Литературное объединение «Новые писатели». Занятие девятнадцатое

Добрый день всем!

Извините за перерыв, теперь постараемся быть в графике.

Итак, мы решили перейти к прозе. То есть о поэзии мы не забываем, к ней непременно вернемся, но… сегодня и на ближайшие несколько недель — проза.

А для начала разговора — будьте любезны.

Проза: ненаучные опыты продолжаются

Добрый день, друзья!

На предшествующем занятии Рената и Леонид очень доходчиво, а главное искренне ответили на мой вопрос. И знаете? Я тоже хочу на него ответить. И не только на него. Выражу свои мысли, собственное видение литературы как уникального проявления человеческой деятельности. И постараюсь высказаться своеобразно и интересно. Сменив тон публицистики на тон… художественный. Но… несколько позже. В одном из очередных наших задушевных посиделок, а может в качестве логического завершения работы литературного объединения. Не стану раскрывать все карты. Достаточно того, что я приоткрыл ширму, за которой спрятан небольшой круглый столик с колодой карт, лежащей посередине. Ожидающей момента, когда я каждым последующим словом, предложением начну открывать масти для всеобщего обозрения. Заинтриговал? Поверьте, я сам заинтригован не меньше. Самому любопытен результат творческого эксперимента. Ладно, побудем все вместе немного с чувством интриги.

Ну а пока продолжим наше приятное общение. Мне кажется, мы должны от поэзии снова к прозе перейти органично. «Свести мосты над Невой», соединив берег шестого занятия литобъединения с берегом занятия девятнадцатого.

Для начала краткий экскурс к шестому занятию. Просто чтобы освежить память. На нём мы говорили о банальности в литературе, причём акцент был сделан именно на сюжетной банальности. Не преминули привести доходчивые примеры банального сюжета и упомянули авторов, встрепенувших современный литературный мир новизной идей, взглядов, нетривиальными сюжетами, взбудораживших умы самой дорогой для нас аудитории — читателей. Заодно преподали массу советов, как не надо писать.

Но, друзья, согласитесь, человек, решившийся давать советы, и советы не абы где, а в литературе, должен и сам в какой-то мере показать, что он способен быть небанальным. Пусть не на сто процентов, пусть хотя бы процентов эдак на тридцать (воображаемых, конечно), и то уже можно будет сказать, что автор совершил определённый прорыв.

Вопрос: почему не сто? Ответ был дан на шестом занятии. Согласитесь, не так просто создать уникальную авторскую идею. Этакая вещица, которую необходимо не просто найти, требуется облечь её в неповторимую художественную огранку. Согласитесь — задача не из простых. Но ещё сложнее, на мой взгляд, создать хорошее произведение, опираясь на базис давно сформированных идей. Нередко старая почва даёт неплохой урожай. При условии, что автор не полный бездарь. Или лодырь, не желающий смахнуть с фундаментальной идеи, берущей начало из глубин тысячелетий, осевшую пыль времени.

Создатель и вдохновитель литературного объединения Леонид Кузнецов сумел ненавязчиво и аккуратно превратить наши посиделки не просто в курилку, комнату для пустого трёпа, а в литературный полигон, где:

а) авторы были не только объектами критики, но и сами примерили на себя эту роль;

б) поэты неожиданно (в первую очередь для самих себя) вдруг открыли в себе способности к прозе. Пока я говорю о публицистике — очерках, статьях, беглых заметках, которые они писали по темам занятий. Но лиха беда начало. Так, глядишь, поэты решатся и на художественную прозу. Почему бы нет? И впереди, думаю, такая возможность представится;

в) авторы получили уникальную возможность высказаться (обычно за них это делают литературоведы, рецензенты и критики);

г) значительная часть занятий была уделена поэзии, что немаловажно. В современной литературе стихотворчество оказалось отодвинуто на второй план. Причина мне видится в одном — поэзия не приносит желаемых дивидендов издательствам. Хотя в Интернете наблюдается обратная тенденция — там поэзия во всех формах процветает. Значит, есть шанс, что она полноценно вольётся вновь в книжный мир;

д) на странице литобъединения мы не просто порассуждали о поэзии, а также провели небольшое практическое занятие, которое, в совокупности с тематическими статьями, дало цельный, образный и понятный результат. И, надеюсь, не окажется бесполезным для других авторов. По меньшей мере, для тех, кто до сих пор не решился выйти со своими стихами даже на литературных порталах. Плохо или хорошо, но ни Леонид Кузнецов, ни Юрий Гончаренко, ни Рената Юрьева, ни я не побоялись показаться смешными и неумелыми, «под заказ» написав стихотворение о солнце.

