Лизавета ВЕРГЕЛЕС (г.Севастополь, Украина) 

Синтез Иллюзии

Или

Художник в свете Апельсиновой Луны

Зелёный дракон замедлил полёт среди причудливых скал, устало вильнул запылённым хвостом и издал радостный вопль, с разбегу ворвавшись в городскую весну, расцветающую фарфором подснежников, солнечными брызгами нарциссов, хрупкостью гиацинтов и робкими улыбками горожан.

Перрон смело выбежал навстречу утомлённым вагонам, моргающим подслеповатыми после череды тоннелей окнами глаз, и разбросал перед ними рекламные открытки эксклюзивных местных красот: на гладких ладонях по-весеннему хрустальных бухт замерли в ожидании корпуса, мачты и надстройки стальных кораблей. Изумрудные склоны городских холмов покрылись бело-розовой глазурью цветущего миндаля, а прозрачный небосклон был пронизан стрелами ликующих птиц.

Пассажиры, ослеплённые ярким солнцем после свинцовой слякоти, жадно прильнули к вагонным стёклам, предвкушая вкус и аромат настоянного на морском бризе дыхания воспрявших после зимней спячки цветущих горных трав и неярких степных цветов.

Задумчивая светловолосая девушка стояла за спиной крепкой проводницы, в трепетном ожидании встречи репетируя беззаботную улыбку на слегка утомлённом, побледневшем лице.

К обычной дорожной усталости горьким коктейлем присоединилась болезненная лихорадка, приобретённая так некстати в столичных раскисших сугробах. Впрочем, разве бывают болезни кстати? Девушка стыдилась своей болезни, воспринимая телесную немощь как заслуженное наказание за неправильные помыслы и поступки. Она испытывала дискомфорт в преддверии разоблачения – у неё была уверенность, что Помощник видит её насквозь и даже читает её мысли. Нет-нет, никакого криминала – но по Законам Бытия, к соответствию которым она стремилась с помощью Помощника, её поведение оставляло желать лучшего, вылившись в болезнь, которая даётся Свыше, как известно, для размышлений.

Девушка сжимала в руке небольшую ламинированную картинку, покрытую цветными полосками, в надежде, что Образ – так назывался прибор – поможет ей избежать недовольства Помощника. Как правило, Он ничем его не выказывал, но Вета – так звали девушку – улавливала, как радар, тончайшие нюансы его настроения. Она реагировала на колебания его отношения к ней, как струны фортепьяно в руках опытного настройщика на камертон – не задумываясь и не анализируя – ощущая исходящую от него благожелательность и симпатию.

Он казался загадочным и всемогущим, по непонятным причинам снизошедший до неё, обыкновенного земного существа и она неосознанно стремилась навстречу этим флюидам, пребывая в состоянии эйфории после бесед с ним, наполняющих её радостью и любовью к Жизни. Первопричина была в том, что Помощник знал ответы на все вопросы. Часто это были неожиданные нюансы: он видел причинно-следственные связи, скрытые за поворотом событийности. Казалось, Он предвидел всё, что ждёт Вету на перекрёстках судьбы и, как мог, не вмешиваясь, готов был уберечь от подводных камней и течений, – она понимала это на уровне подсознания и бесконечно ему доверяла, невзирая на сомнения Художника.

Художник был готов на всё в этом невидимом соперничестве за привязанность девушки, но она уже расставила для себя акценты в этом треугольнике – и не без помощи Мироздания.

Эта история началась запоздалой южной зимой. На тот момент Художник уже виртуозно владел Образом, демонстрировал друзьям и знакомым его удивительные свойства изменять вкус еды, напитков и сигарет, снимать различного рода локальные боли и прочие нехитрые фокусы. Например, с аквариумными рыбками и птичками, которых притягивало  к Образу как магнитом.

Природа не рассуждает, не полемизирует, не раздумывает, а бессознательно тянется к свету, солнцу и добру. Прилюдно он умалчивал о возможном воздействии Образа на человека, на его подсознание и ментальность: тайком, взахлёб открывая для себя всё новые и новые горизонты общения с Биорезонансной Технологией – так Образ именовал Помощник – и погружаясь в глубины непознанных миров.

