Dixi

Архив



Ольга ШестОва (Московская область) ЭТО БЫЛО В ПРОШЛОМ ВЕКЕ

Шестова

Первые уроки поведения, или тётя Дуся

В отдельную квартиру мы переехали, когда мне было шесть лет. А до этого совершенно замечательно проживали в коммуналке в малюсенькой комнате вчетвером: папа, мама, старший брат Саня и я.

 

Кроме нас в трёхкомнатной коммуналке жили: тихая бабушка Варя, которая почти не выходила из своей комнаты, и замечательная тётя Зоя, похожая на артистку Зою Фёдорову, такая же красивая и очень добрая. Она мне нравилась, и имя её мне нравилось. Помню, когда, гораздо позднее, мы всей семьёй смотрели фильм «Крах инженера Гарина», там так же звали главную героиню. Я не понимала, в силу возраста, о чём фильм, но из-за мадам Зои он мне очень нравился. У тёти Зои был муж, дядя Петя. Одна нога у него была деревянная, она громко стучала. Я его боялась. Тем более, Санька мне по секрету рассказывал, что у него в деревянной ноге пулемёт. Я не знала, что такое пулемёт, но, когда Саня показывал мне, как он строчит — тра-та-та-та-та, — я понимала, что этого лучше опасаться. И когда приходил дядя Петя, я мигом смывалась из общих коридоров в свою комнату. А также к тёте Зое частенько приходила подруга, тоже красивая и ну о-о-о-очень модная. Её звали тётя Дуся, или, как мой папа говорил маме: «Дульсинея явилась», — мама почему-то смеялась.

Я была самым младшим жителем этой коммунальной квартиры, поэтому все были ко мне снисходительны. Я выбегала к дверям на каждый звонок, поскольку знала, что кто бы ни приходил, все совали мне баранку или пряник, или отламывали мягкую горбушку тёплого хлеба (в нашем городе была пекарня). Я так и считала, что давать мне чего-нибудь вкусненькое — это всеобщая святая обязанность. И только тётя Дуся никогда мне ничего не давала, она со мной не разговаривала и делала вид, что вовсе не замечает. Она мне всё равно нравилась. От неё вкусно пахло мамиными духами «Красная Москва». Чтобы заинтересовать тётю Дусю своей персоной, я выносила в общий коридор лучшие игрушки, которых у меня было полным-полно, а значит в игрушках дефицита тогда не было. Всё напрасно. Она меня игнорировала.

А я без стука могла войти в любую соседскую комнату, мне никогда никто не делал замечаний, а если так, то откуда мне было знать, что это неправильно. Впервые на подобные правила поведения мне и открыла глаза эта добрая женщина, и сказано это было пренеприятным тоном. Так со мной никто не разговаривал, мне было странно, я не могла поверить, что тётя Дуся меня не полюбила. Однажды она просто захлопнула перед моим носом дверь в тёти Зоину комнату. Я осталась стоять в растерянности. Но тут моё внимание привлекла оставленная в коридоре сумка гостьи. И я решила в ней покопаться. Я приступила к ознакомлению с содержимым модного ридикюля. Вдруг соседская дверь открылась, и мне был преподнесен ещё один суровый урок воспитания. После этого я усвоила, что не все в меня влюблены, что не все мне должны, что не надо бежать на каждый звонок — это может быть вовсе не пряник с баранкой, и даже не дядя Петя с пулемётом, а тётя Дуся.

Спасибо за уроки жизни, прекрасная и суровая Дульсинея. А то некоторые дети в раннем возрасте не встретили таких учителей, и, пошарив по чужим сумкам, поплатились свободой. А как они могли узнать, что этого делать нельзя, если на их пути не встретилась такая вот тётя Дуся. Тогда я впервые осознала, что не весь мир вертится вокруг меня. Эх… а как жаль…

 

Кое-что про детский сад

Когда к нам приезжала в гости из Москвы сестра мамы, моя любимая тётя Валя, она привозила мне вкуснятину. Однажды она привезла чудо-фрукт — гранат. Мама дала мне его в детский сад, положила на полку моего ящика, и я периодически говорила воспитателю: «Пойду, гранату поем». Выходила в коридор и в одиночку жрала. Но в коридоре мне было одной скучно есть эту гранату, тем более что я не понимала как это чудо-юдо костлявое едят, поэтому долго я там не задерживалась. Многое забыто из детства, но почему-то такое незначительное событие запомнилось и теперь при воспоминании я конечно смеюсь, но и представляю, что думали обо мне воспитатели (дети-то нет, они не знали, что такое гранат, поэтому, надеюсь, не завидовали).

