Валерий КАЛАШНИКОВ (г. Минск, Беларусь) СИМА

Что может быть скучнее посещения райсобеса и подобных ему заведений, в старину именуемых присутственными местами! Но жизнь временами заставляет переступать неприветливые пороги, оберегаемые хмурыми вахтершами в строгой униформе.

 Вот и Илье Петровичу, уже два года как вышедшему на пенсию, по воле судьбы потребовалось явиться в райсобес. В этом учреждении, как и во всех других, где большое скопление людей, которым нужны всевозможные справки, которые томятся в очередях в надежде на разрешение своих неразрешимых проблем, всегда стоит присущий только этим местам тоскливый запах слежавшейся прелой бумаги, и никакие компьютерные технологии, хотя о них много говорится и пишется, ничего не могут поделать с этим обстоятельством. Илья Петрович, несмотря на пенсионный возраст, выглядел бодрым и крепким, уверенным в себе, и казалось, что ужасная (но какая точная!) бюрократическая формулировка — время дожития, — применяемая к пенсионерам, к нему совершенно не относится. Может поэтому Илья Петрович так быстро и благополучно разрешил все свои дела, подтвердив свое законное право и дальше напрягать государственную казну, и с внезапно возникшим чувством свободы закрыл за собой скрипучую входную дверь и с облегчением шумно выдохнул казенный воздух.

Постояв немного на крыльце, он неторопливо пошел вдоль широкой улицы, осторожно обходя тусклые осенние лужи на сыром асфальте, и в эти минуты ему казалось, что ничего на свете нет кроме упругих порывов острого свежего ветра, который настойчиво обдувал лицо, холодил руки. Рыхлые серые облака, неотличимые одно от другого, быстро проплывали над головой. А когда он проходил мимо высоких почти облетевших тополей, внезапно прорывался приятный запах опавших листьев, напоминавший о детских годах в провинциальном городке.

Илье Петровичу не надо было спешить домой, его там никто не ждал. Несколько лет назад он овдовел и, глядя на лицо жены на фотографии в округлой рамке на стене, замечал, как оно со временем становится все более бледным, почти белым, как будто она все дальше и дальше уходит от него. Несмотря на очевидную банальность, слова о птице с перебитым крылом, как он был убежден, относились к нему как нельзя кстати.

Выйдя на пенсию, он жил замкнуто, общался только с теми немногими знакомыми, которых давно знал, к которым привык. Живя в своем плотном коконе одиночества, он иногда несколько вызывающе думал о себе: «У меня своя армия, и я в ней единственный военный — и генерал, и рядовой в одном лице», — хотя это не совсем соответствовало действительности. Так, у него был сын, который, правда, жил далеко — в другой стране, но два-три раза в год находил возможность посещать отца. Приезжал всей семьей — с женой и маленькой дочкой. При воспоминании о внучке глаза Ильи Петровича слегка влажнели. Глядя на маленькое существо, такое беззаботное, чистое и беззащитное, он думал, что пройдет время, из почти младенца сформируется девочка, потом девушка, женщина, которая получит свою меру радостей и невзгод, а если будет учиться у жизни, то наберется ума, и, может быть, и мудрости. И когда-нибудь, впрочем, это весьма призрачная надежда, на досуге вспомнит о своем дедушке, может, с грустью, может, с ироничной усмешкой.

В пути Илье Петровичу предстояло перейти мост, соединявший берега довольно широкой речки. Вода в речке, обычно мутная, к поздней осени приобрела прозрачность и стала ощутима глубина, все яснее проступал рельеф дна, и даже на взгляд, без прикосновения, вода ощущалась как очень жгучая. По мосту, поеживаясь от пронизывающего осеннего ветра, торопливо, не глядя по сторонам, проходили редкие прохожие. А летом праздные отдыхающие катались по речке на катамаранах и лодках, раздавались детские голоса, и Илья Петрович любил приходить в эту пору на мост и смотреть, облокотившись на перила, на бесконечно изменчивое движение воды.

За мостом находилась троллейбусная остановка в сторону дома, к которой и направлялся Илья Петрович. Дойдя до нее, он предпринял символическую попытку укрыться от ветра внутри продуваемого насквозь навеса. Потом на остановке появился дворник в ярко-оранжевой жилетке поверх телогрейки, с брезгливым выражением лица, как это принято у дворников, считающих всех людей пакостниками, и начал остервенело махать метлой. В довершение всего, уже в пути, не доехав двух остановок до дома, троллейбус громко икнул и остановился. «Выходим, — весело обратился водитель по динамику к пассажирам, — бензин кончился». Никто не сдвинулся с места. «Сейчас как бабахнет!» — проговорил водитель, и толпа испуганно рванулась к выходу.