Думаю, того, что я перечислил, уже достаточно для серьёзного анализа работы литобъединения. Но при этом полагаю, что необходим ещё практический материал в рамках заданий в тематике прозы. Плюс к этому мы не коснулись ряда направлений (если уж говорить о литературе, то необходимо затронуть все её пласты), таких, как миниатюра, крупная форма, и собственно публицистика. Но конечно это всё будет возможным при двух важнейших слагаемых:

1) согласие Леонида Кузнецова на обсуждение указанных тем;

2) активность авторов, без которых дальнейший диалог невозможен.

Кстати, переход к теме прозы вовсе не повод поэтам оставаться в стороне. Ведь существует проза в стихах и стихи в прозе. Вспомните литературный опыт Шарля Бодлера. Его сборник «Поэмы в прозе» поначалу не нашёл восторженного отклика в сердцах читателей, однако время всё расставило по своим местам. «Поэмы в прозе» оказались в одном ряду с «Цветами зла», а стихи в прозе, верлибр, белый стих и по сию пору очень популярны в западной литературе. Поэтому предлагаю поэтам не отказываться от идеи обсуждения прозы, участия в практических занятиях.

Предлагаю (с разрешения литературного агентства «Новые писатели», разумеется), продолжить тему прозы продолжением наших ненаучных опытов, а именно, с практического занятия. Сразу сунуться в полымя эксперимента, чего учёные не делают, предварительно не сформулировав теорию, не проведя расчёты, в том числе и степеней риска.

Я напомнил, что мы «поважничали» и «поумничали» на тему банальности. При этом себя, любимых, скромно обошли стороной. Мало ли? Вдруг «прилетит левой пяткой да в правый глаз». Может «прилететь». Но как участники литобъединения давайте, друзья, немного попрактикуемся?

Игорь Косаркин

А давайте!

            Тема крутилась в мозгах, но не давалась. А тут письмо Игоря и вот оно — само просится в работу. Миниатюра!

Что еще так явно коррелируется как с прозой, так и поэзией? Игорь вспомнил Бодлера, а я, пожалуй, назову совсем другое имя — Анатолий Гаврилов. Его рассказы — мизерные по размеру, но космические по объему считываемой с них информации, что это как не современные стихи в прозе?

Вот из последнего.

Анатолий ГАВРИЛОВ

Декабрь, дождь.

Дворник рассказывает историю своей семьи типа Малахова или НТВ.

Магазин для новобрачных переоборудован чисто под гастроном.

Одна продавщица симпатичная, другая — угрюмая.

Н. гонит чистейший самогон на ореховой скорлупе.

Умер еще молодой и крепкий В. — тромб.

Дождь.
Кот спит и днем, и ночью.

Парарапсихолог заключает, что жить мне осталось максимум год.

Год — это не так уж и мало.

За год можно сделать столько, чтобы заключительно получить приговор —

ГАДОСТЬ.

Так сделать не сложно. Но ТАК — невозможно.

Вот еще вариант. И это тоже — миниатюра. Так сделать можно, но нужно постараться.

Все нижеприведенные «крохотки» принадлежат человеку интереснейшей судьбы, но… не писателю в принятом понимании этого слова.

Юрий СОМИНСКИЙ

Если после каждого падения ты находишь в себе силы, чтобы подняться, то, скорее всего, ты — синусоида.

* * *

            Последний комментарий М.Горького по текущим событиям: «Чайки стонут перед бурей, — стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей».

Он знал...

* * *

На борьбу с коррупцией в России нужно выделять не деньги, а патроны. Как это делается в Китае...

* * *

А все-таки особое кощунство — называть систему, сделанную для изымания денежных средств, именем философа-бессребреника...

