Ольга КРАВЧУК (г. Симферополь, Республика Крым) МИЛОСТИ ПРОСИМ

Заключённый сосредоточенно слушал, как за окном протяжно воет ветер, время от времени силясь выдавить стекло из маленького окошка, сдерживаемое высоко под потолком решеткой. Почти две недели мужчина сидел в штрафном изоляторе, попав туда после «светской беседы», которой закончилась игра в буру. Его оппоненту повезло куда меньше: он «гостил» у врачей. Услышав условный сигнал, арестант поднялся с нар. Возле двери лежала записка, закинутая «заботливым» охранником. Пробежав глазами по неразборчивым буквам, мужчина вполоборота взглянул на сокамерника лет сорока, прибывшего несколько часов назад. Ему стало понятно, с чего вдруг к ним время от времени заглядывает охрана.

Мужчина внутренне напрягся. Стараясь ничем не выдать волнения, подался ближе к нарам, где был припрятан железный стержень. Незнакомый арестант с самого начала не был похож на слабовольного, а вору неприятности ни к чему, и в случае чего он мог о себе позаботиться. В тюрьме существовало одно из многих важных правил: никогда ни у кого ни о чём не спрашивай, если захотят, сами расскажут. Лишние вопросы — лишние проблемы! Хорошо хоть сокамерник сидел смирно, наверное, ещё не оклемался. Вообще вор мог бы представить, что кроме него никого в камере и нет, но знал «чем тот дышит» и ложился спать только тогда, когда спал прибывший заключённый.

Прошло четыре дня, когда мужчина наконец заметил, что сидит в тюрьме не один, а может просто долго собирал в кучу мысли, которые словно черви расползлись мозгом.

— Я — Кукша, — решился он раскрыть рот. Но ответа не последовало. По выражению его лица и по тому, как мужчина сидел на кровати: грязный, нечесаный, упёршись руками в матрац, было понятно, что пришло время выговориться. Воняло от него так, что глаза щипало. Но, откровенно говоря, за столько времени вор принюхался.

— У меня есть два младших брата, один из них женат, — начал заключённый рассказ. — Мы жили все вместе в доме матери в одном из районных центров Луганска. Все трое вкалывали на шахте, а бабы вели хозяйство. Батя погиб на проклятой шахте, когда мне только перевалило за четырнадцать. Не стало человека, который нас тянул. Он меня любил больше, чем остальных, потому как был долгожданным первенцем. Когда его не стало, я потерял гораздо больше, чем родителя. В жизни не осталось ни поддержки, ни понимания. Все надежды возлагались на меня, как на самого сильного, самого прыткого, самого послушного. Моя мать дотошная женщина с противным характером. Мало кто мог её полюбить. Смерть бати отразилась и на ней: она стала чёрствой, по большей части хмурой, не позволяла мне общаться с девками, постоянно всё контролировала и больше опекала младших сыновей. Моей миссией стала добыча средств и еды, на другое не хватало времени. У отца была навязчивая идея: сыновья должны продолжить его дело! Короче, у нас не оставалось другого выхода — работа нашлась только на руднике. На целый район действовала одна шахта. Но как-то произошёл обвал, и её засыпало. Я с братанами еле выбрался из-под завала. Думал, так и останусь там похоронен под кучей угля и земли как мой старик. Мы почти месяц пролежали на больничке, никто нам ни копейки не возместил. Мне даже «орден Сутулова» обещали, а потом и сратую табульку не выдали. Начальство всё отбрехивалось, а на судовую канитель бабла не было.

