было портить! Только дома подумала о том, что нужно было отдать ей свои ботинки!

— А сама бы как? Босиком?

— Мне оставалось пройти метров триста. Ничего бы со мной не случилось. А она точно заболела, наверное…

Женя прижалась лбом к холодному стеклу, будто желала снять жар. На самом деле ей хотелось раздавить стекло, чтобы острые осколки безжалостно вонзились, причинив физическую боль. Так болела душа!

— Что со мной происходит? С камнями, с лужами разговариваю, живые души в них вижу, а в человеке опять не рассмотрела! Помочь не захотела! Самое ужасное, что я могла бы помочь! Домой бы к себе её позвала, отогрела бы, расспросила. Ботинки те же с себя снять могла. Могла бы… Почему я не сделала?

Женька отпрянула от балконной двери, заскулила, забегала по квартире. Натыкалась на мебель, запрокинув голову. Сухие глаза. Дрожь в руках. Плечи, спина, живот уже не дрожали, они тряслись будто в ознобе. Потом по-старушечьи запричитала:

— Нет мне прощения! Железяка я бесчувственная! Да сколько можно быть такой заторможенной, такой бездушной! Убить меня мало! Ведь плохо было человеку. На моих глазах плохо… А я?

— Женя, успокойся! Тебя ведь никто не просил на этот раз о помощи? Шла себе женщина. Может, она сумасшедшая?

— Что это ты меня оправдываешь? Всегда обвиняла, а сегодня что не так? Я тебе рассказала, чтобы мне больнее стало, а ты успокаиваешь… Даже если и сумасшедшая, но она живая, плачущая, босая. Этого мало, чтобы помочь? Как мне дальше жить? Как вину свою исправить-искупить?

Женька снова заскулила. На этот раз втиснулась в узкую нишу между шкафом и простенком.

Евгения не подошла к ней, не обняла за плечи. Она думала. На время её раздумий отключились слух и зрение. Только болезненный поток захлестнул разум, пространство и время.

Когда Женька перестала скулить и вылезла из своего угла, Евгения усадила её на диван, сама расположилась на полу у ног подруги. Вполголоса, растягивая слова, обратилась:

— Конечно, подруга ты у меня одна-единственная. Надо бы поддержать, утешить тебя. Но не хочется! Пока ты скулила, мне подумалось о том, что в неправильных поступках есть огромный смысл. Отрицательный… Но смысл. В отсутствии поступков нет смысла, потому что, я думаю, это пустота. Пустота от бездействия, от равнодушия. Ты сейчас, Женька, сама страдаешь от собственного равнодушия. Эти страдания, я думаю, пойдут тебе на пользу. Они заставят искать пути и средства для заслуженного к тебе уважения. Любому человеку нужно стремиться к уважению. Я сейчас к тебе беспощадна! Я сейчас с тобой правдива! Ты же не зря называешь меня заклятой подругой… Я часть твоей жизни, поэтому не хочу усыплять твою чувствительность. Майся! Кайся! Сделай выводы, иначе очерствеешь… Пойду спать. Я от тебя устала.

Женя сидела с закрытыми глазами. Возможно, она не слушала Евгению. Возможно, у неё не осталось сил ответить.

Стоя под струями ледяного душа, вслух приговаривала:

— Вот так тебе, Женька! Получай! Ведь той полураздетой женщине было хуже на морозе…

Женя не всё рассказала своей Евгении. Боялась, что та примет недосказанное за попытку Женьки оправдать своё бездушие.

Вспомнила, как вбежала в свою квартиру, достала из шкафа парадную шубку, перекинула её через руку, а почти новые сапоги прижала к груди. Потом, не дождавшись лифта, неслась сначала по лестнице, потом обогнула дом и выскочила на пешеходную улицу. Никого не было впереди. Она бежала изо всех сил, забыв о возрасте и здоровье. Перед глазами одно видение: босые ноги худенькой заплаканной женщины. Добежав до площади, Женя поняла, что не найдёт озябшего человека, который так нуждался в её участии всего шестьсот секунд назад.

Растерянно озиралась по сторонам, заметила стоящую в неположенном месте патрульную машину. Крупный полицейский вальяжно подошёл и презрительно проговорил:

— Кого обчистили, гражданка? Наблюдал я беготню вашу. Не стыдно в таком солидном возрасте воровать?

Он грубо вырвал из Жениных рук шубу и сапоги, её подтолкнул к машине.

Женя просила помочь ей отыскать босую женщину.

Полицейский, небрежно управляя машиной, недоумевал:

— В отделении разберёмся! Это надо такую отговорку сочинить!

Только через шесть часов разобрались в полиции. За Женей приехала её замужняя дочь. Она ни слова не сказала матери, пока ехали в такси. У подъезда обняла Женю и сказала:

— Ма, ты не виновата, что не догнала босую даму. Наверное, ей помог кто-то другой. Ты иди к себе, отдохни. Может мне тоже к тебе?

Женя отрицательно помотала головой.

— Всё хорошо. Я в порядке.

Дрожа под тёплым одеялом, подумала о Евгении. «Она умрёт со мной в один час — без меня не останется. А я могла бы и без неё жить! Но не умею…»

Заклятая подруга терзает и ругает, заставляет страдать, хотя её нет! И никогда не было!

Женя с детства называла Евгенией свою совесть…

Мама только однажды сказала дочке:

— Верь не верь в бога, но если стыдно бывает, значит, душа у тебя есть. А её людям Бог раздаёт!

Женьке хватило и одного раза.