* * *

            Жена, читающая книгу, вдруг говорит мужу:

— Какой позор! Вадик, ты только представь себе — какой-то Лермонтов опубликовал в своей книге стихи, которые ты посвятил мне, когда мы познакомились!

* * *

О том, что в стране с денежной единицей что-то не так, депутат Госдумы заподозрил после того, как дал нищему 10 рублей и получил от него за это по морде.

* * *

Каждый следующий выявленный враг увеличивает цену огурцов на 20 процентов.

* * *

Физики-ядерщики шутят:

К лицам, проживающим в радиусе 20 километров от места аварии обращаться с приставкой «Фон», в радиусе 10 километров — «Ваша светлость», в радиусе пяти километров — «Ваше сиятельство».

Ко мне, будьте любезны — Ваше сиятельство.

Ну, наверное, надо прожить такую жизнь, чтобы иметь право так писать и так шутить… Впрочем, я не про человека, а про жанр. Про очень, как вы понимаете, сложный и даже опасный жанр. Я не особо знаю, что это такое, но попробую понять.

Итак, что же такое — миниатюра?

Камень в окно или капля, упавшая на стекло? Поцелуй любимой или гневное слово, брошенное дочерью, после которого сжимаешься как нашкодивший кот, хотя вины за тобой не было (или ты ее просто не знаешь?) Зеленое разлапистое дерево или строгий памятник в сквере?

В любом случае, мне кажется, миниатюра — это жанр, раздевающий тебя догола. В романе можно наговорить кучу глупостей и читатель их не заметит. В рассказе можно спрятаться за ЛГ (лирического героя) и читатель не поймет — какой ты. С миниатюрой подобный фокус не пройдет.

Одно неточное слово — и все коту под хвост. Смеяться будут в голос, но не над твоей шуткой, а над тобой — автором. Прямо как в стихотворении, где все должно быть сделано идеально, а если вкралась досадная оплошность, то стихи можно выбрасывать. Пытаешься превратить свое произведение в полигон для изысканной стилистики и вдруг понимаешь, что не дорос… до читателя. Никогда такого не замечали за собой?

А если у кого-то получилось и вызвало твое восхищение, то оно воистину неприкрытое. Сразу же хочется написать так же, может даже лучше. Ну вот же, вот… получилось же у Александра Снегирева… получается же у Анатолия Гаврилова…

Ну да, получилось, получается. Потом соображаешь, что когда будешь писать как Снегирев, тоже дорастешь до Русского Букера. Что Гаврилов — писатель мирового масштаба.

Александр СНЕГИРЕВ

Не туда

Это случилось — я приехал не в тот аэропорт.

Вычитал редактуру, дал часовое телефонное интервью, приехал на телевизионное интервью, вовремя сел в поезд, довольный собой прикатил в «Домодедово»…

Первые подозрения возникли, когда я не обнаружил свой рейс в списке вылетов.

Что. Куда. Мама-мия...

Увидел таксистов, подошёл.

— Во Внуково.

— Когда надо быть?

— Сейчас.

— Тогда побежали...

Перед тем, как вырулить на шоссе и разогнаться, таксист протянул мне ладонь.

— Юра.

— Лёша, — ответил я, пожимая.

И он втопил.

Когда разогнались, Юра спросил:

— В Тюмень?

Есть у нас знакомая, уверенная, что за ней следят. Мол, таксист, который дежурит возле её дома, не таксист, а сотрудник органов, приставленный лично к ней.

— В Тюмень… — ответил я, одним глазом косясь на Юру, а другим на бескрайнюю мглу, пролетающую за окном.

Юра повернулся ко мне и принялся внимательно смотреть. Он смотрел долго, как в кино, не глядя на дорогу.

— Ты сейчас серьёзно? — спросил Юра голосом человека, соприкоснувшегося с непознанным.

— А что тут такого? — почему-то обиделся я. — Лечу в Тюмень. Нельзя что ли?

И Юра рассказал, что накануне, в это же время суток стоял на том же месте в «Домодедово», что к нему подбежал мужик и стал умолять отвезти во «Внуково», потому что перепутал аэропорт и теперь опаздывает на рейс. Куда летел тот мужик? Конечно, в Тюмень.

