Dixi

Архив



Литературное объединение «Новые писатели».

Занятие двадцать первое

 

Добрый день всем!

Не знаю, как вам, а мне все интересней.

Как в любом серьезном деле, стоит только начать, втягиваешься не по-детски.

Мы продолжаем тему, которая поначалу казалась совсем простой и предложена была в качестве разминки. Но не тут-то было. Похоже, нам понадобятся некоторые усилия, чтобы, естественно или силовым методом, перейти этот виртуальный Рубикон, которым стал для нас жанр литературной миниатюры.

Впрочем, напомню о чем, собственно, речь.

На предыдущем занятии мы, продолжив разговор о миниатюре, решили рассмотреть предложенные тексты Юрий Гончаренко в контексте их соответствия жанру.

Вот и приступим.

 

 

Рената ЮРЬЕВА

ЗАМЕТКИ ДИЛЕТАНТА

 

Сложное задание — определить жанр предложенных произведений. Для меня сложно, ибо в голове моей так и не сложился четкий портрет миниатюры. Какие-то эскизы, оттенки, отзвуки, намеки… общий ореол… но самого портрета, увы, нет. И чем больше читала, тем больше путались мысли… Наверное, виной опять-таки стереотип, требующий четких критериев, как это есть в других, и потому несложно определяемых жанрах. В миниатюре же усвоила на «отлично» только один критерий — краткость. И, облегченно вздохнув, сразу увидела, что по данному критерию все произведения Юрия Гончаренко безусловно миниатюры!

А потом так успешно начатый анализ застопорился, именно из-за непонимания, чем мотивировать свое восприятие текстов. И тогда, как всегда, решила положиться на интуицию и внутренне ощущение (которое, увы, не всегда поддается словесному выражению). И первое впечатление было: не миниатюра.

Я сразу хочу оговориться, Юрий, что это ни в коем случае не критика! Это попытка объяснить свои ощущения; если удастся, описать свое эфемерное осознание этого жанра исходя не из понимания его, а из своих ощущений. Так вот, они, эти самые ощущения, позволили мне, прежде всего, проникнуться силой слова, которое звучит в произведениях.

«Бесы».

Всегда питала слабость к окольцованным приемам, где конец венчается началом.

«Милость».

«Милосердие сильнее наказания! Добро сильнее зла! Ведь, Господи! — всё это так просто! Всё это лежит на поверхности, не за семью печатями, только протяни руку!.. Но... опускается протянутая было рука, словно свинцом наливаясь... не можем... не в силах через себя переступить, через гордое своё «Я» ... А, казалось бы, нужно так мало...» — просто очень хорошо! Как в смысловом, так и в художественном планах.

«Зло».

Пожалуй, более всего, пришлось по душе.

«Сотня шагов».

Развернутый афоризм.

«Довольно крови!»

Очень интересное и многообещающее начало, продолжения которого мне не хватило.

Но!.. Я не знаю, существует ли такой жанр, как Откровения, но я бы именно так назвала первые два миниатюры. Исповедь… дневник… откровения… кусочек эссе… Для миниатюры мне все-таки не хватило в моем понимании какого-то развития, сюжета. Да, вот так, через запятую. Потому и обрадовалась такой завязке последнего произведения, но и там все свелось к размышлениям, вопросам.

Всё это я ощутила при первом же чтении, но оттягивала момент написания именно из боязни ошибиться. Но вот и сейчас, перечитав, осталась при своем мнении. Знаю, что это очень субъективное мнение, в общем-то дилетанта, а потому надеюсь на вашу снисходительность.

 

 

 

Игорь КОСАРКИН

Сам себе дирижёр

 

Добрый день, друзья!

Занятная беседа получилась на прошлых воскресных посиделках. С полемическим оттенком.

Одно из главных удивительных свойств человеческой природы — страсть к свершению открытия. Когнитивный посыл разума — движущая сила всей продуктивной или контрпродуктивной деятельности людей. Прежде всего поиск нового, неизведанного, ранее неисследованного. Или как альтернатива глубокий анализ, изучение уже знакомых явлений, вещей в попытке раскрыть детали, прежде невидимые и непонятные. И основная задача исследователя (а если исследование проводится ещё и опытным путём, как в литобъединении, то — наблюдателя, так в науке характеризуют участника опыта, на восприятиях, ощущениях, наблюдениях которого строится аналитический прогноз, делаются выводы, формируются теории, строятся формулы) — не изобрести в очередной раз велосипед, внеся или удалив уже ставшие естественными и необходимыми конструктивные элементы ради показушного новаторства. Например, убрав сиденье. Согласитесь, езда на таком велосипеде для испытуемого будет несколько некомфортна. Но публику он потешит изрядно.

К счастью, ни мне, ни кому-либо из участников литобъединения такое «открытие» не грозит. Суть в том, что мы прикоснулись к явлению, фактически досконально не изученному (да и вообще, возможно ли его изучить объективно?), хотя немало авторов с горячей самоуверенностью подпишутся под тем, что достоверно знают, что такое литературная миниатюра. В действительности не знает толком никто. Что открывает нам широкое поле для дискуссии. Причём, она может длиться бесконечно, поскольку каждый будет и прав, и не прав одновременно. Соответственно, двойственность полемического состояния делает спор или дискуссию «историей с продолжением». Поскольку у каждого автора, имеющего собственное представление о литературных формах и жанрах, обязательно найдётся антагонист. И не один. И знаете, на мой взгляд, это хорошо.

Прочитав суждения авторов, меня искренне порадовала разносторонность видения литературной миниатюры. Потому что единообразное понимание было бы в корне не верным. По одной простой причине — литературная миниатюра в российском литературоведении не имеет статуса. Своей чётко определённой роли, места в призрачной научной картотеке. Собственно, прибегнув к словарям, никто не нашёл и единодушного мнения их составителей, однотипно сформированного определения, а выбрал то, которое ближе его собственному пониманию. Ведь так, друзья?