И ещё я помню из детства нашу нянечку, тётю Марусю, добрейшая женщина. Она неоднократно, можно сказать, спасала мне жизнь. Когда строгая воспитательница Лидия Николаевна производила кормление детей, то считала своим долгом запихнуть в ребёнка всё, что ему полагалось от государства, т.к. сады были почти бесплатными. Детей кормила Родина. Кормила хорошо, даже слишком, я не могла поглотить всё мне причитающееся, и добрая нянечка забирала мою недоеденную котлету, пока эта ужасная Фрекен Бок (воспиталка Лидия Николаевна) не доходила до меня со своим стремлением помочь стране вырастить больших и сильных граждан.

Очень мне запомнились некоторые лекции этой домомучительницы во время тихого часа. Мы лежали на раскладушках в два ряда. Она ходила между рядами туда-сюда, и каждый день доносила новую информацию до мозгов маленьких советских граждан. Конечно, всё не вспомню, но одна лекция отложилась в памяти навсегда. Уж очень серьёзная была тема. У нас был мальчик, Коля Захаров. И никто бы никогда не узнал, что он любил чесать, извините, писю, если бы не эта «добрая женщина». Она, угрожающим голосом, монотонно, чеканя шаг и каждое слово, с многозначительными паузами, произносила: «Кто будет чесать писю, у того в старости будут трястись руки. Вот Захаров чешет писю, у него будут трястись руки. Не делайте так, как Захаров». И еще что-то говорила, но это уже было не важно. В тот тихий час никто не уснул. Было страшно за свою старость.

Но в саду были и другие забавы, кроме чесать писю.

В саду у меня был жених, Пашка Волков. Он заходил за мной в садик, он провожал меня из садика. Был очень весёлый и озорной мальчик. Мы катались с ним на качелях и везде ходили вместе. Правда, он меня периодически кусал. Кусал за пухлые ручки, за щеки, я терпела — любовь. Однажды я пришла домой и объявила, что мы женимся. Мама спросила: «Что же вы будете делать?». Я ответила: «Бегать». И мама мне разрешила жениться на Пашке. В честь этого радостного события мы втроём пошли к нам в сарай, где из погреба мама достала банку с огурцами и дала нам по одному. Мы шли и хрустели, были очень довольны удачно сложившейся молодой семьёй. Правда, огурец у Пашки оказался тухлым, но он, как истинный зять, этого не показал. Это обнаружила мама, видя, что он огурец постоянно нюхает и сказала: «Ну что ж ты ешь, я тебе дам другой». На это Пашка одобрительно согласился и съел ещё один, уже хороший огуречик.

 

Ленка

Детей в нашем дворе было много, все разного возраста, а в нашей весёлой компании — лет от восьми до двенадцати. Я была заводилой. Мы играли в лапту и вышибалы, в казаки-разбойники, в прятки. Эти игры забыты современной детворой.

Мы организовали самодеятельный театр и ставили сказочные представления. Предварительно развешивали на четырёх подъездах нашего дома объявления. Как ни странно, собиралось достаточно публики и даже из соседних домов. Особенно было много дворовых мальчишек, так как под занавес спектакля обычно предполагался, как и положено в сказке, пир на весь мир. Мальчишки этого особенно ждали.

Моей близкой подружкой в те времена была Лена Левандовская. В наших дворовых спектаклях она обычно играла Ивана-царевича. Я хоть и была крупнее и выше ростом, но отдать ей роль Василисы Прекрасной у меня не было никаких сил. Это было летом. А вот зимой нашим любимым с ней занятием была игра в «землю Санникова». Ну кто не смотрел популярнейший фильм тех лет.