Оставляя позади километры, мы с Юрой задумались о загадочном устройстве жизни. Я начал было звонить, попытался решить, оповестить, но скоро покорился и успокоился. Тут Юра сказал:

— Хочешь покажу тебе тебя и таких, как ты?

— Ты покажешь мне меня и таких, как я? — уточнил я.

— Да, — ответил Юра.

Я согласился, и он заговорил не своим голосом:

— Командир, выручай... Не посмотрел на билет, закрутился, не туда приехал, надо во «Внуково», выручай, командир… — Юра сделал паузу.

— Алё, Маша, срочно смотри, некогда объяснять… есть билеты? Да, на сегодня… Нет, не этот рейс, на этот у меня билет есть, на этот я опаздываю... Ты что, тупая?!.. Что?! Есть?! Сколько?!.. Маша, бл… Хорошо, прости. Машенька, прости, бронируй скорее…

Я чуть лицо о лобовуху не разбил, так меня трясло от смеха.

На рейс я не успел, но успел купить другой билет — последний оставшийся. Не зря гнал, до Тюмени добрался.

Меня ждала маленькая гостиница, где строгая блондинка встретила в пять утра словами «разуваемся и проходим», толстый кот, обнаруженный под одеялом, выпроваживание кота и три часа сна, затем три часа выступлений в университете, пироги с муксуно́м, великолепные гостеприимные леди, скелет шерстистого мамонта по кличке Иваныч, зуб шерстистого Иваныча величиной с ботинок...

Сидя в ночном аэропорту, я думал о словах Юры, которые он произнёс, когда мы уже вкатывались на внуковский пандус.

— Надоело быть тем, кто нужен в экстренных случаях, — пожаловался Юра. — Все нас презирают, считают рвачами, называют бомбилами, а чуть что, бегут к нам.

— Я сам так себя веду, — признался я. — А теперь, когда ты это сказал, я попробую таким не быть.

— Больно ты философствовать любишь, писатель небось, — Юра подрулил к дверям аэропорта.

— И в самом деле писатель, — сказал я, прощаясь.

Дожидаясь регистрации на новый рейс, я думал о людях, которых мы презираем, к которым бежим в критической ситуации. Иногда это таксисты, иногда врачи, иногда менты, иногда сантехники, иногда проститутки.

Сначала мне было жалко потерянных денег, а потом я обрадовался — сущие пустяки я отдал за столь ясную мысль.

Никого никогда не презирай.

Даже тех, кто по твоему мнению этого достоин.

Вообще, никого.

Так что же, не писать миниатюры, что ли? Да глупости, писать конечно!

На самом деле, это самый простой и самый благодарный жанр. Одно условие — в нем нельзя врать. Вообще, нисколько. Ни разу.

Вот и весь сказ.

Леонид Кузнецов

 Сергей КАРДО

Миниатюра... что это для меня? Термин многократно повторяемый, незаменимый у некоторых творческих профессий. В быту чаще встречается при упоминании каких-либо предметов, получившихся путем механического уменьшения с сохранением деталей. Например, миниатюрная настольная копия Эйфелевой башни. И безусловно как определение вещей изящных. Тонких, неожиданных, хрупких и красивых. Но обязательно небольших.

Специально решил не читать в Википедии расшифровку термина. Раз уж требуется мнение дилетанта, так пусть оно им и будет: без навязанных ученостей, терминов и определений. Сам я пользуюсь словом миниатюра редко, как рядовой обыватель и именно в общебытовом смысле.

И все же, что такое миниатюра для меня? Поскольку все творческие люди (по крайней мере, я на это надеюсь) пользуются головой, а свои творческие наклонности выражают кому как удобнее — кистью, клавишами, губами, голосовыми связками, телом, зубилом, топором и т.д. и т.п., то рождение миниатюры, мне кажется, для них процесс мучительный и трудоемкий. Промелькнет молния озарения, ее надо немедля схватить, зафиксировать, перенести в специфическую для осчастливленного индивидуума форму и не дать ей потухнуть в дополнениях, улучшениях, модностях, которыми так и хочется (все мы люди) усилить эффект от вспышки. И вот тут, как я себе представляю, просто обязательно присутствие таланта. Уменьшить тело, чтобы увеличить впечатление. С сохранением всех тонкостей и подробностей, чтобы в восхищении разглядывать (читать, прослушивать), цокая языком и думая про себя — вот, черт! Не иначе душу дьяволу продал!