Замечательно, что никто не спел в унисон, когда высказывал, что он сам понимает под миниатюрой в литературе. Близость взглядов на миниатюру Сергея Кардо, Леонида Кузнецова и Ренаты Юрьевой зрима. Но так же зримы и расхождения. Каждый в итоге сказал исключительно своё слово. Дал нам на рассмотрение своё суждение.

Литература — не точная наука. Она основана на духовных, а не математических или физических принципах. Соответственно, не желательно, чтобы литературное объединение вдруг превратилось бы в слаженно поющий Венский хор мальчиков (и девочек). Не желательно одним непреложным обстоятельством — объединение литературное. И в нём звучат слова не просто читателей — авторов. Которые, априори, исходя из всех древних или сформированных относительно недавно литературных традиций, должны быть индивидуальны. Ещё лучше — уникальны. В творчестве — прежде всего. Каждый автор — сам себе дирижёр. И только он дирижирует своим «оркестром» при стихосложении или написании прозаического произведения, публицистики, состоящим из СВОЕГО сложившегося мировоззрения, СОБСТВЕННЫХ суждений и взглядов на всю жизнедеятельность человека (включая, разумеется, и литературу), своих мыслей, личного опыта. И, слава Богу, имеет право свободно говорить, не оглядываясь на стоящего за спиной цензора. В итоге, так сложилось, автор самостоятельно объявляет форму и жанр созданного им произведения. А уж оценочные характеристики произведению впоследствии присвоят критики, рецензенты, литературоведы, читатели. Причём, все они будут разниться от одного к другому. Ввиду очень немаловажного фактора. Литературное произведение способно мимикрировать.

Вспомним наблюдателя в эксперименте по физике. Аналогичные метаморфозы происходят с литературным произведением. То есть, форма и жанр начинают меняться в оценочных критериях относительно занимаемой позиции наблюдателя (в нашем случае — читателя или специалистов в области литературы). Ключевую роль играет угол зрения, а также местоположение наблюдаемого объекта. Таким углом зрения окажется личное мнение читателя, а местоположением объекта — сам автор (влияние нематериальных «катализаторов», таких как степень его известности, признания и тому подобное) и уровень общественного внимания к его произведению. Только, в отличие от естественных наук, результат нельзя будет объективно закрепить выведенной формулой, так как все процессы, изучаемые естественными научными дисциплинами (математикой, физикой, химией, биологией и иже с ними), облекаются в устойчивую форму. Результат же литературного исследования будет субъективным. Литературоведение — гуманитарная наука. На практике что это значит? Зависимость от человека, проводящего исследование. У другого человека конечный результат будет иной, поскольку он не закреплён подтверждающей или опровергающей мнение оппонента формулой, например, соединения водорода и кислорода, образующего воду. И если все процессы мироздания могут спокойно происходить и без участия человека, то литература основывается на человеке, является плодом деятельности человека и исчезнет ровно тогда, когда исчезнет человек.

Ещё о субъективизме в литературе. То, что литература по своему содержанию и способу подачи читателю разнится от этноса к этносу, знают и понимают все. Влияние национальных культурных традиций неоспоримо. Такая же ситуация исторически сложилась и в литературоведении как науке. И отечественное литературоведение совсем не одно и то же, что, к примеру, литературоведение в Англии, Германии... Любой другой стране. Взаимопроникновение культур имеет значение для литературы, привносит новые формы и жанры, но костяк — национальная самоидентификация, образующая особенности, присущие литературе именно того или иного народа — остается почти неизменным. К чему я клоню? К тому, что авторы редко задумываются над тем, соотносятся ли их представления о формах и жанрах собственных произведений с представлениями авторов-энциклопедистов. И насколько незыблемы эти представления.

К подобным размышлениям меня подтолкнул Леонид Кузнецов, когда удивился тому, что вынужден вдруг оказался прибегнуть к помощи СЛТ, так как до этого всерьёз не задумывался над литературоведческим определением «Миниатюра». Я, кстати, тоже. И попытался восполнить пробелы в знаниях. Но чем больше я вникаю в литературоведческие термины, понятия, определения, тем больше убеждаюсь, что всё, преподнесённое в учебниках, словарях и энциклопедиях — условно. И не погрешу против истины, сказав, что большинство авторов не знакомо даже с этими условностями, поскольку думают (именно думают), что знают, что такое миниатюра, рассказ, новелла, повесть, роман и без изучения, выражаясь словами Леонида Кузнецова, «литературоведческих шедевров». То есть авторы, просто опираясь на всё ранее прочитанное ими у других писателей, а также руководствуясь собственной интуицией или литературоведческими знаниями сами строят выводы о своём произведении, в том числе и о том, какой формы и какого жанра произведение они создали.

И… регулярно попадают впросак. С точки зрения специалистов, которые тоже, мягко говоря, не всегда корректны в своих оценках.

 К примеру, почти все уверены, что знают, что такое повесть. Ну, и?..

 

Моё мнение — никто не знает, что такое повесть. И в чём заключается разница между рассказом и повестью. Размером текста? Ну-ну... Причём, и для рассказа, и для повести есть литературоведческое раскрытие терминов. Так же как для новеллы или романа. С романом всё более или менее ясно, но отвечать за точность определений рассказа, новеллы, повести не берутся даже литературоведы. Часто наталкиваешься на оговорки об условностях терминологии, её зыбкости.

Так что считать повестью, а что рассказом? Михаил Веллер как-то заявил в ответ на подобный вопрос: «До сорока страниц — рассказ, после сорока страниц — повесть». Но это критерий количественный, и опять же — условный. Есть повести размером менее рассказа. И существуют рассказы длиннее, чем повесть. Получается, для повести, как в сексе, размер не имеет значения. Тогда — что? Что отличает повесть от рассказа?

