Валентина ПАНАСОВСКАЯ (г.Наро-Фоминск, Московской обл.)

КТО-НИБУДЬ ДА УСЛЫШИТ

— Мам, докажи, что я тебя первый увидел! — услышала она проходя через вестибюль и увидела, как к молодой женщине кинулись два совершенно одинаковых с вида мальчика. Усмехнулась: «Интересно, как мама будет им это доказывать?»

Она вспомнила, что примерно в таком же возрасте её дети тоже принесли с улицы это бессмысленное «докажи». Тогда они не имели никакого понятия о способах доказательства, об использовании аргументов, о стройности и внутренней логике процесса, но упорно требовали: докажи и докажи… Впрочем, детям и не требовалось никаких аргументов. Им достаточно было маминого поцелуя. Вот он — самый весомый аргумент, самое верное доказательство. И самое правильное завершение любого детского спора.

Не замедляя шага, она прошла вестибюль и вышла на улицу. Домой предстояло идти пешком. Она сама выбрала этот способ возвращения с работы. По времени дорога домой занимала около сорока минут. Только бы погода не подкачала. Вчера выпал снег, наверное, идти будет тяжеловато. Но надо, ходьба пешком полезна для здоровья. Она отважно шагнула на заснеженный тротуар. Из-под ног брызнула вода, сверху присыпанная снегом. Но женщина уже ни на что не обращала внимания, погружённая в свои мысли. «В моём детстве мы тоже бегали к маме по спорным вопросам. Что же мы говорили? — попыталась вспомнить она. — А, помню-помню. Мам, правда, я раньше всех проснулась? Мам, скажи, я сильнее брата, я же старшая? Мам, а правда, мне уже можно ходить в магазин одной, а им ещё нельзя, они же маленькие?..»

Идти становилось труднее. Мешал неубранный снег, под которым иногда скрывались лужи довольно внушительных размеров. Мешали мчащиеся по дороге машины. Они поднимали целые фонтаны грязной воды и заставляли прохожих буквально вжиматься в здания, примыкающие к узким городским тротуарам. Да и темп движения женщина выбрала неправильный. Слишком бодро шла, потому скоро запыхалась. Дышала тяжело, с хрипом.

«Мама, ну правда же мы не умрём!» — вдруг неожиданно пришла ей в голову фраза. Настолько неожиданно, что женщина даже остановилась. «Что это? Откуда?» — изумилась она. Медленно-медленно снова пошла по тротуару и, словно пытаясь обойти фразу, мысленно прикинула, сколько ещё предстоит идти до дома. Но фраза засела в мозгу, не желая исчезать, и даже как будто подстроилась под темп шагов. «Ну ладно, — наконец сдалась женщина. — Кому могли принадлежать эти слова? Конечно, ребёнку. Напуганному ребёнку… Ребёнку, напуганному видом смерти… На войне, например. А могли дети военных лет точно так, как и я в детстве, говорить своей маме: «Мама, а правда же…»? Могли, почему бы и нет». Размышляя так, она ускоряла шаги. Снова появилась одышка от быстрого движения. Стало жарко. Её ходьба была своеобразной, неровной. Где-то женщина частила, как частит сердце во время бега, где-то замедлялась или останавливалась, чтобы прикинуть, как преодолеть на пути лужу. В темп шагам приходили в голову новые фразы. Короткие назывные предложения. Шаг — фраза. Всего из одного слова. Переминание с одной ноги на другую и новый шаг в обход лужи — новая фраза, чуть длиннее первой:

Окрики. Речь суматошная, злая.

Давка. Пары керосина. Пожар.

Одышка усиливалась. Воздуха явно не хватало. Она ловила его полуоткрытым ртом, но это мало помогало. Стало темнеть в глазах. В мозгу кроме фраз возникла картина и поплыла перед мысленным взором: жирное чёрное облако дыма, мешающее дышать…

И вдруг она всё поняла: Хатынь.

Женщина остановилась у моста, тяжело опираясь на его перила, постояла несколько минут, восстанавливая дыхание, а потом почти бегом бросилась к дому, благо он был уже близко. «Только бы запомнить ритм». В голове продолжала биться фраза: «Мама, ну правда же, мы не умрём?»

Зайдя в квартиру, она рывком сбросила сапоги и прямо в курточке тяжело опустилась на диван. Едва отдышавшись, потянулась к столику, взяла лист бумаги, лежащий наготове простой карандаш и стала лихорадочно записывать отрывки стихотворения, которое она уже видела и слышала в себе целиком. Его оставалось только оформить, где-то немного подправить, заменить одно-два слова на другие, более выразительные и ёмкие. С карандашом в руке женщина пробежала глазами по строчкам:

Март сорок третьего. Немцы в деревне.

Утром морозным врываются в дом.

Страх оглушающий, липкий и древний…

— Мама, ну, правда же, мы не умрём?

Гонят по улице, в спины толкая, —

Там, за околицей, старый амбар.

Окрики, речь суматошная, злая.

Давка, пары керосина, пожар.

Шёпот людской, чьи-то ноги, овчина.

Лица во тьме озарились огнём.

Руки дрожащие обняли сына.

— Мама, ну, правда же, мы не умрём?

Баба в углу обращается к Богу.

Слабый старик бьёт в подпёртую дверь…

Пали от пуль те, кто ближе к порогу.

Крики и стоны всё громче теперь.

Дым тошнотворный сбивает дыханье.

— Жарко! Как жарко здесь!.. — выдох из тьмы…

Звоном набатным стучится в сознанье:

— Мама, ну, правда же, мы…

На минуту задумавшись, она дописала вверху эпиграф: «Памяти заживо сожжённых жителей Хатыни и других деревень Смоленщины и Белоруссии».

Закончив писать, женщина включила телевизор и вышла в прихожую, вспомнив, что не успела толком раздеться. Вешая курточку в шкаф, она услышала сообщение диктора телевидения о том, что сегодня жители Белоруссии отмечают печальную и знаковую дату — семидесятилетие хатынской трагедии.

Всё сложилось как пазл. Теперь женщина понимала, откуда пришла ключевая фраза стихотворения. С неба. Как бы дико это ни звучало. Она вспомнила, что где-то слышала о том, что будто бы вокруг Земли существует единое информационное поле. Оно якобы содержит в себе память обо всех событиях, которые произошли или произойдут на планете за всё время её существования. Наверное, там содержался огромный пласт информации о Великой Отечественной войне. В определённые моменты поле начинало резонировать и вступать в контакт с подсознанием человечества, посылая сигналы о том, что забывать нельзя. Но то ли сигналы эти слишком слабы, то ли люди стали слишком ленивы и нелюбопытны, чтобы их воспринимать. Всё меньше становится людей, способных расшифровать и понять эти сигналы. Можно в это верить или не верить, но всё же, всё же… Так хочется верить, что кто-нибудь да услышит.