Шахту закрыли, мы остались без работы, ведь по сути больше ничего не умели. В школе перебивались с двойки на тройку, в институт не поступали. Мать каждый день «выжирала» мой мозг, разве что ложку к нему не брала, и невестка тоже не отставала. Странно, но тогда впервые в жизни я был по-настоящему раздражён, будто свихнулся. Не мог въехать, как нас могли так кинуть?! Ещё и год выдался неурожайным. Мы ходили по огородам к местным, малёхо подрабатывали, но разве так прокормишь много ртов, а пожрать все любят. Меня бесили улыбки соседей, чья-то радость и состоятельность, таких бы разкуркуливать. Казалось, все шептались за нашими спинами, шипели, будто гады. Люди — мастера сочувствовать, так хотелось разорвать их сытые глотки. Ненависть росла во мне с каждым днём. Я всё чаще посматривал на болезненных, слишком нежных чистеньких пареньков, они возбуждали моё воображение, вызывали желание приласкать, показать мою истинную силу и власть. У меня ни разу не было женщины, мать была против, а со временем уже и не хотелось. Младшим братьям повезло больше: меньше контроля, запретов и обязанностей. Бросить семью я почему-то не мог, долго ли протянут? Мне вбили в голову, что такой как я, никому, кроме матери, не нужен.

Что мне дало общество и страна кроме неприятностей, непотребности, проклятий, голода и бедности? Я возненавидел всех вокруг, а мать к тому же остерегался. Таращась на пацанву, сам себе становился противен и никак не мог решиться хоть раз с одним из них заговорить, «спустить пар». Во сне видел странные вещи: будто кромсаю людей, просто рублю, стоя по щиколотку в крови и кайфую от этого. Просыпаясь, немного успокаивался, ненависть будто угасала.

Мужчина встал и сделал несколько шагов в сторону двери. Заключённый выглядел сутулым, с согнутой вниз головой, казался каким-то нелюдимым и неуклюжим, хотя был крепкого телосложения. Он напрягся и задрожал, словно его тело время от времени сводило судорогой.

— Даже до конца не понимаю, как это произошло впервые, — продолжил Кукша.  — Больше года я терпеливо наблюдал за пареньками, предоставляя им в своих фантазиях разные роли, ненавидя их за то, что со мной творят. Не мог смириться с тем, что не такой, как мои братья — не пускаю слюни на баб. Хотелось наброситься на одного из опрятных слизняков и душить, пока жизнь из него будет перетекать в мои ладони работяги. Но вспоминая о наказании — о зоне, куда могу загреметь из-за какого-то сопляка, сдерживался.

Встретив Максима, не совладал с собой и даже не задумавшись подошёл к парню познакомиться. Он был «гот» — недовольный жизнью, лицо раскрашено чёрным, в мрачной одежде, хоть сейчас на кладбище тяни. Туда мы и подались. Новый знакомый был несчастный и хлипкий, как будто только и искал смерти, устал от людей и мира. Вокруг тишина. На улице холодно, а мне душно. Меня тянуло к нему, тело напряглось, руки вспотели и дрожали, во рту пересохло. Я обнял его за плечи, вдохнул запах шампуня и ещё чего-то; уже не вспомню, что шептал на ухо. Максим сам ко мне подался, дотронулся худой рукой до небритой щеки, желание подчинило себе испуганный мозг. Я прижался к его рту, укусил губу, ощутил во рту солоноватый привкус и будто очнулся. Это я — сын шахтёра среди покойников облизываю молокососа гота, когда тот пытается расстегнуть мою ширинку?! Что же этот сучий потрох со мной сотворил?! Я мужик, а не пидар! Меня опустили в собственных глазах. Поддавшись гневу, вынув из штанов ремень, закинул ему на шею.

— Что, мужик, любишь пожестче? — спросил парень, и я затянул ремень, сдавливая до тех пор, пока пацан не перестал отбиваться… Сила! Я почувствовал, как его сила переливается в меня с каждой новой конвульсией. Дыхание перехватило. Я замер. Голова кружилась. Даже показалось, что вдруг стал моложе и счастливее.