Вдоль улицы, где он вынужденно оказался, располагались офисы различных фирм и фирмочек, и легковые автомобили облепили ее, словно колорадские жуки куст картофеля. Илья Петрович пошел дальше пешком, мимоходом разглядывая припаркованные машины, будучи неравнодушным к автомобилям, и выделяя интересные или запущенные экземпляры. Он и не заметил, как едва не столкнулся с какой-то старухой. Все в ней было вроде бы правильно и гармонично для ее немалых лет: и аккуратно собранные в пучок на макушке совершенно белые волосы, и чистая со вкусом подобранная одежда (не в пример большинству пожилых людей, донашивающих обноски), и почти прямая спина, но выцветшие бледно-голубые глаза, окаймленные бесцветными ресницами, портили общее благоприятное впечатление и придавали ее лицу, пусть и отдаленное, сходство с серым ночным мотыльком. Они обменялись долгими взглядами, и Илье Петровичу показалось что-то знакомое в ее облике, да и она, похоже, увидела в нем не просто обычного прохожего. Но заговорить с ней он так и не решился, и не смог потом объяснить себе, почему этого не сделал, и, постояв друг напротив друга несколько молчаливых мгновений, они разошлись каждый по своим делам. «Дурацкая встреча!» — была первая мысль, что пришла ему на ум.

Жизнь, несмотря на кажущуюся непрерывность, фрагментарна в восприятии. И только с большим усилием можно воссоздать относительно цельную и протяженную во времени картину из прошлого. Это как в археологии: лежит куча черепков, и только после упорного их подбора и склеивания появляется некий сосуд, да и то со многими прорехами. Где-то очень глубоко спрятался искомый кусочек прошлого, и Илья Петрович начал настойчиво извлекать воспоминания из своей памяти, сначала это давалось с трудом, а потом, когда одно событие стало цепляться за другое, его осенило, будто вспыхнул долго разжигаемый огонь.

«Боже мой, как она напоминает девушку из конторы, куда я попал сразу после окончания университета! А звали ее, звали… да, звали ее Сима. Неужели это та самая безропотная безответная Сима, на которой я и мой приятель Виталик любили оттачивать свои скудоумные остроты?» — вся эта сумятица мыслей пронеслась в голове Ильи Петровича.

Кстати, о Виталике. В ту пору Илья Петрович, тогда просто Илья, подружился с ним, таким же как и он сам молодым оболтусом. До сих пор они перезваниваются, и давний приятель Ильи Петровича в числе тех, с кем он продолжает общаться и, можно даже сказать, пусть и с некоторой натяжкой, дружить. Главное, что ему можно позвонить в два часа ночи. Просто так или от боли в душе. Илью Петровича привлекает в нем быстрый ум, отменное чувство юмора и ироничный взгляд на жизнь. Внешне Виталик сохранил следы импозантности, у него выразительная, хотя и существенно облысевшая голова, ее гордая посадка до сих пор так и просится для увековечивания на памятник или, в крайнем случае, на барельеф, но все портит растрепанная бородка, точнее, как прямо выражается Илья Петрович, «меньшевистская бороденка». Похожих ораторствующих интеллигентов в карикатурном виде с упоением любили демонстрировать в советских революционных фильмах, чтобы вызвать стойкое отвращение к этим персонажам. При этом по ходу действия фильма какой-нибудь матрос обязательно палил из маузера в потолок (добро бы только в потолок!) и прекращал меньшевистскую болтовню. До сих пор по утрам Виталик бегает трусцой по городским улицам, и его совершенно не смущают взгляды прохожих, напротив, ему приятно неожиданно настигнуть кого-нибудь, и тогда прохожий начинает бессмысленно крутить головой, пытаясь понять, откуда слышится за спиной топот ног, или, более того, от неожиданности подпрыгивает на месте. Вот только в последнее время он немного сдал: три месяца тому назад лежал в больничке, и когда Илья Петрович навестил его, то неожиданно увидел перед собой маленького сгорбившегося человечка, потерявшего свое обычное красноречие. Впрочем, тогда обстановка была неподходящая для юмора: вокруг по больничным коридорам бродили почти прозрачные больные, словно безмолвные привидения.

«Все-таки это идеальное сравнение, — подумал Илья Петрович. — Сима и в молодости была похожа на ночной мотылек: такая же бледная, незаметная, появлялась неизвестно откуда и так же внезапно исчезала, и лицо у нее было худое и бескровное, такие лица можно часто встретить в фильмах ужасов в качестве жертв».

