Литературное объединение «Новые писатели». Занятие четвертое

Добрый день всем!

Мы постепенно ищем форму, в которую в конечном итоге облечем наше стандартное заседание литературного объединения. Определившись со сроками наших виртуальных посиделок — по воскресеньям, и с авторами, принимающими участие в наших заседаниях постоянно, мы попробуем определить и методику наших будущих занятий. Но об этом хоть и сегодня, но позже.

А пока напомним, что на прошлом занятии Игорь Косаркин попросил Виталия Лозовича, Айгуль Галиакберову и Романа Богословского разобрать его рассказ «Хочу остаться человеком» — http://www.new-writers.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=732&Itemid=93.

Виталий и Роман свои рецензии-разборы прислали, к ним свои скромные заметки добавлю и я.

Итак.

Шульц = человек

Хороший рассказ получился у Игоря Косаркина. Хотя бы тем, что главный герой Шульц сильно напомнил мне, кого бы вы думали? Пьера Безухова. Правда Пьер не воевал, но есть ли разница? Он переживал ужасы войны, спасал ребенка из горящего дома, был в плену, где вши покрывали его голову, словно шевелюра. А все для чего? Чтобы «открыть» в себе человека. Человеку противна война, любому человеку. Ему на уши можно навесить любую идеологию, навязать любую систему, но! Разница лишь в том, какова степень восприимчивости. Вот Шульц пошел на смерть, когда нацисты резвились в полную силу. Сам Гитлер пустил себе пулю в лоб чуть позже. Ну и что? Кто-то раньше вылез из навоза, кто-то чуть позже и с бо́льшими потерями…

Да, именно об этом. Главный персонаж постепенно (насколько это возможно в коротком рассказе) перерождается в человека. Вернее, он уже дан автором переродившимся, но за скобками произведения, как мне показалось, осталось жизнеописание, когда Шульц еще истово верил в Третий Рейх и победу фашизма в мировом масштабе. Но метафизического выхода за пределы не хватило. Да, Шульц становится чуть ли не святым, да, он умеет сопереживать даже врагу, да, война ему ненавистна, да он принимает мученическую смерть от своих же, — но «прорыва за» не случилось (в этой связи я настоятельно рекомендую автору рассказ Валерия Былинского «Малко и Христина» из книжки «Риф»). И думается, я знаю, почему не случилось.

Рассказ написан так называемым «ноль-стилем» (уверен, это очень понравится г-ну Симатову, который, будь его воля, почетно принял бы всех на свете авторов в высшую лигу любителей учебников русского языка 1-5 классов). В связи с этим самым «ноль-стилем» вспоминается Ролан Барт, дискурс, матрица языка — и так далее. Косаркин просто берет готовые предложения из огромного языкового океана, подставляет туда своих персонажей — и все. Может быть это сделано специально, не знаю, но уверен, что тонкий, продуманный, метафоричный и индивидуальный авторский стиль вкупе с некоторым удлинением (сделать рассказ длиннее) нарратива, вытащил бы вещь на иной уровень. Заранее прошу у г-на Симатова прощение за сослагательное наклонение. А Игорю Косаркину желаю удачи в творчестве и побольше думать над составом предложений самому, искать средства выражения, присущие только ему одному. Ведь тех, кто вытаскивает готовое из матрицы языка, и так хватает.

С уважением,

Роман Богословский

Игорь Косаркин. Рассказ "Хочу остаться человеком"

Прошу сразу учесть, что пишу это не как литературный работник, критик, а как читатель, который просто взял рассказ и прочитал его.

Во-первых, сразу о хорошем. На мой взгляд, очень хороший слог когда идёт повествование. Читается хорошо и легко. Практически нет моментов, когда писатель начинает отвлекаться от главной мысли в предложении, переходит на всякие экскурсы, читатель пытается сохранить мысль, потом мысль теряется, читатель возвращается к началу предложения, а с чего начали? Так вот — такого нет. И потому читаешь и сразу понимаешь, что читаешь и что хотел сказать тебе автор. То есть достигнуто писателем самое главное — лёгкость в чтении и приобщении к действию. В хорошем понимании слова подкупает некоторая детализация действия, то есть быстрые, не мешающие действию пояснения:

« – Похоже, взвод Келлермана гуляет!

– С кем он мог разгуляться? Мы всю Паланацкую роту партизан на склонах Градиште положили, – скептически отозвался Шульц».