Хотелось забыть случившееся, тело я спрятал на кладбище, но чувства не удалось похоронить, они переворачивали всё во мне, рвались наружу. Прошёл месяц, жмура милиция не нашла, я понял, что «рука закона» не всех достаёт. Голод не давал покоя, даже заснуть нормально не получалось. Мать без устали долбила голову, будто хотела прогрызть черепушку. Я бродил окрестностями, чтобы не слышать её воплей, когда встретил старого кореша. Тот вконец сбомжевался. Ужас — вот что почувствовал, когда представил, что скоро могу скатиться до его уровня. Вечно голодный и неудовлетворённый жизнью. Не знаю почему, пригласил его к себе в гости, хотелось малёхо отвлечься. Дома только и трындеж о бедноте, «жрать хочу», и морозы, которые неумолимо приближались. Но я в лучшие времена придержал в загашнике пол-литра крепкого самогона. Дома никого не было. Приятель о чём-то беспрерывно толковал, но я его не слушал. Пришла жена брата взять вилы, с порога набросилась на меня за пьянку:

— Ну, падла! Дома жрать нечего, а ты глотку заливаешь?! — она ещё что-то кричала, но мне было до фени.

Вот только я засёк, каким жадным взглядом на неё зырил браток. Когда долбанная тварь свалила из дома, я словно озверел.

— А кубита ничё, — хмыкнул приятель. Если бы он только завалил хлебало!

Окинув взглядом кухню, где сидели, я увидел облокоченный на наличник кем-то оставленный топор. Наверное, опять рубили дрова, холодно. Мои действия опередили мысли. Кореш всё ещё мечтательно улыбался, ожидая, что я поддержу инициативу. Но вместо этого, не помня себя от гнева, я, схватив колун, обрушил тяжелую решительную руку на его башку. Тот с удивлённым выражением хари упал с табуретки, по волосам, шее побежала тёмная юшка. Странный металлический запах ударил в ноздри. Мои руки задрожали, а потом вмиг успокоились, всё тело сбросило напряжение. Не впервой! Меня не посадят, умных не сажают. Я почувствовал себя превосходно. Казалось, что стал всемогущим. Я — Бог! Он дал жизнь, я отнял. Это было моё решение, мои руки. Ощущение эйфории оказалось внезапным и ни с чем не сравнимым, даже позабыл о всех неприятностях. Но это достаточно быстро прошло. На смену пришла паника: «Что делать со вторым жмуром?!» Убить на кладбище и дома — разные вещи! Я раздел его, бросив одежду в печь. Схватил за ногу, чтобы вытащить из комнаты и отмыть пол от крови. Но быдло оказалось тяжелым! Под руками почувствовал достаточно большую ляжку. «Почему бы и нет?!» — промелькнуло в голове, в животе сосало. «Он уже и так мёртв. Разве ему не по барабану, закопаю его полностью или кое-что оставлю себе?»

Затащив тело в погреб, включив свет, подготовил тряпку и ведро с водой. Помыл вонючую кожу. Взяв в руку нож, на миг струсил. «Я уже его прикончил», — повторял себе шепотом. Если закопать жмурика так как есть, кто-то может найти и опознать. Лучше разделать на части. Я начал своё дело. Срезав кусок мяса с ляжки, с удивлением заметил, что если содрать кожу, то оно ничем не отличается от свинины, которую покупаем на базаре. Свинья хорошо идёт, так почему бы не попробовать более дешевый вариант? Будто мясник со стажем, срезав с тела самые большие части мякоти, порубил конечности, отчекрыжил голову. Вспотел, но действовал решительно. В голове стало ясно как никогда. От самогона не осталось следа. Я больше не думал о трупе как о человеке. Это просто тело и просто мясо. Наверху замяукал кот. «Тебе, сволочь, сегодня тоже перепадёт», — гаркнул я. Раскрыв грудину, вынул лёгкие, которые порезал на части и скормил псу и коту. Я работал торопливо, закрывшись в погребе, опасался, чтобы кто-то раньше времени не припёрся домой. Кости с остатками мяса, голову сложил в мешок и отправился в лес закапывать, перед тем распределив по полиэтиленовым пакетам свежак и тщательно спрятав. В подвале температура была достаточно низкой, а значит до утра не испортится. Хорошо отмыл всю кровь, хотя местами она всё же позасыхала между досками, из которых был сколочен пол. Вряд ли кто-то туда станет соваться.