Будучи в те далекие годы пылким молодым человеком с богатым воображением, он часто представлял себе как выглядит героиня его будущего очаровательного любовного романа, который обязательно вот-вот с ним случится, ведь нельзя же всерьез воспринимать мимолетные студенческие увлечения, уже растворенные в дымке времени. Они не в счет. Он, безусловно, знал, какие у нее глаза, нос, волосы… Она немного полновата приятной полнотой, у нее тонкий мягких очертаний нос, небольшой рот в обрамлении пухлых губ и, конечно, карие глаза, темные длинные волосы, развитая грудь. Сима, разумеется, никак не соответствовала этому придуманному идеалу, и Илья почти не замечал ее, разве что здоровался, проходя мимо.

Начальники в их управлении часто менялись и не всегда по собственной воле, и отличались лишь разного рода чудачествами. Как раз в то время у них был начальник с забавной фамилией Козус, и его за глаза с улыбкой порой называли Казусом. Он все время куда-то бежал, при встрече ткнет второпях свою деревянную ладошку — и дальше бежит. Однажды он остановил Илью в коридоре и скороговоркой отдал поручение, чтобы он вместе с Симой завтра посетил какой-то важный семинар.

На следующий день ранним зимним утром Илья уже ждал ее у входа на заснеженном крыльце, которое еще не успели расчистить после ночного снегопада. Почти рассвело, и на какой-то краткий миг снег приобрел легкую голубизну. Илья с удовольствием вдыхал разреженный и невесомый утренний воздух, который через час-другой потяжелеет, отягощенный звуками городских улиц.

Важный семинар проходил в пригороде, и им невероятно повезло — надо же! — начальник выделил служебный автомобиль с шофером. Усаживаясь в авто, Илья обратился к Симе: «Пристегнись». «Зачем?» «Если что случится, будешь выглядеть как живая». И всю дорогу продолжал дурачиться, подкалывая Симу: «А что это у тебя за такой красивый воротник?» «Это воротник из дорогой лисицы», — с наивной гордостью отвечала Сима. «Наверное, из бешеной лисицы. И поэтому ты тоже скоро взбесишься, и тебя пристрелят как эту лисицу».

На обратном пути уже уставший Илья большей частью молчал, глядя на проплывавшие мимо дома, деревья, машины. Бросив рассеянный взгляд в сторону Симы, он увидел на ворсинках ее коричневой шубки мелкие и блестящие крупинки воды. В это мгновение Сима обернулась, и он заметил на ее верхней губе, покрытой светлым пушком, точно такие же водяные крупинки. И неожиданно для себя он почувствовал к этой простодушной девушке жалость, к которой подмешивалась нежность.

На следующий день при встрече он прочитал Симе наспех сочиненные стихи, посвященные ей, и, конечно, опять не обошлось без привычного стёба:

На тебя смотреть мне любо:

Тридцать два имеешь зуба,

Рук и ног один комплект

И кошмарный интеллект.

На удивление, она не обиделась, а может приняла их всерьез, как комплимент. Между прочим, в то время Илью одолевало стихоплетство. И только со временем он понял, что надо иногда читать стихи больших поэтов, чтобы по возможности своих виршей не писать.

Их общение не прекратилось, и однажды, возвращаясь с работы, они невзначай повстречались в зимнем парке, расположенном невдалеке от их конторы, и Илья уловил на ее лице радостную улыбку. Липовая аллея, по которой они шли, была широкая и длинная, выход из нее мутным пятном светился далеко впереди. Зажглись матовые огни фонарей, и на снегу отпечатались переплетенные ветви деревьев. При порывах ветра черные тени ветвей двигались из стороны в сторону, и создавалось странное ощущение, что земля уходит из-под ног.

Говорили о работе, сошлись во мнении, что их Казус долго не продержится (так оно впоследствии и оказалось), вспоминали недавнюю учебу в университете (закончили год назад один и тот же факультет, только учились на разных потоках), потом Сима робко попросила Илью прочесть что-нибудь из его собственных стихов. Илья приободрился и в шутливой манере, подвывая как некоторые известные поэты, прочел:

Тот, кто пьет денатурат,

Запивает чачей,

Проживет сто лет подряд

И построит дачу.

Сима рассмеялась: «Не построит он дачу — сопьется. А что-нибудь более серьезное у тебя есть?» «Сейчас поищу». Илья похлопал себя по карманам, потом вдруг решил приоткрыться и с серьезным выражением, уже без дураков, прочел отрывок из недавно сочиненной поэмы:

Каждый вечер, лишь день растает,

Я иду покупать билет

В город, который никто не знает,

На поезд, которого нет.

Сима промолчала, может почувствовав нотку одиночества, прозвучавшую в этих строчках, или уловив в них нечто созвучное своей душе. Илья взглянул на нее и вдруг отчетливо увидел аристократический профиль, словно перенесенный из позапрошлого века, и почувствовал очарование стародавних времен, рассеянное в воздухе аллеи, и ему послышался скрип колес и перестук конских копыт подъезжающего экипажа.