Мне кажется, что мы живем в тесном контакте с миром абсурда, который порой нас просто обволакивает, а мы его не замечаем, потому что абсурд стал явлением нашей повседневности. Другими словами, абсурд несжимаем, как вода и время, сделать из него изящную вещицу под силу разве что Вуди Аллену. По крайней мере, я так думаю. А сам Вуди Аллен об этом знает?

Протечка

Однажды Витю Прусака, работавшего плотником, положили на какое-то обследование в медсанчасть. Была у нас на химзаводе такая сомнительная привилегия, поскольку лечить в ней особо ничего не лечили, а в основном набирали статистику для всяких там диссертаций. В общем, лечиться в МСЧ №12 считалось у заводчан нудной и бесполезной необходимостью.

Спустя пару дней после закладки Витю, изнемогавшего от скуки, повели на промывание желудка. В холодной процедурной его заставили раздеться и оставили одного, чтобы «лег на бок и подтянул согнутые ноги коленями к животу». Прусак все это не торопясь выполнил и замер на манипуляционном столе. Но про него не то забыли, не то не спешили обслуживать просто в силу профессионального цинизма. Витя померз на оранжевой клеенке, обозлился, встал, подошел к раковине, набрал полный рот воды, вернулся в исходную позицию и затаился.

Наконец появилась молодая медсестра с брезгливой миной на лице: «Болеют… ходят… всем чего-то надо… никак не надоест, как они мне все ос… то… чер… те… ли…»

«Больной, колени к животу, руками раздвиньте ягодицы, не напрягайтесь, я вас не укушу» — прозвучала в сотый раз дежурная равнодушная фраза. В сотый раз с невыразимым омерзением медсестра наманикюренными пальчиками окунула наконечник кружки Эсмарха в вазелин, слегка обтерла, подняла кверху, опустила книзу и воткнула Вите в зад. Витя вздрогнул. Молодуха посмотрела в окно, в зеркало, на скрюченного пациента, привычно повернула краник. Больной не издал ни звука.

«Как себя чувствуете?» — ледяным тоном спросила медсестра и заглянула через Витино плечо ему в лицо. Витя лежал, собрав глаза к переносице, изо рта у него энергично вытекала струйка воды. «Что с вами? — заорала медсестра. — Вам плохо? Чего вы молчите?»

Судорожно пощипав больного за плечи и позаглядывав в его оттопыренные ягодицы, медсестра картину для себя не прояснила. У девушки сделалось сердцебиение. Изобразив бледную бесприданницу, она бочком выскочила в коридор и там завопила: «Сергей Иванович, скорее, я вас умоляю, скорее…» Из ординаторской уже бежал молодой доктор. Влетев в процедурную, он первым делом наложил пальцы на Витькину сонную артерию и закрыл краник. Из Прусака вытекать перестало.

Доктор пожал плечами, окинул взглядом ситуацию и посмотрел на медсестру: «Давно?»

«Только что. Только что. Я только открыла, а из него ка-ак потечет, я чуть не умерла! Вот гад какой, представляете?» — затарахтела медсестра.

Доктор пощупал кружку Эсмарха и снова приоткрыл краник. Из Прусака снова забил фонтанчик.

Доктор, полюбовавшись постной рожей Витьки, все понял и начал давиться от смеха.

Спустя некоторое время до медсестры дошло, что доктор не рыдает, а смеется. Она заплакала, а Прусака в тот же день выписали.

Метаморфозы

Однажды дипломированный архитектор Юра возмутился низким образовательным уровнем жильцов своего подъезда. Поводом послужили скабрезные надписи на стенках кабины лифта. Смысл их был примитивен и груб, а в некоторых встречались орфографические ошибки. Юре стало стыдно за соседей, у него была своя четкая гражданская позиция — учиться надо хорошо. Тогда и ошибок будет меньше.

Но высказать соседям и их гостям свою позицию все как-то не было времени. То одно, то другое отвлекало от желания засеять добрыми семенами просвещения непаханую ниву.