Мы, как и многие наши соседи, ходили за водой на родник, который бил за рекой, через мост, ещё километр и глубокая траншея. Кто открыл это место? Можно ли было пить ту воду? Но кто-то сказал, что она лучше чем из-под крана, и все ходили. С бидонами (тогда модными были бидоны и сетки-авоськи). Вот, набрав воды, мы с Ленкой по очереди ложились на снег, изображая замерзающего Санникова, а другая должна была тащить. На нас были надеты: штаны с начёсом, натянутые на валенки, пальто в клетку на тяжёлом ватине, шарф «два раза по горлу», шапка с завязками, под ней ситцевый платок, чтоб уши плотнее закрывало, и варежки, обязательно на резинке. Все советские дети так ходили. Это было тепло и практично.

Тащить было тяжело, но бросить друга не позволяли правила игры. Я была тяжелее. Ленка бегала вокруг меня, то перетаскивая на десять шагов мои и свои бидоны, то пытаясь подтянуть меня, вернее, мое замерзающее тело. А я была ещё та артистка. Я очень хорошо изображала замерзающего Санникова — лежала на тёплом ватине как мамонт, и мне было не жалко Ленку — я ведь её тащила, и я не виновата, что она худее. Ленка пыхтела, упираясь валенками в снег, она очень старалась, за что ей большое спасибо.

А однажды, дело было осенью во время наших увлекательных прогулок по небольшому родному городку — ходить в те времена нам родителями без опасения разрешалось где угодно, — мы решили перелезть через высокий деревянный забор в школьный двор. Я была смелая девочка и полезла первая. Я водрузилась на самый верх забора и… рванула в прыжке на землю, но мои ботинки застряли между досками. Я не помню сколько точно мне было лет, но помню, что мой рост был чуть меньше того забора, так как я грохнулась лбом как раз в угол между забором и землей и, ещё несколько секунд повисев, вывалилась из ботинок. Некоторое время я лежала, пытаясь понять, где я. А Ленка бегала, повизгивая, по другую сторону забора. Она не могла мне ничем помочь, а лезть на высокий забор не решалась (ведь она видела возможные последствия и была не такая смелая как я). Я села. Увидела между досками Ленкино встревоженное лицо: «Ты как? Где болит? Можешь встать?». Ленка меня любила.

Мы уныло плелись по разные стороны забора. На лбу назревала шишка, я сердилась и на забор, и на застрявшие ботинки, и на Ленку заодно. Но тут по дороге мы встретили компанию наших друзей, которые играли в «покойника». Одного из игроков зарывали с головой в осенние листья (их было много в придорожных траншеях нашего города), остальные пританцовывали вокруг и кричали стишок: «покойник-покойник, умер во вторник, в среду хоронить, а он бежит…» «Покойник» вскакивал из листвы, все разбегались, кого поймает — тот новый «покойник». Бегая от «покойника», я забыла про шишку. Потом мальчишки предложили зажечь сухие осенние листья и прыгать через костёр, мы с удовольствием согласились. Мои новые ярко-синие эластичные колготки, которые было не достать другим детям, у кого не было мамы-продавца, во время первого же прыжка вспыхнули, как факел. Всё обошлось. Меня потушили быстро, ожогов не было. Но пришлось идти домой, так как сквозь обгорелые колготки торчали коленки. А перед самым домом, опасаясь, что мама заругает, я начала громко причитать: «А-а-а-а-а, мои колготочки! А-а-а-а-а, любимые колготочки!» Ленка шла и подвывала рядом. По правде сказать, колготки мне было совсем не жалко. Просто я была хитрая девочка и знала, как смягчить сердце мамы. Мама не заругала, мама пообещала купить новые.

 

Двоюродная бабушка

Все хоть раз в жизни слышали рассказы про неких двоюродных родственников. Даже начиная рассказ: «Была у меня двоюродная бабушка…», — мы начинаем улыбаться, поскольку такое начало предполагает весёлое продолжение. Но я-то знаю, что это часто реальные истории. Вот и у меня была двоюродная бабушка (а чем я хуже остальных).

Баба Надя — это родная сестра моей бабушки, значит тётя моему папе и двоюродная бабушка мне. Ну! Я ж и говорю, самая что ни на есть двоюродная родня.