Такие топонимические детали очень неплохо, на мой взгляд, говорят о подготовленности автора — знает место, о котором пишет. НО!..

Теперь - но.

Есть момент, когда прослеживается некоторая неточность даже чисто конфессиональная.

«Во всех домах у сербов иконы. Шульцу, истовому католику, они больше напоминали африканские тотемы. Варвары. Неужели они всерьёз верят, что иконы оградят их дома от разорения или помогут победить? Йозеф искренне не понимал сербов, но относился к их вере вполне лояльно. В отличие от капеллана Брауна, призывающего швырять эти деревяшки в огонь, чтобы не искушать немецких солдат – добропорядочных католиков – и не распространять «языческую заразу».

Что касается икон и католиков. Вообще-то, когда в одиннадцатом веке (1054г.) единая Православная церковь раскололась под действием Рима, то католики не отказались от икон и сам Папа Римский вроде как молится перед иконой Божьей Матери, потому как самое большое различие в православной и католической вере — это огромный культ Богоматери у католиков, а также всякие новшества типа «чистилища». Иконы отвергают ПРОТЕСТАНТЫ. В начале 16 века вначале Кальвин (кажется в 1509 году, швейцарец французского происхождения, церковь кальвинистов, гугенотов), за ним в 1525 году Мартин Лютер (церковь лютеранская, Екатерина Великая в молодости Софьей была лютеранкой) в Германии раскололи католическую церковь и провозгласили, что человек должен общаться с богом напрямую, минуя даже подчас священников, а иконы они обозвали язычеством, то есть молятся католики и православные на «божков», хотя на самом деле и те и другие молятся не НА иконы, а ПЕРЕД иконами. Потому в рассказе прослеживается неточность, скорее всего эти солдаты были протестантами, так распространёнными в Германии ЛЮТЕРАНАМИ. Это о неточности.

Далее. Если авторское повествование, о котором говорилось выше, оставляет самые лучшие впечатления, то, на мой взгляд, излишняя детализация вначале рассказа, особенно послесловие, следующее за прямой речью, немного размывает действие, динамику действия.

Пример: (красным цветом выделяю то, что на мой взгляд излишняя детализация)

« – Всё, – Шульц с неприятным удивлением отметил про себя, что Мартин продолжает одной рукой сжимать гранату, второй – карабин, ствол которого теперь был направлен прямо ему в грудь».

«Ближе, прямо на середине дороги, зловеще темнела громада бронетранспортёра. Напоминая вход в ад, чернело отверстие дула пулемёта MG 131, направленного поверх кабины вглубь улицы».

Здесь марка пулемёта несколько ставит читателя в тупик. Мне кажется, легче бы прозвучало — крупнокалиберного пулемёта, или пулемёта калибра девять миллиметров.

«Шульцу показалось, что он просто положил на неё голову, как на пуховую подушку».

Вот такие уточнения уводят нас от хорошего повествования. Тем более, что место и действие — жёстче не придумаешь.

Концовка, конечно, совсем неожиданная. То, что солдат Шульц — это не тот зверь, о котором можно было слышать в сводках Совинформбюро, да и, что греха таить, к которым мы привыкли по изучению нашей истории; что были солдаты Германии — обычные люди, которым война совсем была непонятна и не нужна и которые вполне могли даже в строю, как тот же Шульц, её отвергать, это уже понятно в середине рассказа и поступок его заставляет уважать личность, в каких бы условиях она ни находилась. Но мне очень бы хотелось, чтобы где-то, может под грушевым деревом, перед тем как их нашёл обер-лейтенант Голлуб, после «дивного» сна как предзнаменования перед расплатой, всё же вот где-то может перед самым сном дать хоть немного — один абзац, строчек десять или двадцать — размышления Шульца с самим собой?.. То есть довести состояние человека до пика, когда подсознание человечности одерживает вверх над сознанием подчинённости. Подчинённости условиям, в которых находится человек Шульц. Вот такого размышления, мне кажется, совсем бы и не помешало.

И последнее. У меня впечатление, что автор во второй половине рассказа был более одухотворён, она читается лучше, а выглядит сильнее. Как будто разгонялся и разогнался. Потому и детализация, о которой говорилось выше, и размывает действие только вначале.

И самое последнее. Мне почему-то, не знаю почему и не могу никак объяснить, послышался отголосок современной Украины — нового фашизма и всё тех же сомнений в правильности войны. Если помните как в сёла Донбасса прилетали снаряды с разряженными боеголовками и надписями — «простите, сделали что могли».