Процесс вышел из-под  контроля и обрушился на него лавиной страстей, казалось уснувших в его долговязом, небрежно-отрешённом облике эстетствующего мыслителя. Бесстрастный, ироничный на гране снобизма, он был сражён этой необузданной лавиной, омыт – умыт белым-белым снегом, очищен прозрачно-хрустальным льдом до появления нежной, ранимой душевной субстанции, являющей собой творческое начало.

Он бросил прибыльное оформительство и стал изводить краски на сюрреалистические фантазии – как заведённый, день и ночь – прерываясь лишь на короткий, беспокойный сон, в промежутках молниеносно истребляя запасы кофе и сигарет, сделанные ещё в Той, прошлой жизни, где он фигурировал как известный, преуспевающий Художник, воспевающий реалистические атрибуты своего времени.

Многочисленные незаконченные полотна беспорядочно гнездились среди пыльного запустения большой сумрачной библиотеки, моргающей блеклыми, подслеповатыми глазами многочисленных мониторов, пронизывающих уединённое пространство эфиром Большого Мира. Библиотеку опоясывала анфилада лестниц, кабинетов, гостиных, залов, спален, ванных комнат с бассейнами и без; некоторые ещё сохраняли своё пышное убранство, другие поблекли без человеческого внимания. Художник и сам иной раз бродил, как потерянный, по этажам огромного  Замка, застывшего в одиночестве на краю высокой, величественной скалы, как грозный страж.

На милю вокруг ни одного строения – только неприметная низкорослая растительность, присмирённая буйными ветрами. Вездесущий плющ с трудом удерживался на каменистых стенах, остроконечные крыши цепляли падающие звёзды и низко дрейфующие облака.

Замок появился  в этой безлюдной местности десять лет назад как материальное свидетельство одного  успешного  проекта в сфере антиквариата, взлелеянного им  в содружестве с очень Непростыми господами, расплатившимися с исполнителем с неожиданной щедростью. Свалившееся с неба богатство тяготило абстрагированного оригинала, и он не придумал ничего лучшего, как воздвигнуть себе памятник при жизни в виде грозного средневекового замка, состоящего из нескольких башен разного диаметра, увенчанных короной зубцов и окружённых крепостными стенами.

Вскоре Художнику наскучила эта затея, да и денежный поток начал мельчать. Он разогнал строителей, оставшихся в живых после разгульной – на широкую ногу, от хозяйских щедрот – жизни, и Замок вынужден был сам заботиться о своём дальнейшем существовании. В отчаянии он стал скрипеть лестницами, осыпаться штукатуркой, цепляться дверными косяками, постукивать окнами-бойницами, а по ночам жутко завывать каминными трубами. В ответ Художник окончательно оккупировал более или менее обустроенную библиотеку, находившуюся в большой центральной башне, с видом на ночное светило.

Художник тихо благоговел перед Луной, не уставая восхищаться её переменчивым, капризным нравом. Не то чтобы Он зависел от Неё, но подспудно рассчитывал свои жизненные циклы с оглядкой на её волшебные превращения. Была это случайность или существовала какая-то тайная закономерность – неведомо, но она сыграла с ним злую шутку.

Они появились в его жизни, в его биополе одновременно: неприступная Вета и Апельсиновая Луна,  и так же единомоментно исчезли, не сговариваясь. Красная, как никогда, как долька сицилийского апельсина, Луна в его окне, и кроткая, странно-влюблённая Вета в его замке. Апельсиновая Луна была полной неожиданностью для него в отличие от Веты, привязанность которой была вознаграждением за бессонные ночи мучительных поисков тайных закономерностей с апофеозами редких прозрений.

Бывший Художник, вернее на тот момент уже вновь ощутивший себя Художником, после экспериментов с аквариумными рыбками и поющими в клетках птичками, перешёл на более серьёзные вещи. Управление поведением людей, влияние на их психику интересовало его гораздо больше, чем неожиданно возродившийся – не без влияния Помощника и его Биорезонансной Технологии – художественный дар, который он теперь считал навечно присоединённым и не спешил реализовывать. Обучение на курсах "Фундаментальные Законы Бытия", живой аналитический ум и неустанное самообразование, наложили определённый отпечаток на его познание и восприятие человеческой натуры, как некоего структурного подразделения Мироздания, подчиняющегося единым Законам Бытия. Он вознамерился с помощью Образа постичь эти законы, чтобы подняться над толпой, ощутить себя Иным... без деклараций и демонстраций, для себя, для внутреннего потребления… Отъявленный циник и убеждённый Казанова, он не придумал ничего лучшего, чем синтезировать Любовь.