В одну прекрасную субботу Юра закупил пива, сушеной рыбы и уселся смотреть по телевизору долгожданный матч «Локомотив» — «Спартак». По всем прикидкам «Спартак» должен был разнести «Локомотив» в пух и прах.

Игра началась с первым глотком. Ко второму глотку «Спартак» начал проигрывать. К концу третьей банки вратарь «Спартака» выгребал уже вторую плюшку. Юра понял, что пришла пора действовать.

Переодевшись, соответствующим образом экипировавшись и захватив с собой пиво, растворитель и краску, Юра выступил из квартиры на благое дело.

Войдя в лифт, Юра уайт-спиритом стер со стен и потолка абсолютно все — печатное и непечатное, а также и иллюстрации к текстам. Пока он оттирал и скоблил стенки, лифт продолжал ездить вверх — вниз. Люди входили и выходили, дружно восхищались Юриной инициативой. Юра улыбался в ответ. Поздоровался даже мрачный сосед, который никогда ни с кем не здоровался. Рот его был постоянно занят обглоданной спичкой, которую он, играя желваками, перекатывал из одного угла губ в другой. На этот раз сосед разлепил уста.

— Это правильно. А я вот в магазин ходил. Жена-то у меня не ходит. Инвалидка. Не убивать же ее за это? — засмеялся сосед. — Я поэтому сам за водкой хожу.

— За водкой можно и самому, — согласился Юра, работая тряпкой. С женой соседа он сегодня уже здоровался, когда стоял за ней в очереди за пивом.

Наконец исчезли последние символы — кабинка освежилась, если не считать вони от уайт-спирита.

Юра зашел домой. Телевизор не радовал. Было уже 0:3. Юра помрачнел окончательно. «Спартак» играл отвратительно, вялые разномастные игроки в красных майках шевелили бровями, размахивали руками, катались по полю после копеечных столкновений, активно плевались, но мяч их не слушался.

Юра еще раз взглянул на экран и все понял.

Вернувшись в лифт с кистью и банкой краски, Юрий каллиграфическим почерком начертал рукой архитектора на свежевымытом:

«Всероссийская ассоциация «Футбольные фанаты против расизма»: на хуй негров «Спартака!!!»

Спустя считанные часы все заходившие в лифт с удивлением констатировали: «Какие же наглые подлецы и мерзавцы живут в нашем подъезде — краска-то еще свежая! А парня-то как жалко — так старался!»

Больничный

Однажды зимой Вова простудился. Вызвал врача и врач пришел. «Эфедрин капельки в нос, горячее молоко с медом внутрь». «Назально и орально?» — блеснул эрудицией Вова. «Если так удобнее, то орально и назально, только не перепутай, — усталая шестидесятилетняя женщина шутить уже была не в силах. — Через три дня в поликлинику, там и выпишу бюллетень, сейчас бланки кончились, всего доброго».

Врач быстро удалилась. Пальто она не снимала, рук не мыла, ног не вытирала, поэтому ее появление и исчезновение было на редкость оперативным. «Эпидемия», — смекнул Вова.

Через три дня ничего не принимавший «ни орально, ни назально», а лечившийся водкой «струйно» Вова мрачно приперся в свою убогую районную поликлинику, расположенную по многозначительному адресу — «Безбожный переулок». Не шедевр топонимики, как например «Четвертая улица Восьмого марта», но на определенные мысли наводило. Просидев в очереди около двух часов среди картинно чихающих, кашляющих, стенающих, сморкающихся и все же не забывавших собачиться сограждан, которые делились на больных и выздоравливающих, Вова вплотную подобрался к кабинету. Все это время он соображал, как бы так прикинуться больным, чтобы еще пару дней поваляться дома? Какой недуг отразить на скорбном челе? А врач между тем вызывала сразу по двое да по трое однополых пациентов. Спустя считанные мгновения больные вылетали с больничными в руках и с возгласами: «Выписала! Даже не смотрела!» и бодро убегали в вестибюль ставить печать.

«Исцеляет толпами, — подумал Вова. — Раньше такое себе мог позволить только Иисус Христос, а теперь и участковый терапевт шестнадцатого участка Кондратьева. Прогресс, однако».

По хронометражу выходило, что на одного больного, с учетом раздевания и одевания, поиска карты, определения даты последнего посещения и записи нынешнего, уходит секунд восемьдесят.