Я ниже приведу энциклопедические и литературоведческие определения. Если вы их не знаете, поверьте, узнав, вы так и останетесь с вопросами в голове. То есть, не зная определений, у вас есть один вопрос, но прочитав их — из разных источников, — у вас возникнет этих вопросов гораздо больше.

Пример такого литературоведческого диссонанса — рассказ Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Литературоведы лбы расшибли, но не пришли к единодушному мнению. Одни утверждают, что это повесть. И апеллируют к лекалам словарей. Другие — что рассказ. И тоже указуют на словари. Но, как я говорил выше, прочитав определения, вы ещё больше запутаетесь в почти эфемерной невнятности расшифровки терминов.

Чуть подолью масла в огонь. Повесть как жанр — исключительно русское явление. На ум многим придёт тут же «Повесть временных лет» монаха Нестора. Этимологически мы можем разобрать слово «повесть», выжав определённый смысл из древнего русского слова — «поведать». Рассказать, выражаясь современным языком, кому-то что-либо. Донести некую информацию до собеседника. Но этимологический разбор не даёт таки опять нам понимания разницы между рассказом и повестью. Или «Слово о полку Игореве». Литературоведы характеризуют древнерусское произведение кто во что горазд. Кто приписывает ему жанр повести, кто поэмы... И вообще, что за жанр — «Слово»? Наиболее мудрые предпочитают характеризовать «Слово о полку Игореве» как произведение, отличающееся уникальным жанровым своеобразием, не имеющем литературных аналогов, либо эти аналоги утрачены, сочетающее в себе черты книжного слова и эпического произведения. И всё. Больше ни гу-гу. Примерно такая же ситуация с повестью. Кто между делом успел прочитать определение повести как жанра, предполагаю, начинают меня понимать. Как? Легче стало? Не думаю.

Итак, в иностранной литературе не существует такого жанра как повесть. В англоязычной терминологии существует понятие большого рассказа и короткого романа.

Жанрово именно как короткий роман читателю в США и был преподнесён рассказ Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Ещё два интересных жанра: «рассказ» и «новелла». В отечественном литературоведении эти два жанра разделены терминологией, обособлены друг от друга, хотя разница терминологий тоже призрачна. В иностранной литературе новелла то отождествляется с коротким рассказом, то с романом (противопоставляются несоразмерные в количественном и качественном критериях вещи). При этом единства понимания нет и у иностранных писателей, и у литературоведов. Точь-в-точь как в нашем многообразном и противоречивом литературоведческом «паноптикуме».

Как итог, повторюсь, автор сам заявляет жанровую принадлежность произведения. Понятно, что никто в здравом уме не причислит роман к миниатюре или рассказу. Тем более, что критерии романа определены достаточно доходчиво. В остальном... Если единожды Александр Исаевич назвал «Один день Ивана Денисовича» рассказом, несмотря на всю полемику литературоведов, нам остаётся либо принимать это жанровое определение автора как неизменяемую данность, либо, уподобившись литературоведам, наблюдать за мимикрией произведения, поддавшись собственным умозаключениям о том, что указанное произведение является повестью. Что собственно и было сделано редакцией журнала «Новый мир», видимо для весомости, при публикации рассказа в № 11 в 1962 году.

Теперь вернусь к повести. Точнее, её терминологическому определению.

 

Итак, повесть по словарю Ефремовой:

Повесть:

1. Рассказ о последовательном ходе событий.

2. Литературное художественное повествовательное произведение, занимающее промежуточное место между рассказом и романом.

 

Повесть в «Энциклопедическом словаре»:

Повесть — прозаический жанр неустойчивого объёма (преимущественно среднего между романом и рассказом), тяготеющий к хроникальному сюжету, воспроизводящему естественное течение жизни. Лишённый интриги сюжет сосредоточен вокруг главного героя, личность и судьба которого раскрываются в пределах немногих событий — эпизодов («Вешние воды» И.С. Тургенева, «Один день Ивана Денисовича» А.И. Солженицына, «Старик и море» Э. Хемингуэя).

 

Круто!

В первом случае повесть — это «рассказ о последовательном ходе событий» и «промежуточное место между рассказом и романом».

Во втором случае составители вообще всё смешали. Ничтоже сумняшеся автоматом причислили рассказ А.И. Солженицина к повести. Сюда же впихнули и короткий роман «Старик и море» Э. Хемингуэя, даже не заморачиваясь на том, что понятия повести в англоязычной литературе не существует, что в русском варианте наличествует классификация произведения, присвоенная переводчиком отечественного издательства, опиравшегося на существующие литературоведческие аналогии. При этом, оказывается, повесть лишена интриги, воспроизводит естественное течение жизни (вероятно, фантастическая повесть или повесть-хоррор тоже воспроизводят естественное течение жизни?).

 

«Большая советская энциклопедия» снабжена более содержательной статьёй:

«Повесть (англ. tale, франц. nouvelle, histoire, нем. Geschichte, Erzähiung) — одна из эпических жанровых форм художественной литературы; её понимание исторически изменялось. Первоначально, в истории древней рус. литературы, термин «П.» применяли для обозначения прозаических (а иногда и стихотворных) произведений, не обладающих ярко выраженной экспрессивностью художественной речи («Повесть о разорении Рязани Батыем», повесть о Петре и Февронии, «Повесть о Фроле Скобееве»; см. Повести древнерусские) и вне зависимости от их жанрового содержания; все они невелики по объёму. В середине 18 в., когда русскими писателями был усвоен термин «роман», жанровые обозначения прозаического произведения потеряли чёткость: произведения, близкие по объёму, назывались по-разному (Ф.А. Эмин назвал своего «Мирамонда» романом, а М.М. Херасков своего «Полидора» — П.). После Н.М. Карамзина П. осознавалась уже как прозаические произведения сравнительно малого, а роман — как большого объёма (А.С. Пушкин выпускает «Повести Белкина», но называет романом «Капитанскую дочку»). В 1835 г. В.Г. Белинский даёт этому различию общее определение: он называет П. «распавшимся на части... романом», «главой, вырванной из романа». С 1840-х гг., когда стало появляться особенно много совсем небольших по объёму прозаических произведений — рассказов (часто «очеркового» склада), понятие «рассказ» заняло своё особое место в той же шкале обозначений. Постепенно сложилось устойчивое теоретическое представление: «рассказ» — малая форма эпической прозы, «повесть» — её средняя форма, «роман» — большая. Оно преобладает и доныне. Однако ещё В.Г. Белинский заметил, что «форма» повести «может вместить в себя» и «лёгкий очерк нравов», «саркастическую насмешку над человеком и обществом», но и «глубокое таинство души», «жестокую игру страстей». Иначе говоря, в прозаических произведениях одного и того же — пусть «среднего» — объёма может быть раскрыто различное жанровое содержание: или нравоописательное («насмешка над человеком и обществом»), или романическое («таинство души», «игра страстей»). А возможно и третье — содержание героическое (столкновение общественных сил). Так, в творчестве Н.В. Гоголя есть «повести» трёх разновидностей жанрового содержания: «Повесть о том, как поссорились...» — «Портрет» — «Тарас Бульба». В творчестве А.П. Чехова есть такие «повести», которые по существу являются небольшими (средними по объёму текста) романами («Три года», «Моя жизнь»). С другой стороны, иногда даже и большие сюжетные стихотворные произведения — эпические «поэмы», не имеющие возвышенной направленности, называют «повестями», что ещё более запутывает терминологию. Очевидно, существующая жанровая терминология нуждается в пересмотре и уточнении».

Г. Н. Поспелов. Большая советская энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия 1969–1978.

 

Итак, одновременно в статье БСЭ говорится об «устойчивом теоретическом представлении» повести и тут же «теоретическое представление» ставится под сомнение. Автор статьи утверждает о необходимости пересмотра и уточнения жанровой терминологии. Ключевые противоречия в статье в БСЭ я выделил курсивом. Кому-то что-то стало более понятно? Не уверен.

Откровенно смутило начало статьи. Автор просто сливает термин «повесть» с иностранными терминами: английским tale, французскими nouvelle, histoire, немецкими Geschichte, Erzähiung, не сочтя необходимым представить объяснение, что в иностранной литературе отсутствует жанр «повесть», а указанные иностранные литературные термины являются лишь предпочитаемыми аналогами, при этом привязка к приводимой терминологии формальна.

 

Трактовку повести предлагает уже знакомый нам «Словарь литературных терминов», причём, при рассмотрении термина «повесть» одновременно речь ведётся о новелле. Поэтому я не привожу отдельно трактовку жанра «новелла» в понимании отечественного литературоведения. Упоминается противоречивость понимания жанра «повесть». Статья в СЛТ достаточно объёмна, но заслуживает того, чтобы привести её полностью. В том числе и для того, чтобы далее не концентрировать внимание на не менее известной нам «Литературной энциклопедии», так как при разности в раскрытии термина «повесть» общий смысл идентичен. А также ради попутного рассмотрения такого эпического жанра, как «новелла».

 

Словарь литературных терминов:

«ПОВЕСТЬ — род эпической поэзии, в русском литературном обиходе противопоставляемый обычно роману, как более крупному жанру, и рассказу, как жанру меньшему по объему. Однако применение этих трех наименований у отдельных писателей настолько разнообразно и даже случайно, что приурочить каждое из них, как точные терминологические обозначения, к определенным эпическим жанрам крайне затруднительно. Пушкин называет повестями как «Дубровского» и «Капитанскую Дочку», которые легко могут быть, отнесены к романам, так и коротенького «Гробовщика», входящего в цикл «Повестей Белкина». «Рудина» мы привыкли рассматривать как роман, и в числе шести романов фигурирует он в собрании сочинений Тургенева, но в издании 1856 г. он включен самим автором в состав «Повестей и рассказов». Своему «Вечному мужу» Достоевский дает подзаголовок «рассказ», между тем, как более короткие произведения он называет «повестями» («Хозяйка», «Слабое сердце», «Крокодил») и даже романами («Бедные люди», «Белые ночи»). Таким образом, дифференцировать термины, равно как и жанры, ими обозначаемые, только по литературной традиции, с ними связанной, не удается. И все же есть полное основание для установления внутренних границ в пределах родового понятия, подразумеваемого за всеми этими наименованиями. Легче обособляется от понятия повести роман (потому уже, что это термин международный), и о нем см. особую статью. Что же касается других эпических жанров, к которым хотя бы расширительно можно приурочивать понятии повести, то о них удобнее говорить вместе в настоящей статье. Наше слово «повесть» не имеет точного соответствия в других языках. Ближе всего к нему подходит немецкая «Geschichte», употребляемая также очень распространительно. Современный французский «conte» (помимо соответствия своего в определенных случаях нашей «сказке»), ближе передает наше слово рассказ, ибо под «conte» современный француз никогда не разумеет, напр., романа. Напротив, в средние века как «conte» обозначали постоянно и большие эпические произведения (напр., «Повесть о Граале» — «Conte del Graal»). Не меньшая спутанность словоупотребления связана и с термином «новелла». В итальянском, французском, немецком языках под словами «novella», «nouvelle», «Novelle», как и у нас под «новеллой», разумеют своего рода короткий рассказ. Напротив, соответствующее слово английского языка «novel» обычно означает роман, а рассказ, или новеллу англичане именуют «tale» или по просту «short story», т.-е. краткая повесть. В виду расплывчатости нашего термина «повесть», и виду того, что одной своей гранью понятие «повести» почти сливается с понятием «романа», с которым в поэтике связано все-таки более или менее определенное содержание, удобным представляется наметить прежде всего жанровые признаки для понятия противоположного, так сказать, полярного роману, обозначив его как «рассказ», или «новеллу». Под повестью же можно разуметь те промежуточные жанры, которые не подойдут точно ни к роману, ни к новелле. Тому есть и принципиальные основания. Дело в том, что внутренние границы в этой области никогда не могут быть с полной четкостью установлены: один жанр слишком родствен другому и слишком легко переходит в другой. А в таком случае целесообразно исходить от крайних пунктов, направляясь к середине, а не наоборот, ибо только так мы достигнем наибольшей отчетливости. Из двух слов «рассказ» и «новелла», как термин, предпочтительнее употреблять второе, уже в силу того, что с ним в нашем языке связано меньшее разнообразие значений, да за последние годы в научный обиход теоретической поэтики именно это слово вошло как технический термин. И на западе теория повести направляется по двум главным руслам: теории романа и теории новеллы. Попытка определить новеллу только по внешним размерам не достигает цели. Такое внешне-количественное определение дал Эдгар По, ограничивая срок прочтения новеллы пределами «от получаса до одного или до двух часов». Более приемлемым является преобразование этой формулы у W. H. Hudsona (An Introduction to the study of Literature. London 1915), именно, что новелла (short story) должна быть легко прочитана «в один присест» (at a single sitting). Но сам Hudson считает, что этого признака недостаточно. Насколько новелла отличается от романа по длине, настолько она должна быть отличаема от него по своей теме, плану, строению, одним словом по содержанию и по композиции. Определение новеллы со стороны содержания, ставшее классическим, записано Эккерманом со слов Гете: новелла есть рассказ об одном необычайном происшествии («Was ist eine Novelle anders als eine sich ereignete unerhörte Begebenheit?») Развивая это определение новеллы, как повествования об изолированном и законченном в себе событии, Шпильгаген выдвигает еще тот признак, что новелла имеет дело с уже сложившимися, готовыми характерами; сцеплением обстоятельств они приводятся к конфликту, в котором принуждены обнаружить свою сущность. Нетрудно видеть, что и такие характеристики не исчерпывают существа предмета. Не только необычайное, но и заурядное происшествие может с успехом быть положено в основу новеллы, как мы это видим, напр., у Чехова, а иногда и у Мопассана, этих мастеров современной новеллы; с другой стороны, очевидно, что и новелла допускает известное развитие характеров, т.-е. конфликт, о котором говорит Шпильгаген, не только может быть вызван уже определившимися характерами, но и в свою очередь повлиять на их преобразование, на их развитие. (Ср. хотя бы такую несомненную новеллу, как «Станционный смотритель» Пушкина). В связи с подобного рода соображениями определение новеллы переносили в другую плоскость. Так, Мюллер-Фрейенфельс («Поэтика», русский перевод вышел в Харькове в 1923 г.) ищет сущность стилистического различия между романом и новеллой в способе изложения, передачи (Art des Vortrags). Новелле присущ совсем иной темп, иной ритм, иной размер, чем роману. Роман расчитан на книжное чтение, новелла гораздо более приспособлена для устного рассказывания, или, по крайней мере, для прочтения вслух. Уже то, что новеллисты часто вводят в повествование рассказчика, в уста которому вкладывают главный рассказ, показывает, что новелла и по сию пору не потеряла связи с изустным повествованием. Напротив, романы часто излагаются в форме дневников, писем, хроник, словом в форме написанного, а не произнесенного. Отсюда выводятся и нормы новеллы, как требования ее воображаемых слушателей: сжатость композиции, быстрый темп, напряженность действия. Все это сближает новеллу, гораздо более чем роман, с драмой. И, действительно, новеллы гораздо легче поддаются драматической обработке, нежели романы. (Ср., напр., шекспировские драмы, сюжеты которых заимствованы из новелл). Подобную же близость новеллы к драме устанавливает и теоретик современного германского неоклассицизма Пауль Эрнст в своей статье о технике новеллы. Существеннейшим элементом в новелле, как и в драме, является ее строение, композиция (Aufbau). Роман есть полуискусство (Halbkunst), драма — полное искусство (Vollkunst), такова же и новелла. Роман допускает разного рода отступления, новелла должна быть сжатой, напряженной, концентрированной. Все эти определения, которые можно было бы умножить и целым рядом других, колеблются между рассмотрением новеллы, как художественной нормы, с двух основных точек зрения. Одни отправляются от ограничения понятия новеллы по материальным признакам, по признакам особенностей ее содержания, темы, сюжета, другие — от ограничения по признакам формальным, стилистическим. Но если стилистические особенности и дают более твердую почву для жанрового определения, то это не значит, что следует вообще игнорировать и вопрос о специфичности новелльного содержания. В самом деле, сюжет, который кладется в основание новеллы, как всякий поэтический материал, заключает в себе уже сам некоторые формальные особенности, которые могут воздействовать на новеллистическое преобразование этого материала и даже определять стилистическую структуру того или иного вида новеллы. Полная характеристика и определение новеллы должны говорить о материально-формальном единстве в ней. Может быть, слишком общим определением новеллы, но широко применимым, было бы такое: краткая органическая повесть. Краткость и указывает на внешние размеры, которые все-таки вовсе устранять не приходится, но в сочетании с требованием органичности понятие краткости ведет к требованию внутренней экономии в привлечении и обработке повествовательного материала. Другими словами: компоненты (т.-е. составные элементы композиции) новеллы должны быть все функционально связаны с ее единым органическим ядром. Содержание новеллы может группироваться прежде всего вокруг единого события, происшествия, приключения, независимо от степени его «необычайности»; но также и единство психологического порядка, характера, или характеров, независимо от того, что эти характеры, готовы ли, неизменные, или же развивающиеся на протяжении новеллы, может лежать в основе ее композиции. Первый тип новеллы можно в общем охарактеризовать, как новеллу приключения, авантюрную новеллу. Это — исконный, «классический» тип, из которого исходил и Гете в своем определении. Его, по преимуществу, мы наблюдаем в средние века и в новелле эпохи Возрождения. Таковы, в большинстве своем, новеллы Декамерона. Примером такой новеллы в чистом виде у нас может служить хотя бы пушкинская «Метель». Второй тип новеллы также очень обще можно охарактеризовать, как психологическую новеллу. Уже «Гризельда» Боккаччио подходит под это определение. Авантюрный элемент здесь подчинен психологическому. Если «приключение» играет и здесь большую роль, то оно все-таки служит иному началу, которое и организует новеллу: в «приключении» обнаруживается личность, характер героя, или героини, что и составляет главный интерес повествования. Таковы в «Повестях Белкина» уже упомянутые «Станционный смотритель» и «Гробовщик». В современной новелле редко удается строго дифференцировать оба жанра. Занимательный рассказ редко обходится без психологической характеристики, и обратно, одна характеристика без обнаружения ее в действии, в поступке, в событии еще не создает новеллы (как, напр., большая часть рассказов в «Записках охотника»). Исследуя новеллу, нам прежде всего и приходится рассматривать в ней взаимоотношение между тем и другим началом. Так, если у Мопассана мы очень часто наблюдаем авантюрность в композиции его новелл, то у нашего Чехова обычно перевешивают психологические компоненты. У Пушкина в «Выстреле», в «Пиковой даме» оба начала находятся в органическом равновесии. Обращаясь теперь к жанру «повести», как промежуточному между новеллой и романом, можно сказать, что в эту группу следует относить те повествовательные произведения, в которых, с одной стороны, не обнаруживается полного объединения всех компонентов вокруг единого органического центра, а с другой стороны, нет и широкого развития сюжета, при котором повествование сосредоточивается не на одном центральном событии, но на целом ряде событий, переживаемых одним или несколькими персонажами и охватывающих, если не всю, то значительнейшую часть жизни героя, а часто и нескольких героев (как в «Войне и мире», «Анне Карениной», «Бесах», «Братьях Карамазовых» и др.). Устанавливать нормы композиции для повести поэтому гораздо труднее, да и принципиально не имеет смысла. Повесть — наиболее свободный и наименее ответственный эпический жанр, и потому она получила такое распространение в новое время. Роман требует глубокого знания жизни, жизненного опыта и широкой творческой интуиции, новелла требует особого мастерства техники, это — артистическая форма творчества par excellence. Но это не значит, что повесть не подлежит эстетическому обследованию. Ее композиция и стиль могут представлять не мало характерных, индивидуальных и типических черт. Она есть также предмет ведения поэтики. Но только изучать повесть, как художественный жанр, нам всегда приходится, исходя из тех норм, какие могут быть установлены для романа и для новеллы. В сочетании и преобразовании этих противоположных (полярных) норм и состоит специфичность повести, как особого жанра. Мастером повести в русской литературе должен считаться Тургенев со своими шедеврами: «Фаустом», «Первой любовью», «Вешними водами».