Объект обозначился сам собой. Обязательное общение по вопросам продвижения Технологии – Вета была пиар-менеджером в их творческой группе – с уверенной, успешной, к тому же привлекательной и неглупой барышней, по большей части раздражало Бывшего Художника. Это общение жёстко и бесцеремонно ломало его стереотипы поведения с женским сословием. Она должна была смотреть ему в рот и восхищаться его безупречной речью, стройной фигурой, стильной манерой одеваться, недюжинным умом и прочими талантами. Она должна была страстно влюбиться в него и непременно возжелать физической близости в паузах между затянувшимися чаепитиями с остывшим холодным чаем, но жаркими дискуссиями по существу вопроса.

Всё было иначе: смородиновые глаза Веты сверкали огнём, но не любви, а жаждой новых открытий и познаний свойств Образа. Особенно когда ему удавалось "угостить" её чем-то новеньким, добытым в ночных бдениях в недрах своей безудержной фантазии, либо в лихорадочно сканируемой научной и околонаучной популярной литературе, которую Он неустанно приобретал и штудировал. Но как только Он касался их личных взаимоотношений, она находила тысячу причин, чтобы мгновенно исчезнуть. Чтобы "заполучить" её вновь, требовалось нечто экстраординарное, потому как текущие вопросы можно было обсудить по телефону: иногда они общались по 3-4 часа, а иногда разговор прерывался очень быстро, в связи с внезапной потерей интереса к обсуждаемому вопросу. Темы сексуального, политического и социального аспекта её вообще не трогали – только в плане адаптации Образа к современной бизнес-среде. Он придумывал разные уловки, чтобы привлечь внимание к своей физической личности, но они не имели успеха. Он вынужден был констатировать для себя, "что и на старуху бывает проруха", но не смирился и принялся изощряться пуще прежнего.

Однажды он вызвал её для того, чтобы якобы продемонстрировать ей свои новые полотна и начал раскладывать перед ней наброски надуманных за ночь скабрезно-эротических сцен и был жестоко разочарован, увидев на её лице неподдельную гримасу брезгливости.

Очередная попытка добиться взаимности в своих чувственных притязаниях нанесла ему ощутимый физиологический удар. Во время вечерней беседы в полумраке кабинета он быстро встал с рабочего кресла компьютера, подошел к ней вплотную и резко опрокинул на кожаный диван, зажав в тиски крепких объятий. Вета инстинктивно отбросила его от себя, но это было сделано не на физическом уровне, а на каком-то другом, более мощном, необъяснимом законами Ньютона – так, как это сделала бы небесная стихия – как порыв урагана, как удар молнии!  Его долговязую фигуру скрутило в три погибели и расплющило по стене. Художник рухнул на пол и потерял сознание. Перепуганная не на шутку,  Вета вылила на него чайник воды, слава Богу, успевшей остыть. Мокрый встрёпанный Художник, придя в себя, воззрился на неё с недоумевающим ужасом: «Что это было? Зачем ты это сделала?» – «Ты про воду? Я не могла придумать ничего лучшего!» – «Нет, я про Другое! Как ты это сделала?» – «Понятия не имею! Я ничего не делала!»

Урок Он усвоил: больше к Ней не прикасался, дальше взглядов дело не заходило, но было достаточно и этого. Она внутренне ёжилась под его засасывающим, поглощающим – как губка воду – созерцанием. Ей казалось, что однажды окажется внутри этой внешне спокойной,  инертной субстанции. Это странное ощущение стало повторяться всё чаще, но Вета, с её неистребимым оптимизмом по отношению к людям, не могла допустить даже мысли о том, что может стать объектом эксперимента.

Толчком к этой безумной затее послужило появление фрагмента красной Луны в узком и длинном окне каменной ротонды, где Художник проводил всё своё свободное время. Тусклый алый перламутр осязаемо распространялся расширяющимся лучом, изменяя контуры предметов и наполняя пространство неизъяснимыми запахами и волнами неземной эйфории. Под этим могучим воздействием Он напрочь утратил ощущение реальности и возомнил себя Всемогущим. Ему открылись новые горизонты применения Образа, внезапно стал доступен механизм Управления Желаниями, заложенный в его основу Изобретателем.

