Ольга Лепс (г.Новосибирск)     НАФТАЛИН

             В детстве я не любила Достоевского. Он навевал на меня какую-то жуткую, необъяснимую тоску, а после его романов мне хотелось утопиться или повеситься, броситься под поезд или пойти на панель.

А потом я добровольно приехала в Питер и поселилась на улице Коломенской, в мансарде старого дома, который наверняка посещал Федор Михайлович.

Почему именно Питер, а не Москва? Не знаю. Это произошло для меня самой внезапно. Встала как-то утром, взяла деньги, поехала на вокзал. А потом вышла из поезда «Нижний Новгород – Санкт-Петербург» на Московском вокзале.

Там меня и поймала за рукав хозяйка мансарды, Мария Степановна. Потом она  призналась, что поначалу приняла меня за проститутку, приехавшую на заработки из какого-нибудь Гомеля или Витебска.

Мерзкая старушенция! Но при этом такие манеры и вкрадчивый  интеллигентный голос, что закрой глаза, и сразу представишь себе бывшую выпускницу Института благородных девиц. О ней Федор Михайлович точно бы роман написал, будь он моим современником.

Я почти не торговалась. И уже через полчаса входила в мансарду, больше похожую на собачью конуру. Ванной комнаты там никогда не было, дверь в туалет –  прямо из маленькой тесной кухоньки, куда с трудом втиснулись небольшая газовая плита и  облезлый умывальник. Здравствуй, город Петра и Достоевского, Бориса Гребенщикова и Виктора Цоя! Я приехала сюда работать и жить, писать свои стихи и песни. И обязательно хочу выйти замуж за питерского интеллигента, потому что мне жутко надоели наши провинциальные мужланы, крепко пьющие и грубые. 

Не поверите, я встретила своего «принца» даже раньше, чем устроилась на работу. Зашла в кафе выпить кофе, и он тут же подсел ко мне, кудрявый мужчина лет тридцати с добрыми собачьими глазами.

–   Вы не будете против, если я вас угощу хорошим коньяком?

–   Коньяком? В одиннадцать часов утра? – я посмотрела на него так строго, как будто мне предложили выпить цианида или застрелиться. 

–   Меня зовут Аркадий. А вас?

–   Ну, допустим, Фрося.

–   Да ладно! Вас зовут Ольга или Тамара. Ну, может быть, Татьяна. Но это вряд ли. Для Татьяны вы слишком горды и неприступны.  

От такой наглости я чуть не пролила на себя кофе.

–   Но и ваша фамилия вряд ли Иванов или Суворов! – тут же дала я ему  сдачи.

–   Вы правы, моя фамилия Лемберг. Аркадий Семенович Лемберг, потомок известных ювелиров. Высшее гуманитарное образование. Холост. Вернее, разведен. И скоро я отбываю на ПМЖ в Израиль.

–    Вы думаете, мне это интересно, Аркадий? – совсем уже успокоилась я.

–    Думаю, в первую очередь это интересно мне,  – сказал этот наглец, не моргнув глазом.  –  Если мы полюбим друг друга, то могли бы поехать в Израиль вместе. Сколько можно жить в стране идиотов!

–   Потрясающая наглость! – сказала я тогда. –  Вы всех девушек так снимаете?

Но больше всего меня взбесило, что он прочитал мои мысли. За пять минут до того, как Аркаша подсел ко мне за столик, я глядела в окно и думала о том, что сказала мне перед отъездом в Питер старшая сестра.

–    После двадцати пяти, Олюшка, любой девушке замуж пора. А если не берут, значит, ты какая-то дефективная, то ли на голову больная, то ли частично парализованная. Это я к тому, чтобы ты там особо не выпендривалась, в городе на Неве. Лучше развестись  через полгода, чем до тридцати пяти с девичьей фамилией ходить.

–   Ох уж мне эти мечты о «переходе в новое качество»! – сказала я тогда своей старшей, обожающей «Темные аллеи» Бунина. –  Если любви не будет, зачем паспорт себе портить?

–   Не портить, а украшать!

И так думает большинство женщин России. Впрочем, и некоторых других стран тоже.

–    Мне очень понятно ваше негодование, Ольга. Сразу видно, что вы из приличной семьи и обладаете чувством юмора. Можете пожелать мне удачи в бою.

–  В поисках жены?

–  В поисках настоящей любви!

На эту фразу я тогда и повелась, идиотка. После моих провинциальных ухажеров Аркаша казался мне тогда чуть ли не членом-корреспондентом Академии наук.

 –  Ищете чистоту? – спросила я тогда.

 –   Ищу милое создание, не тронутое цивилизацией, - совсем уже развеселился мой собеседник. –   Вы же наверняка читали «Лолиту», Ольга? Ну да, в этом я не сомневался. Так вот знайте, что большинство современных самцов ищут себе не женщину, а нимфетку. Вы заметили, как сорокалетние дамы сейчас одеваются? Косят под девочек. Другой вопрос, у всех ли это получается.

            –   Кое у кого точно не получается,  –  кивнула я на даму, входящую в кафе.

–   И теперь наши красивые и юные девушки как эстафетные палочки, - невозмутимо продолжал рассуждать вслух коренной житель Санкт-Петербурга. –  У кого девушка моложе, тот и пуп земли, круче всех крутых.

–   Завидки берут? –   посмотрела я на нос Аркаши.  – Думаете, в Израиле все по-другому?

–   Уверен. Там много ортодоксальных верующих. И если кругом религия, то уже не до любви.

–    Интересный вы человек, Аркадий. Думаю, ваша будущая жена с вами не соскучится.