С уважением,

Виталий Лозович

Остаться…

(Рецензия рассказа Игоря Косаркина «Хочу остаться человеком»)

Прежде чем приступить собственно к разбору текста, я хотел бы привести несколько мнений об этом рассказе, опубликованных на сайте Парнас.

«Сильный рассказ! Как часто мы теряем человеческий облик... Былые ценности обесцениваются... Как будто мир сошёл с ума... Парнасовцы, давайте оставаться людьми в любой ситуации и учить этому других! Автору — творческих успехов!» (Людмила Комашко-Батурина)

«Замечательно написано, и сама по себе история потрясающая, подтверждающая, что ни один приказ не может из человека сделать убийцу-зверя. Спасибо за поднятие столь актуальной по сей день темы и прекрасное её освещение!» (Елена Абесадзе)

«Была идея сминусовать балл за несоответствие теме тура. После ознакомления со всем корпусом текстов стало ясно, что делать этого не надо. К тому же несоответствие относительное: можно же считать, что ГГ решил остаться в семье людей.

Красивая идея, самоотверженный поступок. Правдоподобно? У Ремарка («Время жить и время умирать») ГГ отпускает пленных, но тайком. В расстрелах участвует, целясь на поражение – приговоренные все равно умрут, не стоит им умирать дважды. ГГ Ремарка женится во время отпуска, чтобы девушка получала содержание как жена солдата. Рациональность не покидает его даже при диссидентском мировоззрении. При демонстративном (как в данном тексте) поведении он бы подверг опасности ее и всех своих близких. Мог бы немец об этом забыть? Понятно: состояние аффекта и пр. Не могу избавиться от ощущения, что немец тут какой-то русский, не ремарковский немец». (Павел Рослов)

«Очень сомнительный сюжет. Не вериться что-то в такое. Воевал два с половиной года, убивал и видел много смертей, и вдруг прозрел! К тому же, привал у солдата – первое дело, а не нарушение Устава. Вроде немец, а думает по-русски: «Вояки хреновы». (Владимир Серов)

Первые два комментария принадлежат читателям, они же одновременно собратья по перу, чьи произведения размещены на этом же сайте. Два следующих — судьям (на Парнасе, как я понял, не только выкладываются тексты, но и проводятся чемпионаты по прозе и поэзии).

Это вам для затравки. Чтобы сразу стало понятно — рассказ неоднозначный. Изначально — точно не плохой. Насколько хороший — вот вопрос.

Принципиально для любого литературного прозаического текста важны три составляющих — сюжет (интрига, правдоподобие, новизна, смелость, социальный аспект), авторская позиция (идея) и язык (соответствие стилистики текста сюжету и авторской позиции). В идеале все должно быть на уровне, как у Чехова про «и лицо, и одежда, и душа, и мысли».

Но так бывает далеко не всегда. Когда один из первых двух компонентов (или сразу оба) невнятен, то главенствующая роль в произведении отдается языку. Искусное им владение гарантирует в результате вполне стилистически симпатичный пустячок, который при желании можно превратить в достаточно пристойную литературу. Иногда в толстые, а порой и в очень толстые романы.

Если сюжет завораживающе нетривиален (это в первую очередь относится к детективам), то функция языка произведения — быть точным, не допускающим двойного прочтения. Если нетривиальна авторская позиция, то стилистика текста должна быть настолько изощренной, насколько это необходимо для ее выражения.

То есть — каждому овощу свой огород. 

Но с другой стороны… Если в театре один из артистов выпадает из игры или «тянет одеяло на себя», тогда итог спектакля очевиден — несомненный провал. Но представьте, что некто, умело и аккуратно «подтягивая» одеяло, заставляет других играть сильнее? Мне неоднократно случалось видеть, как опытные актеры подобным «дирижированием» спасали заведомо провальные спектакли и даже выводили их на вполне искренние финальные зрительские аплодисменты.

Определенным образом так происходит и с литературным произведением. В спектакле, поставленном Игорем Косаркиным, финальные аплодисменты прозвучали, тут мы исходим из воспроизведенных выше мнений Елены Абесадзе и Людмилы Комашко-Батуриной, кстати, далеко не единственных в ряду восторженных откликов. А судейские мнения, далеко не такие восторженные,  говорят о том, что «паровозик» в тексте автора все же существует. Понятно, что таким «паровозиком» стала авторская идея.