Когда братаны вернулись, всё было по уму. Бабы объявились лишь на следующий день, сказали, что пахали у соседей и остались ночевать, чтобы затемно не тянуться домой, тем более их там накормили. Взяв сэкономленные деньги, которые держал на крайний случай, отправился на толчок, где купил книжку с лучшими рецептами тушенки. Дождавшись, пока все разойдутся по своим делишкам, налил в кастрюлю воды и поставил на газ. Впервые в жизни я делал тушенку.

— Откуда мясо? — спросил один из братьев, припёршись в дом.

— Помогал сегодня резать свинью. Люди расплатились свежаком, — соврал я, заранее тщательно обмозговав ответ.

— С каких это пор ты свиней режешь?

— Не нравится, соси палец!

— Чё это они так раскорячились? Столько мяса отвалили!

Я промолчал. Тушенка получилась что надо, но мы её слишком быстро смолотили. Голод и чувства, которые переполняли меня во время убийства, не давали покоя, сон не шёл. Необходимо было попробовать ещё раз, тем более сладковатое мясо пришлось всем по вкусу. Но я не мог «состряпать» это самостоятельно, кто-то из родственничков может застукать. Мне нужен был сообщник. Дождавшись, пока братья совсем озвереют с голодухи, рассказал, что произошло в прошлый раз, утаив первое убийство. А они, не раздумывая, закивали гривами. Я даже удивился. Вероятно то, что был старшим в семье, сделало своё дело.

Этой же ночью, когда бабы улеглись спать, мы выдвинулись на охоту. Наткнувшись на первого подходящего торчка, одними лишь взглядами сообщили друг другу, что это он. Я пригласил пацана домой, а там братья помогли мне максимально тихо его задушить. Выслеживание и вынужденное затягивание добавило больше азарта и трепетного до боли гнетущего предчувствия убийства. Тогда сообразил, что больше не смогу отказаться от кайфа эйфории и могущественности. Я мстил всем им за то, что со мной происходило! За похоть, которую ощущаю, видя нежные мужские личика. Во время того, как жизнь покидает беспомощное тело, во время последних конвульсий я кончал. Потом набивал брюхо их мясом и понимал, что исполнил свою миссию, на определённое время пригасил огонь гнева.

Подвал стал нашим маленьким мясокомбинатом. Братаны увлеклись делом больше меня. Они отрезали наркоману уши и голову, которую потом сварили и вынули самое вкусное — мозг. Относительно блюд тоже шарили лучше меня, потому решили распороть живот и грудь, достать сердце с печенью и пустить на фарш. От содержимого спутанных разной толщины кишок вонизм стоял невозможный. Самыми вкусными местами оказался зад и ляжки. Матери и невестке сказали, что наконец-то устроились на свиноферму, откуда тянем мясо. Старуха радовалась, помогая варить бульоны, которые, как и тушенку закатывали в банки. Она даже однажды втюхала пару банок соседям, чтобы купить картохи. А я чувствовал себя нужным и важным, способным получить от матери одобрительную улыбку. После многих месяцев голода она была сыта и довольна.

— Вот и из тебя вышел толк, — приговаривала она, жадно сёрбая густую подливу.

Всё было на мази, останки тел мы закапывали по всему району. Всё, что снимали с убитых, сжигали, чтобы не оставлять следов. Подвал наполнялся жратвой. С одной вылазки на неделе мы перешли к двум-трём. Убийства объединяли меня с братьями ещё больше, чем кровное родство. Никто даже не задавался вопросом, почему все убитые пацаны. Как-то я рубил кости и зацепил свою руку. Она зажила меньше чем за неделю, мать не поверила собственным глазам. И вообще, человеческое мясо оказалось вкусным, после него никогда не чувствовал внутри тяжести и тошноты.

Прошло полгода, когда мать, услыхав шум, внезапно посреди ночи спустилась в погреб и увидела, чем мы заняты.

— Выродки! — орала она в припадке. Не знаю, как это произошло, но я со всей дури ввалил ей по морде, выбив несколько зубов. Она, это она разрушила мою жизнь! Постоянно держала меня будто пса на невидимой цепи!

