Вера ЛАЗАРЕВА (г.Усть-Каменогорск Казахстан) СЛАДКИЙ ЛУК

Ростов-на-Дону. Оккупация. Голод. Бомбежки.

Какое уж утро Евдокия Пименовна с утра вставала с озабоченностью о хлебе насущном. Красивую, мамой расшитую скатерть, самую дорогую часть некогда скудного приданого, пришлось продать несколько дней назад на Менке. Во время оккупации никаких карточек не было и все выживали, как могли. Так образовалась Менка – место. где меняли ценные вещи на крупу, муку и другую снедь... Чаще всего на столе была мамалыга – не та, которая по традиции готовится из кукурузы, а жмых подсолнечника. Сегодня просто ее и в рот никто не взял бы. А тогда, когда животы были пусты, хоть и противно, но дети ели... Было их четверо. В этот раз праздник постучался в дом Кузьминых. Евдокия испекла пышечки из мучки. Маленькие, крохотные, но настоящие. Дети жадно ловили глазами каждое движение рук матери. Саша родился в сороковом, Лида – в тридцать восьмом. И Люка (Людочка) – в тридцать первом, самая старшая теперь, как Катюшу угнали в Германию. Скорей, скорей, скорей бы... Саша просто проглотил маленький комок чуда, не разжевывая, Люка также быстро управилась... Лида откусила и скорчилась, выплюнув... Что такое, Лидочка? Почему не ешь? «Да не хо-чу, не нравится», – жалобно ответила она маме. Люка пришла на помощь: «Очень даже вкусно! Хочешь, я и твою съем?»

– Ешь, пожалуйста, если тебе нравится с камушками...

– Ну и неженка ты, с голоду подохнешь! – выпалила Люка.

Тут громыхнуло в небе. Уши заложило. И все побежали  во двор к Чуприковым, где был вырыт большой окоп. Он был самый комфортный в округе, утепленный ковриками, тряпками и  с крышкой. И с иконами, прикрепленными на скорую руку.

Саша упал, бежать ему было нелегко. Люка схватала его в охапку, бомбы рвались рядом, и казалось, что сейчас одна из них накроет... В окопе утрамбовывались почти с трех дворов. И кричали в один голос: «А Люка, Люка где? Где чудотворная?»

Люка прыгнула с Сашей прямо на чьи-то головы, которые не были в обиде. Они были рады, что на этот раз Люка с Чудотворной Казанской Богородицей в их окопе. Считалось, что если Люка читает молитву, значит, всё обойдется. Все останутся живы... "Богородица, Дева Радуйся, Господь с Тобой..." – зазвучало среди раздирающего душу грохота бомб... "Отче Наш, Сущий на небесах, да святится имя твое..." Она без перерыва, до самой звенящей тишины, читала то Отче наш, то Иисусову Молитву, но более всего ей нравилась Богородицкая... А какая Матушка  Божья смиренная, красивая, хоть Казанская, хоть Донская. Маленькая Донская иконка была всегда с ней за пазухой. Она боялась ее потерять и не теряла. Она боялась умереть, но оставалась жива. И сегодня все живы...

Только…  Тети Таи больше нет... Она погибла несколько дней назад, совершенно глупо, нелепо... Ее мучили больные ноги. Большая, грузная, она отказывалась от окопной идиллии. Пряталась под кроватью во время налетов. И была уверена, что эта кровать – ее талисман. Сколько уже бомбежек было пережито. Приехал из деревни племянник – будто посланник Божий: «Давай, тетя Тая, побежим, я помогу!» Она улыбалась: "Напрасные хлопоты, оставайся! Все будет хорошо". Соседка теребила: «Бежим, бежим, сегодня жутко сыплет!» Племянник тоже нервничал. Но остался, не бросать же любимую тетку. Он привез ей немного мучки, пять картофелин. И головку репчатого лука, вот пир будет... Но пир не состоялся. Бомба попала прямо в чудный, сказочный домик тети Таи с резными голубыми ставнями. И ведь как обидно погибнуть от своих. На ипподроме на их улице Транспортной находились гаубичные пушки немцев. Их и колотили наши. А рядом частные дома – плотно, один к другому...

Пахло гарью и хлебом... Хлебом в мечтах, конечно! Когда его удастся покушать? Люка, хоть и взрослой себя считала среди другой пацанвы, но ей было одиннадцать, ребенок. Вон повисла снова на тютине, силясь найти хоть одну поспевшую ягодку. «Объели всё», – досадовала она. Но хоть уцелела, кормилица наша, мармеладка,  зефиринка!

А что-ж это так горелым пахнет, где беда случилась? Припрыгивая на одной ножке, худючая, как "шкылет", помчалась по дворам...

Бойкая, смелая, Люда Кузьмина нравилась мальчишкам, они считали ее за свою и везде брали в игры. И на ипподром тоже – за немцами подглядывать, что эти гады делают...

Две крохотные пышки, с "камушками" присохли на донышке желудка, не утолив голода.

И вдруг... У Брюхановых – еда! Пацаны мал-мала – десять народилось – все  девчонку ждали... «Вот бы такую мамка родила», – говорил Валерка каждый раз, как Людмила впархивала в избу. На лавке сидели  тощие Брюхановы – в полном комплекте и жрали, именно, жрали что-то,  похрустывая.

– Господи, да  что же они едят? – нервно пыталась угадать Люка.  – Да это ж лук! Большие головки… И где ж они его взяли?

Люда бежала со всех ног домой,  неистово вереща: «Мама, мама, Брюхановы сладкий лук едят!»

 – А что ж ты у них не попросила?

– Да они… они…

Евдокия Пименовна   взяла любимую доченьку за руку и пошла к соседям. 

– Ну что, ясны соколы,  угощайте вашу Люку! Что ж не угощаете?

Валерка – самый красивый из братьев, как-то неуверенно  протянул ей обгрызенную наполовину луковицу.

* Тютиной на Дону зовут дерево тутовник (шелковица),  с яркими сочными, фиолетового или белого цвета ягодами, похожими на малину, только продолговатей и приторней на вкус.

** Мучка – то, что оставалось от перемола муки: труха да пыль от жерновов.