Художник возликовал и тут же принялся обкатывать этот, ещё не до конца понятный, процесс, даже не вспомнив о том предупреждении, которое Он получил от Мироздания, когда пытался напором осуществить своё «неприсоединённое» Ветой желание.

Забыл Он и о том, что по Законам Бытия желание должно быть нравственным и благородным, не приносящим вред окружающим. Конечно, Он пытался мотивировать Космос тем, что индуцированная любовь принесёт ей благо. На самом деле прекрасно понимал, что его топтание и паразитирование в её гармоничном биополе далеко не ментально и уж, конечно, далеко от благородства, но остановиться уже не мог, влекомый Лунным Течением Времени.

Кульминация и Обратный отсчёт обозначились внезапно изменившейся Ветой и Художник с трепетным ожиданием ежевечернее взирал на неумолимо тающий апельсиновый сегмент. Он понимал, что нужно спешить – пока струится волшебный Алый Свет, но внутренне опасался и оттягивал решающий момент. Решающим было проявление физической близости – остальными аспектами её внимания, сознания и бытия он уже владел. Странно было то, что именно этот аспект взаимоотношений с многочисленными партнершами никогда не вызывал у закоренелого холостяка и известного Плейбоя никаких проблем. Теперь они проводили вместе весь день, только поздним вечером она уезжала домой. Он не ревновал: прошлого не существовало для него, он ревновал её к настоящему, ко всему, что окружало её. Жаждал он не взаимной любви, алкал он гораздо большего – всепоглощения, растворения то ли её в нём, то ли себя в ней – на грани прекращения существования двух отдельных субъектов и Образования нового, единого Целого. Казалось, он готов был оставить свою физическую оболочку и пребывать в её теле, слившись с ней на клеточном уровне. Однако Вета, будучи близка ему ментально, в реальности продолжала держаться на дистанции. По этому поводу он в шутку придумал ей новое имя – Вето.

В её отсутствии Художник, окружённый разнообразными формами и видами Биорезонаторов – от небольшого прямоугольного, который держал в пачке сигарет (для уменьшения влияния вредных факторов смол), до огромных плакатов в виде фотообоев – упорно трудился над инструкцией применения.

В основном, методом проб и ошибок. Во всех карманах, на аппаратуре, на водопроводных и других коммуникациях, на зеркалах – куда ни кинь взгляд – всюду пестрели цветные изображения. Без них Он ощущал дискомфорт, неуверенность, какую-то неосознанную тревогу. Окружение Биорезонаторов наполняло его жизнь новым смыслом – достижения недостижимого, постижения непознаваемого. Конечно, Он знал Основной Закон Бытия: за всё нужно платить... Он не торговался, Он готов был платить, хотя и не знал пока – чем...

Схема сработала.  Это стало понятно, когда Они изображали семейную пару, просматривая варианты обмена квартиры для знакомой, попавшей в финансовый переплёт. Прощаясь с хозяевами, Художник будто невзначай привлёк Вету к себе – якобы для полноты образа и с внутренним торжеством убедился, что не встретил привычного сопротивления. На лестничной клетке Он осторожно прильнул к неожиданно покорным губам – Вета не оттолкнула его… Ему даже почудился слабый отклик на его порыв, но форсировать события не решился.

Спустя некоторое время после этого, казалось, незначительного эпизода, Вета почувствовала небывалое досель ощущение. Стоя перед зеркалом в родительском доме и вглядываясь в своё взволнованное лицо, окружённое белым пенным кружевом маминого платка, вдруг вспомнила слова, видимо неслучайно встреченной Доброй Волшебницы: «Принеси тайком мамин платок – я сниму с тебя Венец Безбрачия!». Тогда Она решительно отвергла это предложение – не хотела счастья за чужой счёт, тем более за мамин. "Мама сама набросила на мою непокрытую голову свой пушистый платок, значит ли это, что в моей жизни появился особенный мужчина, который станет мне самым близким человеком?" – в смятении задавала себе вопрос Вета.

Вопрос решился сам собой. Придя домой, в свою уединённую девичью светёлку, как она в шутку называла свою большую, светлую квартиру на последнем этаже многоэтажного дома, выстроенного на вершине горы, Вета обнаружила исчезновение платка.