М. Петровский. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. — М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель Под ред. Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского 1925.

 

Каково? Ключевые и наиболее интересные моменты я выделил курсивом. Настоящая статья мне ещё интересна и тем, что, указывая на противоречия в понимании повести или новеллы, сама в себе содержит множество собственных противоречий. Например:

1. Автор справедливо указывает на то, что слово «повесть» не имеет точного языкового соответствия в зарубежной литературе. Поэтому фактически «притянул за уши», привёл в качестве «расширительной» аналогии немецкий термин «Geschichte», французские термины «conte» и «nouvelle», итальянский, немецкий и английский термины «novella», «Novelle», «novel», а также англоязычные литературные термины «tale» или «short story», хотя сам же абстрагировал французское понятие термина «новелла» от английского. И перешёл попросту к вольному толкованию иностранных значений, фактически взаимоувязав сначала «новеллу» с «повестью», а затем объявил термин «повесть» промежуточным звеном между терминами «новелла» и «роман», создав ещё больший сумбур в толковании.

Показатели такого вольного толкования: автор пишет, что «Современный французский «conte» (помимо соответствия своего в определенных случаях нашей «сказке»), ближе передает наше слово рассказ, ибо под «conte» современный француз никогда не разумеет, напр., романа. Напротив, в средние века как «conte» обозначали постоянно и большие эпические произведения (напр., «Повесть о Граале» — «Conte del Graal»). Французский термин «conte» больше соответствует жанру рассказа или сказки, но перевод названия средневекового французского произведения «Conte del Graal» как «Повесть о Граале» излишне свободный, хотя правильно было бы «Сказание о Граале», отталкиваясь от исходного французского термина. Почему именно «сказание», поясню ниже.

Ещё один показатель уже продемонстрирован на английской терминологии: «Напротив, соответствующее слово английского языка «novel» обычно означает роман, а рассказ или новеллу англичане именуют «tale» или попросту «short story», т.-е. краткая повесть». Дословно «short story» — короткая история. В другой транскрипции — рассказ. Почему вдруг «повесть»? Ведь сам же автор статьи в начале статьи указывает, что аналогии слову «повесть» в иностранных языках отсутствуют. К чему такой литературоведческий мазохизм при попытке хоть как-то объяснить литературное значение жанра повести? Да ещё на примерах зарубежной терминологии, вообще не имеющей такого жанра как «повесть». Тем более что далее автор статьи полностью уходит от повести, ударившись в рассуждения о новелле, вспомнив о ней как уже о промежуточном звене между новеллой и романом под занавес толкования. Конкретики данное пространное определение не дало ни на йоту. Зато безответных вопросов породило множество.

2. Цитирую дословно: «Из двух слов «рассказ» и «новелла» как термин предпочтительнее употреблять второе, уже в силу того, что с ним в нашем языке связано меньшее разнообразие значений, да за последние годы в научный обиход теоретической поэтики именно это слово вошло как технический термин. И на западе теория повести направляется по двум главным руслам: теории романа и теории новеллы». Какая «теория повести» может быть на западе, если слово «повесть» вообще не употребляется в иностранной литературе? Скорее теория новеллы, как промежуточного звена между романом и рассказом, по английской вариации.