— А есть до срачки мяса, забыть, что такое голод! Это тебе не противно? — разъярился я, в какой-то момент испугавшись, что могу завалить женщину, которая меня родила, ради которой живу и обеспечиваю семью. На меня это было не похоже, ведь я любил её и до этого случая никогда не бил, даже слова поперёк не говорил.

Она почти сутки пролежала в кровати, отказывалась есть, рассказала всё невестке, потому как та моложе и умнее, но та приняла нашу сторону:

— Столько времени жевали человечину, будем есть и дальше! Хоть местность от быдла почистим.

Старухе ничего не оставалось, кроме как согласиться. Куда младшие сыновья, туда и мать. А со временем она и сама помогала доводить всё до ума. Мы не старались долго выискивать жертву. Просто выбирали первого подходящего «гота», наркомана или алкаша, которых вряд ли кто-то сразу кинется разыскивать. Приглашали домой «опрокинуть по стаканчику» и убивали. Я был гостеприимным, весёлым хозяином. А те никогда не отказывались. Халява — страшная вещь!

И всё было бы на мази, если бы дегенератка брата не захотела новой куртки. Ни с кем не посоветовавшись, сняла с шеи одного из тел серебряную цепочку с крестиком и сдала в ломбард. Меньше чем спустя неделю нас повязали. Опера насчитали в нашем подвале больше ста банок с «мясными изделиями». А я и не знал, сколько их там. Кто-то из моих скосячил, и в одну из банок попал кусок кожи, ещё и с татуировкой. На этом нас и прижали. Подумать только, столько удачных убийств и из-за такой херни загреметь!

Лучше всего я запомнил первую и последнюю мокруху. Ночь была тёмной, луну заволокло тучами. Я встретил парня, как обычно пригласил домой, на улице перегорела лампочка в фонаре, и почти ничего не было видно. По дороге пацан пожаловался, что сбежал из дома: тёрки с родителями. Когда зашли ко мне, рассмотрел, что он очень похож на Максима. У меня встал. Хотел было прикоснуться к его лицу, но вошли братаны с ножом и верёвкой. Паренёк сообразил, что ничего хорошего не светит. А я почему-то тянул. Думал, что было бы, если бы тогда на кладбище не потерял контроль и не задушил того гота. «Беглец» стал умолять не убивать его. Раньше до такого не доходило, тот на кого пал выбор, даже не успевал въехать что к чему. Мой косяк. Парень схватил меня за руку и заглянул в глаза, я чуть не обосрался. На меня смотрели глаза бати, во взгляде укор. Готов землю жрать, это он и был, с того света достал!

— Пустите! Я никому ничего не расскажу, — уговаривал пацан.

И я бы его отпустил, но братаны не поняли бы, к тому же он видел наши лица, знает, где живём… Когда начали вынимать внутренности, из его глаза скатилась одна кровавая слеза. Не думаю, что он был ещё живой, сердце не билось. Признаюсь, его мясо я не ел. Заранее пометил банки, чтобы не спутать. А потом эта тупая лярва... Эх, знать бы раньше…

Заключённый вернулся на нары. Повторился приступ судорог. Он дрожал. Тряхнул головой, на лице появилась натянутая улыбка, не дошедшая до глаз.

— На суде сказали, что я немотивированный вменяемый зверь. Брешут! Для меня людоедство стало словно причастием человека человеку! Я ни одному из них не вставил. Так и остался мужиком! Но каждый из этих пацанов стал частью меня. Убивать не страшно. Страшно вот так сидеть в четырёх стенах, без нормального окна.

— Не бзди! Первая ходка самая стрёмная. Хотя вторая у тебя вряд ли будет, — ответил вор. Ему было известно: мужику дали пожизненное. — Быстро въедешь, что такое тюремные понятия.

— Я по этому поводу не сильно-то и напрягаюсь. Как-то оно пойдёт. Ведь в Украине нет смертной казни, и статья за каннибализм отсутствует, потому судят как за обычную серию предумышленных. А значит ещё поживу. Жаль только, что тушенки с собой нет, я бы тебя угостил!