Как это могло произойти, непонятно, ведь она всё время была не одна, с подругой, та бы заметила, если что… Вета заподозрила неладное, но уже ничего с собой поделать не могла... Ветер перемен закружил её и понёс неведомо куда.

Ей открылись неожиданные негативные стороны одинокой жизни, ранее взлелеянной. Она вдруг почувствовала потребность постоянного присутствия в своей жизни именно этого странного человека. Впрочем, скорее не Его самого, как такового, а его обволакивающего, как кокон, пристального созерцательного  внимания к каждому, даже незначительному слову или действу с её стороны.

Она вдруг стала проникаться значимостью и важностью каждого своего движения, как наркотиком, теряя природное чувство юмора и меры, погрязнув в трясине навязчивого любопытствующего восхищения. Словно инфузория-туфелька или бесформенная амёба, Вета кокетливо извивалась мыслеформами на лабораторном стёклышке под гигантским микроскопом Художественного Восприятия, препарируемая невозмутимым Исследовательским Сознанием. Изменённое восприятие стало настойчиво адаптировать потребности, желания, образ жизни под новые реалии, преимущественно творческой направленности. Она не изменилась коренным образом, нет! Просто из контекста присущего Ей многообразия жизненных ценностей на передний план стали пробиваться ростки несостоявшихся амбиций.

Художник вдохновенно возделывал это поле, терпеливо пестовал робкие побеги, ухаживал и заботился о них, как опытный садовник: удобряя тонкой лестью, поливая информацией, уничтожая ядовитым изощрённым умом всё лишнее, мешающее этому росту. Весь мир перестал существовать, важно было не повредить хрупкое удивительное растение, созревающее в её сознании, как дитя в материнской утробе. Отцом этого удивительного создания был Он – Великий Художник и её переполняла болезненная благодарность, переходящая временами в пока ещё неосознанную зависимость.

Ему, конечно не без помощи Образа, почти удалось изолировать Вету от привычного мира «вечных» праздников, от прежних весёлых приятелей и подружек, непринуждённо кочующих от одной богемной тусовки к другой. Народ с недоумением констатировал «потерю бойца». Рухнул последний барьер на пути Художника, Он заполонил её жизнь, её чувства, её время, её всю…

Свершилось! Она позвонила и сказала: « Я хочу быть твоей… Я еду к тебе! У нас будет пышная свадьба!» Приехала весенним вечером, полная тихой грусти и принялась устраиваться в Замке, словно пойманная птица в новом гнезде. Как завороженная, устлала постель привезёнными с собой белоснежными кружевными покрывалами, пушистыми овчинными одеялами, мягкими невесомыми подушками. Торжественно накрыла стол хрустящим льном, тонким фарфором, ледяным хрусталём, замороженным брютом, глянцем маслин  и печально зажгла зелёные, неспешно тающие свечи, разбрасывающие по стенам пугливые тени, шарахающиеся малейшего дуновения. Сицилийский апельсин расплывался алыми кругами в ломаном ритме пляшущего огня. Источающая жёлтый аромат веточка мимозы вносила свою настойчивую ноту в партию настороженного ожидания – ожидания ночи, которая сорвет покров неопределённости.

Вета отдавала себе отчёт, что только Единственный сможет снять чары с Царевны Лягушки, в которую она превращалась у брачного ложа. По условиям данной сказки, сделать это надо корректно, не повредив защитного  облачения в виде некоторых благоприобретённых комплексов.

В этом ожидании они то принимались говорить одновременно, перебивая  друг друга, то нервно смеяться, то испуганно умолкали, попеременно желая и опасаясь прихода ночи.

Художник сам был удивлён результатами своих камланий и уже не скрывал от себя нарождающиеся сомнения в благоприятном исходе событий, но решился пройти этот путь до конца, каким бы он ни был.

Вета была погружена в себя и сосредоточена на своих мыслях, даже телефонный звонок не вывел её из этого состояния. «Вот и гости…» – загадочно проронила Она, обращаясь к Художнику. «Лелечка, я очень занята, у меня свадьба!» – монотонно сообщила в мобильную трубку. «Нет, пока ещё трезвая…Бокал брюта, а что? По-твоему я не могу замуж выйти? Почему ничего не сказала? Вот говорю…Ладно, до завтра, пока-пока!» – и оставила близкую Подругу в состоянии, близком к панике.