3. В контексте определений термина «новелла» есть существенная разница его понимания во французской, итальянской и немецкой литературе относительно литературы английской. Здесь мы сталкиваемся с литературоведческой инверсией. Ведь в отечественной литературе жанр «новелла» тождественен французскому, итальянскому и немецкому понятиям, т.е. короткий рассказ с присущими жанровыми тонкостями. В то время, как в английском варианте под «новеллой» подразумевают чаще роман нежели эпическое произведение малой формы.

Теперь об особенностях перевода. В частности, почему я считаю правильным «Сказание о Граале», а не «Повесть о Граале». На мой взгляд, если приводятся примеры из иностранной литературы, то для точности необходимо применять дословный перевод, а не произвольный. Если в русском языке отсутствуют словарные аналогии, то проводить заимствование жанра с его оригинальным иностранным наименованием, как например хокку.

С другой стороны, мне искренне непонятна попытка автора дать определение сугубо русскому жанру через расширительные толкования зарубежных литературных терминов. Здесь, мне кажется, была тенденция «изобрести велосипед» через новацию, а именно рассмотрение загадочного даже для нас самих русского литературного жанра «повесть» через иностранные литературные жанры. Причём на момент написания статьи давно уже заимствованные русской литературой и обладающие обособленными от повести определениями. Вообще, зарубежная литература в плане жанровых заимствований менее гибкая, чем русская. Вам когда-нибудь доводилось видеть книгу на немецком языке, под наименованием которой значилось бы «povest»? Нет? Тогда поздравляю — вас ещё не посещали галлюцинации. Статья в СЛТ ценна тем, что очень хорошо раскрывает понятие «новеллы». И совсем не раскрывает понятие «повести». Невозможно «связать несвязуемое и впихать невпихуемое». Нельзя подгонять факты под версию. Это версия всегда должна строиться на фактах. В этом смысле статья в «Литературной энциклопедии» дана автором более органично, через эволюцию древнего русского литературного жанра от его появления и до 30-х годов прошлого столетия. Напомню, что именно тогда и появилась на свет «Литературная энциклопедия».

Честное слово, уж лучше бы автор статьи в СЛТ попытался сформулировать собственное определение, чем перескакивать с одной расширительной аналогии на другую. Хотя, надо отдать должное, о новелле он написал очень хорошо. Но и здесь остаётся немало места для двусмысленного толкования. Почему, сказано выше.

 

И достаточно «свежее» раскрытие термина «повесть».

Словарь литературоведческих терминов:

«Повесть — средний (между рассказом и романом) эпический жанр, в котором представлен ряд эпизодов из жизни героя (героев). По объёму П. больше рассказа и шире изображает действительность, рисуя цепь эпизодов, составляющих определенный период жизни главного персонажа, в ней больше событий и действующих лиц, однако, в отличие от романа, как правило, одна сюжетная линия».

Словарь литературоведческих терминов С.П. Белокурова, 2005 г.

 

Общий смысл в данном толковании мне видится следующим: «Короче, не парьтесь дамы и господа. Вот вам стол и вот вам стул. Забейте на противоречия. Будьте проще, и к вам потянутся. Всё остальное — побоку»…

 

Я же говорил, что никто не знает, что такое повесть.

Пространное, однако, рассуждение получается. Не ожидал, что разбираясь с определением «литературная миниатюра», откопаю минимум несколько жанров, которые не имеют ясного и лишённого противоречий толкования. К моему удивлению, сюда попадает рождённый в Древней Руси жанр повести. Далеко не новый жанр новеллы (из-за английской казуистики в части его определения). И миниатюра… Кстати, не менее загадочный «зверь» — «альтернативная проза». Надеюсь, у нас ещё представится возможность разглядеть его поближе. Что это — действительно настоящий литературный жанр или форма «отмазки» для тех, кто писать не умеет?..

 

Возвращаюсь к миниатюре. Несмотря на то, что в Западной Европе и России литературная миниатюра появилась достаточно давно — примерно с XVIII века, до сих пор не существует общего единства взглядов на неё. Например, российское литературоведение до сих пор не выделяет миниатюру в самостоятельный жанр, а относит его к краткой литературной форме. Хотя время и потуги авторов постепенно делают своё дело. Так или иначе, но чаша весов постепенно склоняется в сторону того, что жанр укоренится всерьёз и надолго. А критерии, охарактеризованные В. Дынник в СЛТ, авторы (при изучении их работ на литературных интернет-ресурсах), по большей части воспринимают как установленное правило. Тем не менее, есть и другая значительная часть авторов и литературоведов, которые остаются на позициях, оставленных в наследие составителями «Литературной энциклопедии». Соответственно, дуализм взглядов оказывает влияние и на ту, и на другую сторону. Не забыли? Оценочные критерии формируются и видоизменяются в зависимости от занимаемой позиции наблюдателя. Ключевую роль играет угол зрения, а также местоположение объекта.

Что таким образом подразумевает под собой практическое применение? Представим, что одним из преподавателей литературного рецензента был сторонник, почти апологет определения В. Дынник, и он достоверно убедил студентов в правильности расшифровки термина «миниатюра». Тогда все произведения, заявленные писателями как миниатюра, будут получать негативную оценку, а авторы — изрядную порцию «оплеух» за пересечение границ, установленных определением в СЛТ.

Если представить, что критик или рецензент впитали в альма-матер терминологию и концепции «Литературной энциклопедии», то те произведения, которые не пройдут критический барьер в первом случае, свободно проскользнут во втором. Так как «Литературная энциклопедия» фактически не установила строгих рамок для миниатюры.