Наконец они дошли до чугунной ограды парка, которая при неподвижном свете серебряных фонарей казалась мягкой и бархатной, и ее хотелось нежно гладить, подобно тому, как с удовольствием гладят кошку. Пройдя сквозь высокую арку, они оказались на оживленной улице. И здесь лицо Симы снова стало невзрачным, словно она опять вернулась в свое привычное состояние ночного мотылька.

А вскоре случилось давно ожидаемое событие: Илья встретил девушку своей розовой мечты, впрочем, как это обычно бывает, далекую от идеала, трепетно вылепленного его молодой фантазией. Он самозабвенно влюбился, посвящал ей свои стихи и совершенно забыл о существовании Симы, и его даже не возмущало, когда Виталик, изощряясь в остротах, упоминал о ней, называя то кастрюлей, то семафором.

Погруженный в воспоминания, Илья Петрович и не заметил, как добрался до своего жилища. Во дворе, плотно окруженном многоэтажными домами, с отчаянными криками друг за другом носились дети. Он прислушался — дети, оказывается, играли в маньяка. «Вот такое веяние времени, — со вздохом подумал Илья Петрович, подымаясь в лифте на свой десятый этаж, и посетовал. — Какой, однако, сегодня выдался необыкновенно длинный день, словно у него вообще не было начала».

Прошло несколько месяцев, и образ Симы постепенно растворился в повседневных делах, спрятался в потаенных уголках памяти.

Однажды зимней ночью Илья Петрович услышал во сне женский голос, который звал его по имени, и была в этом зове отчаянная просьба о помощи. Спросонья он вскочил с постели, но ночной полумрак комнаты молчал, только настенные часы едва слышно отстукивали секунды. «Почудилось? А может именно во сне передаются чьи-то сигналы, совершенно не воспринимаемые днем. Кто это? Почему? Кому потребовалось ночью вспомнить обо мне?» Заснуть удалось нескоро, а утром, снова и снова вспоминая интонацию странного ночного голоса и перебирая возможные варианты, Илья Петрович убедил себя, что этот тонкий голосок принадлежит его знакомой из молодых лет, а именно Симе. Через несколько дней этот голос опять разбудил Илью Петровича, и здесь он уже не на шутку встревожился и разгорячился: «Что это за ерунда получается! Надо бы с этой Симой разобраться! — и внезапно подумал. — А может с ней что-нибудь случилось?»

Первым делом он позвонил Виталику, который всё обо всех знал. Их разговоры всегда начинались с дружеской пикировки, и хотя сегодня Илья Петрович хотел свести ее к минимуму, все равно без нее не обошлось.

«Привет, безродный космополит».

«А это уже оскорбление должностного лица при исполнении им супружеских обязанностей. Ладно, прощаю».

«Виталик, не болтай языком, болтай чем-нибудь другим. У меня есть вопрос по существу».

«Давай, выноси свой вопрос на повестку дня ООН».

«Помнишь, была такая Сима, с которой мы в одной конторе в юности кантовались? Ты что-нибудь знаешь о ней?»

«Сима, Сима, ты невыносима. Я однажды встретил ее, было это в начале девяностых. Как эти годы назвали потом? Лихие? Может для кого так и было, но я тебе скажу — я никогда так хорошо не жил, как в то время. Деньги под ногами лежали, только сообрази, когда надо нагнуться. Наша контора развалилась, народ разбежался кто куда, и Сима в том числе. Разговорились с ней при встрече. Оказалось, цветы у вокзала продает. Крутится, как многие тогда. Знаешь, я ее с трудом узнал, такая стала заматерелая, и абсолютно ничего от наивной Симы в ней не осталось. Короче, грустная история о том, как дама с собачкой превратилась в тетку с кобелем. Потом, говорят, смоталась за границу в качестве няни, долго там жила, а что с ней сейчас — не знаю. Если тебе так интересно, попробую разузнать через знакомых».

Через несколько дней Виталик сообщил, что совсем недавно Сима, как он выразился, перевирая классика, «покинула сей мир в его минуты роковые».

Илья Петрович знал еще с детства, прошедшего под опекой бабушки, что за усопшего надо поставить в церкви свечу.

В церкви шла служба, но было малолюдно, приглушенно звучали древние слова молитв. Илья Петрович зажег и поставил свечу, и тонкое стройное пламя потянулось вслед за его рукой, когда он провел ею над остроконечной верхушкой огня. Он прислушался. «Господи, просвети очи сердца моего…» Слова обожгли, и Илья Петрович, повторяя их про себя, медленно вышел на церковный двор и, повернувшись в сторону иконы над входом в храм, неловко перекрестился, словно стесняясь.

Все последующие ночи ничто не нарушало его крепкий сон. А вспоминая иногда Симу, ему всякий раз вспоминалась широкая липовая аллея и возникало ощущение далекой молодости.