Полночь застала их в медленном вальсе Алой Луны. Она слизывала шершавые зубцы сторожевых башен, как мороженое, забираясь внутрь замка огненной змеёй. Истаяли свечи, отыгралось пузырьками шампанское, бесформенной горкой топорщились косточки маслин. Стали горчить затянувшиеся поцелуи, угасающий огонь объятий покрылся пеплом разочарования и разметал новобрачных по разным сторонам кружевной постели.

Её стало знобить, но белые клубы овечьего меха окутали своей паутиной, изолировали от действительности и навеяли короткие, беспокойные сновидения. Они, в белоснежных одеждах, птицами парили в этих снах. Над зелёными равнинами, аквамариновыми водопадами и голубыми озёрами, устремляясь к сияющим горным вершинам, венчающим звёздные врата.

Или вдруг вихрь начинал кружить их над бездонной пропастью, раскатывая в полотна не связанных меж собою сущностей, с трудом сохраняющих отголоски генетической памяти. Тогда, инстинктивно уклоняясь от ядовитых Лунных лучей, пронизывающих алым лазером пространство спальни, вновь воспаряла к Солнцу, ощущая единство своего Светлого Образа, как самое большое в жизни счастье.

С первым лучом утреннего светила рассеялось наваждение. Луна скрылась за тридевять морей, оставив на память бежевый мазок пастели на краю горизонта.     Вета, обласканная первым лучом, открыла глаза. Вещий сон рассеялся, как морской туман, оставив в душе смутное ощущение ирреальности происходящего.

Она с удивлением разглядела в тени алькова неподвижную фигуру Художника и с замирающим сердцем прислушалась к его мерному дыханию. Он лежал, прижав к груди коленки – будто сгруппировавшись для прыжка – на самом краешке огромной кровати, накрывшись краем льняного покрывала, пред горой пушистой овчины, как перед демаркационной линией. Вета осторожно сползла с мехового возвышения и, завернувшись в белый плед, вышла на балкон.

Море мерно простирало свои гладкие воды от горизонта к горизонту, предпочитая солнечный плен еле-еле заметной Луне. Эта умиротворяющая картина окончательно рассеяла флёр ночных видений. Вета, подхватив спадающий плед, устремилась в спасительный душ.

«Водичка, водичка, умой моё личико…» – шептала, подставляя разгорячённое солнцем  лицо, колючим, будто хрустальным, струям. «Нет, нет, ничего не было, ничего не произошло, ничего не могло произойти… просто наваждение какое-то! Как теперь себя вести? Что говорить?  Хочу домой!!! И чтобы не было этой ночи! И этой красной луны! Никогда!!! Пожалуйста, Образ, если ты можешь, сделай хоть что-нибудь!», – судорожно сжимая в руке гладкую карточку, непонятным образом оказавшуюся в руке.

«Спаси и сохрани…» – молилась девушка всем богам на свете. «Водичка, водичка, умой моё личико, унеси мои печали в неизведанные дали за тридевять земель, за тридевять морей …» – вспомнила любимую присказку, которая, как ни странно, всегда помогала.

Это сработало и на этот раз: то ли сказочная присказка, то ли страстная молитва, то ли Образ, то ли натура оптимистичная взяла верх – неведомо!

Смородины глаз засверкали в затонированом паром зеркале. Русые пряди, небрежно собранные в «конский хвост», разлетелись фонтаном мельчайших жемчужин. Излучина чётко очерченных губ преОбразовалась в улыбку и смягчила напряжение решительного подбородка. Последние ручейки стекли с гладких плеч по стройному телу, причудливо сверкая радугой мыльных пузырей перед тем как навсегда слиться с невидимым потоком подземных вод.

Процесс гармонизации благополучно завершился, управляемый неведомыми силами. Вета, ощутив всеми фибрами души свой счастливый Образ, была вновь готова к общению с миром, с людьми, с Художником… с кем угодно Мирозданию.

Звонок Помощнику был скорее данью женской слабости, чем необходимостью. Будучи по гороскопу Козой, наличие Пастуха всегда было немаловажным аспектом её Жизни. Пастух мог быть не в зоне видимости, мог спать или вообще не обращать на неё внимания – но он, как таковой, должен быть в Природе.