Я в раннем детстве её как родственницу особенно и не помню, вероятно, у неё было много других дел, кроме общения со мной, но вот когда мне было лет десять-двенадцать, она заявила о себе, и я восприняла это вполне спокойно. Ну, родня так родня. Она стала часто приходить к нам домой, когда дома не было родителей, они были на работе и их расписание баба Надя чётко знала. Я-то думала, что так и надо (она же родня). А дело в том, что зимой моя бабушка Настя, папина мама, жила у нас. С сестрой Надеждой они по непонятным причинам всегда ссорились (хотя без бабы Нади мы жили очень дружно). Бабушка встречала меня из школы, наливала мне суп, осторожно пробовала, дуя и прихлёбывая из моей ложки, не горячий ли. На что баба Надя заводилась: «Настя! Зачем же ты из её ложки-то ешь? Ей после тебя … противно!» Мне не было противно. Я молча вытаскивала из тарелки пальцем нелюбимую мной куриную шкуру, а в это время бабушка, вероятно назло бабе Наде, хлебала и хлебала мой супчик. Но ела я мало, и мне было не жалко супа для бабушки. Баба Надя, продолжая возмущаться поступком старшей сестры, подхватывала со стола выловленную мной куриную шкуру и съедала, беззлобно приговаривая: «Что ж ты такую вкуснятину не ешь?» Я молчала. Так было всегда, и я привыкла.

Только спустя много лет я выяснила, мама даже и не знала, что баба Надя к нам так часто наведывалась. Более того, мама, когда я была совсем маленькая, просила одинокую бездетную бабу Надю забирать меня из детского сада — она отказалась. Это конечно её право.

На пенсии баба Надя любила путешествовать. Она разъезжала весь год по разным родственникам. Я уже жила и училась в Москве, и в мою обязанность вместе с моей московской тётушкой, маминой сестрой, входило встретить бабулю на Ярославском вокзале. Мы покупали ей билет в Пензу или в Ижевск (в зависимости от маршрута следования), сажали бабу Надю в поезд, наказывали проводнице присмотреть за бабушкой. Во времена застоя, как их потом назвали, все соглашались делать добрые дела как само собой разумеющееся. Невозможно забыть удивительный способ, каким баба Надя «входила» в вагон. Мы брали ее под руки, она зачем-то поднимала обе ноги, и мы практически заносили её в тамбур. При этом она громко визжала, вроде как от страха высоты. Никто не торопил, не возмущался, очередь в вагон терпеливо ожидала, когда мы погрузим старушку и её вещи, заботливо пытались поддержать и предостеречь от неверного шага в пропасть. По поведению бабы Нади предполагалось, что она впервые выехала за пределы своей деревни, и каждый сердобольный попутчик на протяжении всей дороги участвовал в её поездке, услужливо предлагая свою помощь и не догадываясь, что едет бабушка сто двадцать пятый раз, что продуктов у неё и у самой полон чемодан, что едет она вовсе не к детям-внукам, коих в одиночку поднимала в тяжёлые послевоенные годы, а к племянникам или другим разным родственникам, которые не смели отказать гостье в желании их навестить. Когда я рассказывала папе, который сажал её на московский поезд с начальной станции, о неординарном способе проникновения с платформы в вагон, оказалось, она и с ним вела себя точно так же, цеплялась за папино пальто, повизгивала, а он её отрывал от себя и даже на неё ругался. Все эти мелочи, однако, не мешали бабе Наде посещать родню по всей России и за время отсутствия копить пенсию, которая иногда превышала совместные доходы семьи, в которой бабушка останавливалась на зиму. Да, такие раньше были пенсии.

Гораздо позднее, когда я приезжала на малую родину и приходила к ней повидаться, она рассказывала мне о своих трудовых буднях, о том, как часто бывала в том городе, где я живу, называя почему-то этим городом Орехово-Зуево. Я не перечила, так как знала, что бесполезно, и в следующий раз она опять вспомнит почему-то именно этот город. Баба Надя вообще любила поговорить о себе. Рассказывала о своей любимой работе кондуктором мотовозика (это такой маленький паровозик, бегающий по узкоколейке между деревнями). Иногда приоткрывала такие секретные факты из своей рабочей биографии, как например разглаживание утюгом старых билетов, чтобы завтра опять их продать пассажирам. Сталина на неё не было. Был уже Брежнев. Но по этому факту я делаю вывод, что ничего особо и не изменилось в профессиональных навыках кондукторов, начиная от времён бабы Нади до сегодняшнего азиатского водителя маршрутки.