Существует ещё один момент, мною ранее упомянутый. Большинство авторов довольно смутно представляют себе характеристики жанров, к которым относят свои произведения. Иногда не знают вообще. В итоге строят собственные умозрительные концепции и опираются на них. Попросту продолжают дирижировать личным оркестром. Или, если угодно, постановкой самостоятельного спектакля. А участниками антрепризы становятся читатели. И если автор талантлив, то признание читателем отодвинет от него любые критерии. И автору будет совсем не важно, плохо это или хорошо. Главное — он останется при своём мнении.

Участие в литобъединении дало понимание, насколько сложная и интересная наука — литературоведение. И насколько нелегко специалисту-литературоведу формулировать филигранные критерии литературной терминологии. В конечном итоге он ведь действительно наблюдатель. Чтобы провести системный анализ произведения или целого жанра, он вынужден расставлять воображаемые маркеры, контрольные отметки на многообразном творчестве писателей, чтобы выстроился график, отражающий суть того или иного литературного явления. И как показывает опыт работы с их статьями, очерками в специализированных словарях или энциклопедиях, для того, чтобы заложить будущую научную основу определения очередного жанра, пройдёт очень много времени. Иногда — вся жизнь.

В завершение нашей беседы коснусь работ Юрия Гончаренко, представленных на прошлом занятии. Леонидом Кузнецовым было предложено рассмотреть их с позиции, что из опубликованных текстов является миниатюрой, а что может быть отнесено к другому жанру. О сложности выбора оценочных характеристик я писал. Если исходить из определения миниатюры, которое сформулировано мной, то все. Если ориентироваться на определение Леонида Кузнецова, а также как эталонное — Валентины Дынник, то картина представляется следующая:

 

1. Бесы — на мой взгляд, однозначно миниатюра со всеми присущими атрибутами: драматизм, внешняя завершённость фабулы, масштабный охват, присущий романному произведению, точность построения фраз, объективная возможность виртуального участия читателя в дальнейшем построении сюжета, его расширении. Идея, сюжет легко дают такую возможность. Поэтому и идентифицируется мной как миниатюра.

2. Милость — возникли определённые сомнения из-за концентрации рассуждений главного героя. Короткий рассказ-монолог? Пришлось перечитать несколько раз. Признаюсь — к однозначному выводу так и не пришёл, хотя глобализм идеи наличествует. Как и внешняя завершённость фабулы. Рассказ замечательный. Но жанр для меня остался под вопросом.

3. Зло — при имеющихся внешних атрибутах миниатюры всё же отнесу произведение к афоризму. И, надо сказать, очень хорошему. Нет существенного критерия — масштабный охват, построенный на нескольких фразах, несёт социологический оттенок, публицистичность. Для романного сюжета не хватило художественности.

4. Сотня шагов — безусловная миниатюра. Опять же на мой взгляд. Текст находится в полной гармонии с трактовкой миниатюры в СЛТ.

5. Довольно крови! — оценка жанра балансирует между рассказом-миниатюрой и рассказом-иллюстрацией.

 

Насколько я прав или не прав, думаю существенного значения не имеет. Самое важное — Юрий не только поэт от Бога. Писать прозу ему в литературном анамнезе не противопоказано. Наоборот, надо мобилизоваться и заниматься ею серьёзно. Не теряя драгоценного времени.

До встречи!

 

 

 

Леонид КУЗНЕЦОВ

Коротко

 

            Для начала мое мнение о том, что представляют из себя жанрово тексты Юрия Гончаренко.

            Поскольку я имел наглость дать собственное определение жанра, пусть и основываясь на уже имеющемся, то обойдусь без дополнительных ссылок на чужие дефиниции.

 

            Бесы

            Миниатюра.

Замечательный текст, в котором все очень точно, элегантно и персонифицировано.

Милость

Рассказ-иллюстрация к библейскому «Доколе прощать».

А текст хорош, отформатирован, выверен, умел.

Зло

Афоризм. Есть такой литературный жанр, очень симпатичный и важный.

Сотня шагов

Бесспорно — миниатюра.

Она могла даже содержать всего лишь одно предложение — первое, и все равно оставалась бы миниатюрой со всеми атрибутами жанра. Но все же в представленном виде более точна. То есть речь идет о разной философской наполненности двух — возможного и реального — текстов.

Довольно крови!

Миниатюра.

А каков поворот сюжета, браво!

 

Вслед за Игорем Косаркиным повторю: «Юра, пиши прозаические тексты!» Сколько раз мне приходилось давать авторам этот совет! И никогда я не делал этого с большей надеждой на то, что моему совету последуют.

 

____

 

            При подготовке этого занятия я совершенно не предполагал, что изменю тему следующего. То есть изначально декларировалось, что темой двадцать второго занятия станет рассказ о любви. У нас и вопросник по этому поводу готов… И тексты есть. В изобилии.

Но.

            Ох уж это «но». Всегда путается под ногами… И ведь можно же быть жестко последовательным, ставя всяким «но» препоны в виде железного правила придерживаться назначенной схемы.

Но.

Вот выдержка из письма Ренаты Юрьевой.

«Я вот, знаете, что подумала. Рассказы про любовь — это всегда замечательно, а вот есть прекрасный повод вспомнить еще один редкий жанр, но, как я поняла, снова набирающий силу и популярность. Это «святочный рассказ». Столько прочла об этом, оказывается это тоже полноценный жанр, бывший некогда очень популярным и возвращающий себе былую славу. Тем более я заметила, что наши постоянные авторы очень уж тяготеют именно к некой такой жесткой реальности, мистике...»

 

Так что Новый год, господа литераторы, Рождество, святки… Повод самый что ни на есть. Да и желание женщины. В общем, не будем рассусоливать, а срочно пишем — каждый — святочный рассказ. И желательно под него несколько слов о том, как вы понимаете этот жанр (а то, что это жанр совершенно отдельный, сомнений не вызывает).

Если будет желание, попробуем разобраться — есть ли в жанре «святочный рассказ» нечто особенное (кроме сюжета, завязанного на принципе волшебного решения земной проблемы), или это — поджанр рассказа-иллюстрации.

 

До встречи!

Л.К.

 
html counter