В разные периоды её Жизни это были разные люди: мужчины или женщины. Некоторые даже не догадывались об этом.

Помощник идеально подходил. Он никогда не навязывал своё мнение. Напротив, излагал его только по просьбе – правда, охотно и с энтузиазмом. У него были свои задачи, у неё – свои. Она это понимала и принимала целиком и полностью, невзирая на возможную, по мнению Художника и её друзей, небескорыстную заинтересованность.

За всё в Жизни нужно платить! Как говорят мудрые люди – бесплатный сыр бывает только в мышеловке, да и то, если за ним потянешься, рано или поздно, переломит хребет! Самое простое – расплачиваться деньгами. Гораздо хуже, если разменной монетой становятся другие, более дорогие душе и телу понятия.

К сожалению, только так Мироздание может привлечь наше человеческое внимание к соблюдению Законов Бытия. Вета, так же как Художник, не торговалась – платила сполна за свои наивные фантазии поиска несуществующего идеала.

Для неё – сегодня, здесь и сейчас – этим идеалом, этим великим и всемогущим, был он – Помощник. Как никто другой, смеясь и шутя, мог мгновенно устранить её страхи и опасения, примирив с любой ситуацией. Но, конечно же, ей очень хотелось быть уверенной, сильной, смелой  без посторонней помощи. До последнего момента она тянула, пытаясь справиться самостоятельно, но силы иссякали, растраченные в неравной борьбе с таинственной силой.

Вета взмолилась ему, как последней инстанции, об избавлении от этой безумной страсти, невольно ею навеянной, но неожиданно наткнулась на стену отчуждения со стороны Помощника. Он отстранённо произнёс: «Нет-нет, я не могу в это вмешиваться… Вы должны сами разобраться!» – взгляд его стал синим и бездонным…

Она брела по мягкому, пружинящему серебру степного ковра, покрытого волнующимся ковылём и россыпью миниатюрных соцветий, вдыхая терпкий аромат нагретых солнцем трав. Солнечный морской бриз пригоршнями обрывал с неё всё чуждое, инородное, искусственное – словно очищая повреждённые в неравном бою крылья.

Вета настойчиво искала объяснение происходящему, обратившись к себе, к своему вновь обретённому светлому Образу. Прозрение наступило внезапно, когда она пыталась заглянуть за ускользающий горизонт с вершины древнего Утёса, приглушённо бормочущего присмиревшим прибоем.

Биорезонансная технология, Образ – вот разгадка! Детище Помощника, опасная игрушка в руках Художника – главная фишка в этой взрослой игре, затеянной Художником.

«Воленс – ноленс», хочешь не хочешь – игра будет честной, по законам Бытия. Каждый получит по заслугам, ведь Образ не волшебная палочка, не Золотая рыбка, а всего лишь – хотя это тоже немало – фонарик, луч надежды на тернистом жизненном пути.

Сердце девушки сжалось сочувствием к Художнику, пытавшемуся таким путём обрести чистую Любовь, навсегда утраченную в жизненных баталиях с многочисленным некогда отрядом тургеневских барышень, амазонок и прочих прелестниц. Прекрасно зная, что он не нуждается в сопереживаниях, что для него это просто провалившийся лабораторный опыт, что прав был Помощник, отказавшийся вмешиваться в этот процесс. И всё же немного жаль всего того, что так и не случилось…

Она вытряхнула из сумочки, наполненной всякой всячиной, своё воплощение Образа – круглую глянцевую карточку, прижала к груди и, оглянувшись на призрачный Замок, представила Художника счастливым, знаменитым, поглощённым всецело своим творчеством. Мысли суть материальна…

Сквозь голубую дымку девушка узрела на огромной террасе Замка, обращённой к морю, высокую фигуру с кистью в руке, танцующую перед огромным мольбертом.

В сиреневом закатном поднебесье, напротив пламенеющего солнечного диска, парил в воздухе еле-еле заметный – такой юный и невинный – бумеранг зарождающегося Месяца. Вета взмахнула шелковистым «хвостом» и с чувством исполненного долга мысленно помчалась ввысь – прочь от Замка – по разноцветным склонам невозмутимого побережья…