Бабуля была старой коммунисткой. Старой не по возрасту, хотя и поэтому тоже, а по партийному стажу, так как она вступила в ряды коммунистической партии ещё в далекие 30-е годы ХХ века. Она как умела всю жизнь боролась за светлое будущее страны, потому что к светлому будущему конечно тоже стремилась. Баба Надя посещала все партийные собрания нашего градообразующего предприятия. Ей присылали личное письмо. Она приходила к моему папе, интересовалась, а «… прислали тебе вызов на партсобрание?» Ну конечно же прислали. И в назначенное время папа и баба Надя, самые главные в нашем роду строители коммунизма, шли слушать очередной отчёт, зачитываемый по прошлогодней бумажке. Бабуля не очень хорошо слышала и часто просила докладчика: «Говорите громче!» Никто не возмущался, а наоборот, в оба бабы Надиных уха со всех сторон повторяли фразы из доклада председателя коммунистической партии. Он, кстати, жил в нашем подъезде, имел двоих детей, телефон, что было редкостью, жену учительницу, прекрасную скромную женщину, которую регулярно поколачивал.

Случались и казусы, когда почётный член данного собрания засыпала сном младенца. И лишь когда «младенец», в силу возраста, неприлично всхрапывал, папа её толкал локтем.

Баба Надя прожила девяносто пять лет. Папка её любил (как и всю свою многочисленную родню), ухаживал за ней до последних дней. Он носил ей завтраки, обеды и ужины, которые для неё готовила моя мама. А потом и похоронил за свои средства, так как других родственников, желающих принять участие в этих скорбных мероприятиях, не нашлось. Поставил памятник с фотографией и оградку. У нас дома справляли все положенные поминки, девять и сорок дней. Он переслал все её нерастраченные пенсионные накопления, находящиеся на двух сберегательных книжках, бабы Надиному (и моей бабушки) младшему брату Михаилу, потому что это было завещано ему.

Дядя Миша, проживавший с семьёй в Ижевске, не приехал на похороны. Примерно за неделю до её смерти ему сообщили телеграммой, что надо поторопиться и приехать попрощаться. Когда утром папа пришёл кормить бабу Надю завтраком (она уже не могла подняться), то с ужасом обнаружил, что комнату… обокрали. Вынесли всё, даже тяжеленную старую швейную машинку. Для меня самым горьким было то, что утащили прекрасные старинные статуэтки, одну из которых (грустная дама, сидящая на лавочке) мне очень хотелось иметь. И папа обещал её выпросить, но соглашался нарушить интерьер комнаты только после того, как хозяйке ничего в этой жизни уже будет не нужно. Я это понимала. Кому же хочется, чтоб квартира, в которой с любовью на протяжении всей жизни собирались пожитки, была ещё на ваших глазах растащена родными и не очень родственниками в силу того, что «всё равно тебе недолго осталось, чё уж…»

Но это оказался не грабёж. Это на ночном поезде приехал дяди Мишин сын, который не видел тётку лет тридцать, и своеобразно попрощавшись с уже ничего не понимающей хозяйкой, утренним поездом отбыл восвояси, загрузившись всем, что плохо лежало. Никто из родственников даже не осудил его за это, просто огорчились, что он не зашёл к ним повидаться: «Так давно его не видели, какой он, Алёша, так хотелось бы на него посмотреть». Одна я бурчала под нос: «Да чё на него смотреть», и обзывалась в адрес Алёши.

А спустя ещё лет двадцать меня нашла младшая сестра Алексея. Она очень беспокоилась: «Кто ухаживает за могилкой бабы Нади? Нам с Лёшей так на душе тяжело, что на могиле ни разу не были, мы, наверное, к вам следующим летом приедем». Здрасьте, пожалуйста. Мне было бы конечно не очень приятно принимать у себя родню, которая ещё при жизни обобрала бабушку. Но мне гораздо обиднее было за папу, что ему пришлось ходить к своей умирающей тётке (он же любил её) не в уютную комнату, какой она была при жизни бабушки, а в пустую, разбомбленную как после войны, квартиру. И не могла я найти силы, чтобы принять Алёшеньку, будто бы переживающего за неубранную могилу тётки. Надеюсь, он и не огорчился. Мне кажется, такие люди особо не огорчаются по пустякам. А печальная дама, ну что ж, пусть она со своими печалями живёт в его доме.

 
html counter