С нее и начнем.

Внешне с авторской концепцией все замечательно. Нравственность — выше всего, что и доказывает главный герой рассказа, без колебаний (они, скорее всего, предполагается, что когда-то были, но в тексте отсутствуют) вставший в строй безвинно расстреливаемых фашистами мирных сербов. Поступок этот, трактуемый автором и читателями как нравственный подвиг, и приводит к ошеломительным финальным словам, самым сильным в рассказе и вызывающим шквал аплодисментов.

Но вот занавес опущен, я иду домой, и мне никто не мешает еще раз все обдумать. «Выключив» эмоции, «включить» логику. Что-то меня смущает во всем этом, что-то очень сильно смущает. Легкость, с которой главный герой встречает совсем необязательную в его возрасте смерть, скорее сомнительна, чем оправданна. Да и аргументы… Настолько ли уж безупречны? То есть я, как обычный человек, далеко не герой, представляю себя на месте Шульца и… не могу сделать этого последнего шага. Меня держит в строю неимоверное количество всевозможных обязательств, каких-то условностей, обычный человеческий страх. (В этом смысле совершенно точным мне представляется конкурсный рассказ Андрея Рябова «Теперь навсегда»). Оправдания подобному поступку могут быть: юношеская бравада, обычная глупость, импульсивность главного героя, но их у читателя отнимают всем предыдущим течением рассказа, в котором главный герой предстает перед нами человеком весьма цельным, лишенным безрассудства и здравомыслящим. Да и понятно — читатель должен понять, что поступок Шульца — шаг осознанный, ясный и единственно верный.

Зато, если речь вести не об этических представлениях главного героя о добре и зле, а об эстетических предпочтениях автора, который хотел бы выстроить мир по собственным законам красоты, все встает на свои места. Дать погибнуть главному герою подобным образом — пусть и несколько неправдоподобно, зато литературно эффектно. Красиво вписывается в литературную парадигму, где есть место как полным нравственным уродам, так и их антиподам, таким как Шульц.

Сюжет незамысловат, но выстроен точно, без шероховатостей, без двойного прочтения и особых к себе претензий не вызывает. За исключением, пожалуй, одного момента. Слишком уж необъяснимо и безальтернативно главный герой из верного солдата вермахта, по ночам воюющего с партизанами и потом с каким-то даже удовлетворением констатирующим, что «всю Паланацкую роту партизан на склонах Градиште положили» на протяжении совсем не длинного рассказа успевает превратиться в убежденного античного стоика. Ссылка на то, что произнес он эту свою фразу про партизан скептически, меня совершенно не убедила, да и не объяснила ничего. Того, что автор с помощью внутреннего монолога главного героя попытался донести до читателя некую идею в виде констатации некоего факта, мне показалось недостаточно для веры в перерождение главного героя.

О языке рассказа я скажу так. Ладно бы автор искусственно ограничивал себя в выборе лексики, тщательно избегая многозначности, окрашенности и метафоричности. Так можно, а порой можно только так. И я бы счел это за плюс.

Но… «Тишина и пустота настораживали»,  «зловеще темнела», «напоминая вход в ад», «просто положил на неё голову, как на пуховую подушку», «после разгрома опереточной югославской королевской армии»… Это я не прочел и двух страниц текста и не все вытащил на свет. Роман Богословский употребил слово «матрица», я просто привожу примеры ее применения.

Так — нельзя. Нельзя, если подушка, то пуховая, а если югославская армия, то — опереточная. То есть, оказывается, в тексте все есть — и окрашенность, и метафоры, и много еще всяких до боли избитых фраз, которые хорошо бы, конечно, употреблять, но пореже, и в самых крайних случаях.

А теперь в целом. Рассказ в итоге — хороший. Цельный, внятный, сочный, грамотный. Осталось вызубрить наизусть все устойчивые выражения русского языка и под страхом литературного забвения запретить себе их употреблять. И будет не просто хорошо, а очень даже замечательно.