С каждой минутой господин Лемберг становился мне все интересней. Во всем у него был определенный порядок, определенная последовательность. И совсем даже не банальные мысли. Что в нем и привлекало. И теперь я ждала, что же будет дальше.

–  Может, Ольга, неспешно пройдемся по Невскому?

–   Под проливным дождем?!

–   А почему нет? И у вас, и у меня имеются зонтики. А дождь – это романтика.

–   Терпеть не могу ходить под зонтиком по лужам!

–   Тогда я закажу еще кофе и коньячок. Не возражаете?

–   Теперь уже нет. Вы меня убедили, что с вами можно посидеть еще двадцать две минуты.

–    А почему не сорок семь?

–    Вы же умный, и фамилия у вас Лемберг. Догадайтесь сами.

            Я знаю, как расправляться с неглупыми мужиками. Они терпеть не могут, когда женщина умнее их самих. И короткая пауза в словоблудии Аркаши лишний раз это подтвердила. В мужчинах вообще нет ничего конкретного. В них все размыто, все недосказано. И все эти начитанные маменькины сынки из хороших семей наверняка завидуют их брутальным собратьям. И потом, все умники плохие любовники. Потому что нежны душой, романтичны и чувственны. А в хорошем сексе это недопустимо. По себе знаю. Лучше всего мне было в постели именно с брутальными самцами. В них сидит дух настоящего дьявола, под их волей я слаба и послушна. Как обезумевшая от страха и боли девственница, которую грубо насилуют завоеватели на войне.

Видите, я само противоречие. Сначала мне понравился Аркаша и его нос, теперь я невольно думала о том, что в постели он наверняка сентиментальный хлюпик. «Прости меня, дорогая. У меня давно не было женщин. Сейчас мы с тобой немного передохнем и продолжим».

Так мы и просидели с моим первым питерским «мальчиком» часа два, а то и все три. Местами он был мне интересен и совсем даже не противен, местами – скучен и банален, как питерский дождь. От этого дождя у Федора Михайловича и сносило крышу.

Аркаша меня звал куда-то, но я с ним никуда не поехала. А ночью сидела в своей мансарде у телевизора, где показывали лесбийскую эротику. И с книжной полки на меня осуждающе смотрел все тот же «Идиот» Достоевского, от которого всегда пахло сыростью и нафталином.

Через три дня я все же сломалась – поехала с Лембергом на его еврейскую дачу под Колпино. Лапать меня он начал уже в машине, как свою закадычную подружку. И в какой-то момент я сжалилась над Аркашей, позволила ему подержаться своими дрожащими руками за мою коленку.

Еврейская дача оказалась обычным деревенским домом, пропахшим русским лесом и  сыростью.

Но, как говорится, голод не тетка. Выбора у меня тогда не было. А тут еще Лемберг по-мужицки затопил настоящую русскую печь, сервировал стол, тонко и грамотно напоил меня своим любимым армянским коньяком.  

В таком настроении я и разделась, глядя на полную Луну. И, на всякий случай, спросила у Аркаши, купил ли он там себе пару-тройку сотен акров поверхности, чтобы назвать лунный кратер моим именем.

–   Для тебя, моя прелесть, я готов купить любую планету Галактики! – сказал Аркаша, прижавшись к моей спине. А потом взял меня за грудь и задышал как паровоз. – Ты самая лучшая, Оленька! Выходи за меня замуж, а?

Он развернул меня к себе, впился в мои губы и совсем перестал дышать. А потом никак не мог выдернуть свои красивые, стройные ноги из джинсов, да так и повалил меня на широченную деревянную кровать, заправленную влажным бельем. Что было дальше я расскажу вам в другой раз. Вам же интересно, почему Лемберг дарил мне не белые розы, а одни только гвоздики с гладиолусами?

 В данный момент у меня совсем даже не эротическое, а исключительно философское настроение. На улице осень, и на моей книжной полке нет больше никакого Достоевского. Тоже, между прочим, не ахти какой любовник был, так я думаю. Слишком много душевных терзаний, слишком многословный и совестливый для своей эпохи. А еще эти его слуховые и зрительные галлюцинации! Даже не знаю, что нашла в этом убогом бородатом «папике» с его вялотекущей шизофренией и лудоманией девица Анечка Сниткина. «Бездна вверху и бездна внизу»  –  как вам это нравится! Садомазохизм какой-то, извращение, а не простое и понятное женское счастье.

             Кстати, Аркаша теперь в солнечном Израиле, у него двое детей, собака с большими добрыми глазами и толстая жена с колючим, недобрым взглядом. Двенадцать семейных фотографий на сайте «Одноклассники», представляете! И везде они улыбаются. Все, кроме собаки.  

 Неделю назад Лемберг нашел меня в Интернете и сходу признался в любви. Во второй раз, с интервалом в десять лет. «Жаль, что так у нас все тогда сложилось в городе Достоевского. Ты  –  самая лучшая из тех, кого я знал, знаю и буду знать. И как я жалею, что тебя нет сейчас со мной, моя дорогая Оленька…».

Все мужики – вруны. Национальность и место проживания значения не имеют. По крайней мере, для меня. Теперь я живу в Москве, подальше от питерской сырости и кудрявых умников, склонных к философской болтовне. Здесь их тоже хватает, но после Лемберга я принципиально обхожу эту публику стороной.

Теперь у моих любовников брутальная внешность и полное отсутствие в голове каких-либо философских или сентиментальных мыслей. Они отлично осведомлены, что я  свободна и независима. А потому, когда я им это позволяю, посещают мою уютную квартирку на Свободном проспекте исключительно с белыми розами и моим любимым армянским коньяком. Потребность в Достоевском отпала сама собой. Думаю, теперь уже навсегда. Нафталин!