«Это удручает, — решил Вова, — она не успеет понять, как же мне плохо… Пожалуй, надо сразу захромать, еще в коридоре».

Когда Вова враскоряку вошел в обшарпанный кабинет с драной ширмой и назвался, его все же попросили раздеться. Вова сбросил рубашку с могучих плеч и встал лицом к окну. «Как себя чувствуете?» Вова опустил уголки губ как можно ниже и приготовился жаловаться. «Дышите, больной». Вова задышал, как кузнечные меха. К спине прикоснулся ледянющий стетоскоп, передвинулся. Вова с шумом дышал, врач тихо передвигала холодный кружок.

«Дыхание везикулярное, жесткое, тоны приглушены…» — бормотала Кондратьева себе под нос.

На улице шел снег, мрачные низкие облака создавали фиолетовый полусвет, пахло пылью и потом из-под Вовиных подмышек.

«О-о-о… Гос-с-с-поди, а это что еще за сюрприз?» — вдруг со стоном прошептала врач. Вова замер, до него дошел смысл сказанного. «Нет, вы только послушайте! Это же какой-то кошмар!» — уже громче раздалось у Вовы за спиной.

«Ну вот. Докурился. Абзац», — Вовины ноги стали ватными, холодная испарина проступила на лбу. Вова поперхнулся, дыхание сбилось.

— Дышите, дышите, в чем дело? Я еще не закончила.

— Что-то не так? Но я не жалуюсь, я здоров, у меня ничего не болит, доктор! — неожиданно для себя заблеял Вова противным голоском.

— Все это просто отвратительно. Ну почему такая несправедливость? Молоденький мальчик, вся жизнь впереди… сколько сил в него вложено… только мать знает. Никто, кроме матери. Только мать… Отец столько не знает. Повернитесь. А вас никто не спрашивал, с чего это вы взяли, что здоровы? Без вас как-нибудь разберусь. Помолчите, вы мне мешаете.

Мысли в голове у Вовы забегали вдвое быстрее, а потом и втрое: «Неужели все? Вот так, неожиданно? Почему так быстро? Сколько мне еще?»

Вова стал медленно поворачиваться лицом к доктору. За правдой-маткой, какой бы ужасной она ни была. Докторица продолжала причитать: «Это что-то страшное, даже не знаю, как он теперь?» Медсестра угрюмо поддакнула. Вова пришел в окончательно полуобморочное состояние, душа его, оставляя тело, медленно потянулась к потолку, к светлому туннелю с голубым концом… Он собрал волю в кулак и, обмирая, пролепетал совсем чужим и незнакомым голосом: «А что со мной?»

— А что с вами? — неожиданно энергично удивилась врач.

И тут Вова, холодея, заметил, что ушки стетоскопа мирно покоятся на плечах мадам Кондратьевой. Та вслушивалась в тихо воркующее радио. Вова посмотрел невидящим взором на доктора. Доктор укоризненно посмотрела на Вову.

— Ты комсомолец? Только послушай — в Никарагуа гражданская война начинается, а у меня туда сын-геолог в командировку уехал.

— Выпишите меня, — прошептал Вова, вернувшись в собственное тело, — я уже здоров.

— Быстрее повернись, я сказала! Тоже мне, герой! Выпишите меня! — передразнила Вову Кондратьева. — А вот не выпишу! Марш домой — болеть! Вон! Через три дня выпишу. Умник! В Латинской Америке людей убивают, в Манагве тонтон-макуты с цереушниками погромы устраивают, а он голову мне тут морочит — здоров!

За дверью Вову спросили: «Мужик, ты че так долго?»

— Она меня осматривала.

— Иди ты! Ты че, больной?

— Не ссы. Здоров как бык.

И пошел домой. Болеть дальше.

Сергей КАРДО

____

Вот собственно на сегодня и все. Но — на сегодня. Продолжение про миниатюры следует. Поскольку мы сегодня лишь прикоснулись. Там еще много есть о чем поговорить. В первую очередь вспомним о том, что Игорь предложил попрактиковаться. Вот и жду ваши опыты в жанре «миниатюра». Желательно — свежее, написанное специально. Да и сам попробую. Так что — до встречи.

Л.К.