С уважением,

Если подвести итоги всех трех рецензий, то картина выглядит вовсе не удручающей. Не сговариваясь, мы трое говорим об одном и том же. Возможно, разными словами, но суть вкладываем одну. У автора есть все для того, чтобы «глаголом жечь сердца людей». Есть твердая жизненная и этическая позиция, а значит право на СЛОВО. Есть довольно редкий дар находить не особо затасканный сюжет («Нанокульбит», «Хочу остаться человеком») или подавать в новом свете основательно затертый («Небесный вальс»). С языком вообще-то тоже все в порядке, просто автору надо «сломать», преодолеть определенную литературную лень, нежелание искать стилистические соответствия остальным компонентам его прозы. Могу посоветовать автору прочесть пару рассказов подзабытого ныне Константина Паустовского. Удивительный был стилист! Слова — простые, но точные и незатертые. И вот мысль, которую кажется и выразить-то невозможно, вдруг обретает у автора ясную законченность, и рассказ, выращенный из порой сюжета-пустячка становится образцом литературного мастерства. Чего я нашему автору и желаю.

А теперь — обещанное. Надеюсь, эта идея вас заинтересует. Параллельно мы подготовим выборку наиболее ярких ляпов молодых авторов, да и разберем их. Это и будет темой нашего очередного занятия. А там, глядишь, подоспеют и ваши «зеркальные» разборы.

Молчание — знак… смирения?

Здравствуйте, дорогие собратья по перу!

Долго терзал себя сомнениями, стоит ли высказаться. И нужны ли кому мои высказывания? В итоге решил — стоит.

Новорождённое литературное объединение подошло к своему четвёртому занятию. Почти месяц. Много это или мало? Как посмотреть. Я считаю достаточным для того, чтобы вы, дорогие авторы, сбросили с себя покровы бессмысленных обид и разочарований (больше — надуманных), полученных при первых шагах в мир литературы, и снова начали работать. Вместе с нами. И над собой. Над своим творчеством.

Целью данной заметки не является желание кого-то поучать, стыдить или, тем более, в чём-то укорять. Нет. Мне хочется, друзья мои, сподвигнуть вас включиться в деятельность литературного объединения. Ради вас же самих. Вашего творческого роста.

У меня появилась идея, которая может быть заинтересует и авторов, и литературное агентство. В рамках литобъединения сделать рубрику «Зеркало». Смысл прост. Предлагаю авторам, участвовавшим в прошедших конкурсах прозы и поэзии 2015 года, но не попавшим в шорт-листы, на свой взгляд выбрать наиболее понравившегося автора, который также в этот раз остался за бортом, и написать рецензию на его конкурсное произведение, выбрав главным критерий оценки — «Почему?». Почему, по вашему мнению, судьи конкурсов решили, что произведение не заслужило шорт-листа. Соответственно и публикации в сборнике. Найти те самые слабые стороны, которые уложили произведение, будь то рассказ или стихотворение, на лопатки. Разумеется, излагая собственное мнение корректно и аргументированно.

Теперь о «Зеркале». «Зеркало» — выбранный вами автор должен обеспечить сатисфакцию, встречное удовлетворение. То есть после вашей рецензии его произведения написать свою, проанализировать произведение, написанное вами. Может так вы сможете быстрее избавиться от комплекса «незаслуженно брошенного гения на обочине дороги, под названием литература» и займётесь важным для всех нас делом.

Конечно, претворение идеи в жизнь зависит от: а) согласия и поддержки литературного агентства «Новые писатели»; б) при положительном решении пункта «а» — исключительно вашей активности.

Даже если Леонид или Маргарита положат все силы на литобъединение, «вывернутся наизнанку», но авторы останутся пассивны, идея обречена на провал. Подумайте об этом на досуге, друзья!

Кто-то, возможно, потом найдёт в себе силы выставить на «разбор» свой новый рассказ, который планирует направить на предстоящий конкурс. Тогда тем более анализ текста будет необходим как воздух!

Например, на этом занятии представлен анализ моего рассказа «Хочу остаться человеком». Уверен, рецензенты камня на камне на нём не оставят. Жутковато? Разумеется. Но… литературы без конструктивной критики быть не может. Тем более авторам предоставлено право на защиту. Что наглядно продемонстрировано на третьем занятии. Естественно, защита также должна иметь хоть минимальное обоснование.

Я пишу: «может быть», «возможно». Всё из теории вероятности. Да. Из неё самой. Ввиду молчания вас, дорогие авторы.

И если ситуация не изменится, то тогда стоит признать, что молчание — знак смирения.

Смирения со своим поражением.

Докажите, что это не так!    

С уважением,

Игорь Косаркин

Ждем.

Л.К.